Молларту было не по себе. Инстинктивное чувство долга заставило его взять нить разговора в свои руки.

— Я смотрю, у вас в Рихве почти все работы сделаны в срок, — начал он с похвалы.

— Да, — согласилась старуха. — Бенита молодая, сил много. А у Каарела опыт и мужские руки, — с достоинством добавила она.

Бенита горько усмехнулась. Обычно старая хозяйка говорила о ее отце так: дескать, до того немощен, в чем только душа держится. Глаза у Каарела были пустые, он жевал пищу медленно и методично, словно усталая лошадь.

— Рихву основал мой зять, — сообщила старуха, чтобы незнакомец не подумал, будто старой хозяйке пришлось всю жизнь довольствоваться обществом лишь Бениты и Каарела. — Бог знает, в какой российской глуши голодают мои дочь и зять.

— Вместе взяли? — участливо спросил Молларт.

— Явились ночью, подняли с постели и под конвоем повели к машине, — со вздохом произнесла старая хозяйка.

Еще недавно столь разговорчивая Бенита как будто нарочно не вмешивалась в разговор.

— Он был волостным старшиной, — с гордостью сообщила старуха. — И в «кайтселийте»[4] состоял. Без него ни одно общество не обходилось, ни одно собрание. Хутор-то ему за участие в освободительной войне дали.

— Я одно время работал на той мызе, откуда отрезали Рихву. Теперь там богадельня, — вставил Каарел.

— Когда нам дали участок, там, кроме кустарника да нескольких больших деревьев, ничего и не было, — торопилась рассказать старуха. Она метнула сердитый взгляд на Каарела, словно тот не смел раскрывать рта без ее позволения. — Полоска поля на берегу ручья — не в счет. Только они зажили по-человечески, как их под конвоем увели. Увидят ли их когда-нибудь мои глазоньки, — расхныкалась старуха.

— Куда ты денешься, — равнодушно бросила Бенита.

— Да разве эти образованные люди что-либо смыслили в поле, — проворчал Каарел. — Гляди-ка, посадили на обочине канавы ясень, теперь мучайся с ним тут, одно наказание, — разошелся старик и засопел, как будто вспыхнувшая вдруг старая неприязнь стеснила ему грудь.

— Это дерево ты не тронь! — расшумелась старуха. — Пока я жива, в обиду его не дам. Они своими руками этот ясень в землю вкопали, а затем стих народный прочли. И дубок тоже посадили — дуб со стародавних времен дорог сердцу эстонцев. Только он, бедняжечка, не привился, видно, не то место выбрали.

Молларт понял, что о ясене на краю поля говорят в этом доме не впервые.

— Да ведь я деревьям не враг, — пробурчал Каарел. — У меня плечи ломит, когда я пашу подле ясеня. Земля вся будто в волосьях, того и гляди, лемех сломается.

— Рихваские стальные плуги крепкие, — сочла нужным вставить старуха.

— Кабы еще так — разрезал корни и нет больше никаких забот. Так ведь нет. На следующий год та же история. Кроны на дереве и в помине нет, а внизу — будто какие духи протянули новые нити. Пашешь и пашешь до того, что сердце готово из груди выскочить. То и дело меняй лошадь, не то рухнет. Что и говорить, животных здесь берегут. А вот кто о человеке подумает?

— Нет, этот ясень я тронуть не дам, — упрямо повторила старуха. — Вали елку на дороге, где скот ходит, ежели руки по пиле соскучились, — ядовито посоветовала она.

Каарел кинул нож на стол. Молларт увидел потрескавшиеся ногти труженика, в которые въелась земля.

— Отцу в самом деле трудно, — с упреком сказала Бенита.

— Не позволю, — визгливо закричала старуха. — Эдак ни одного дорогого сердцу воспоминания не останется!

Она даже всхлипнула. Молларт не понял — деланно или искренне.

Каарел бросил есть и стал смотреть в окно, за которым сгущались сумерки. Неровная поверхность стекла, словно кривое зеркало, исказила лицо старика. Казалось, что его выступающие треугольниками голые виски растут, подобно рогам, от самого лба.

— Говорят, в Рихве раньше было сыровато, — заметила Бенита.

Осталось непонятным, намекает ли она на то, что глаза у старухи на мокром месте, или имеет в виду рихваские земли.

К счастью, именно благодаря фразе, сказанной Бенитой, ссоры не вспыхнуло. Старуха вытерла глаза и принялась торопливо рассказывать дальше. Ей почему-то хотелось показаться перед незнакомцем толковой хозяйкой.

— Да, — вздохнула Минна, стараясь не смотреть в сторону Каарела. — На восьми гектарах проложили закрытые канавы. Сколько денег ушло на это! Одни деревянные трубы обошлись в уйму крон. Выдолбить дерево — с таким делом только мастер справится. А планы, рытье канав, обмер! Подумать только, если б вода из реки вдруг затопила поля или пашни! Об урожае и думать было нечего — только и знали, что разравнивать да обрабатывать. Ну, — удовлетворенно произнесла старуха и выпрямилась, — а потом уж и сена накашивать как следует. Иначе разве б построили у дороги такую большую ригу. Ячмень рос — ну прямо золото, все закрома были битком набиты.

— Крысам раздолье, — бросила Бенита.

— У нас в реке есть водяные крысы, — вставил Роберт.

— Тсс! — остановила его старуха и снова обратилась к вежливо слушавшему ее Молларту — Искусственное удобрение тоже помогло, не без этого. Зять все новшества знал, не хотел землю обрабатывать по старинке, читал всякие книги.

— В реке ужасно много водяных крыс, — вздохнул Роберт. Так как ему не раз разъясняли, что во время еды разговаривать нельзя, он торопливо объявил Бените: — Я сыт, — и похлопал себя по животу.

— Можешь встать, — разрешила старая хозяйка.

Каарел взял предложенную Моллартом сигарету, потер свой заросший подбородок и, не глядя на Минну, пробурчал:

— Картошку бы еще убрать.

— Зря беспокоишься, отец! Пройдет через Рихву война, бомбами покорежит поля, картофелины полетят на крышу и, точно градины, скатятся оттуда в кучу под навесом, — одним духом выпалила Бенита и уголком глаза взглянула на старуху.

Минна фыркнула.

— Война ли, мир ли, — серьезно промолвил Каарел, — люди-то все равно есть хотят, камень — его на зуб не положишь.

Затянувшийся разговор начал раздражать Бениту и, воспользовавшись минутным молчанием, она встала.

Быстро убрав со стола, она сложила посуду в таз, стоявший на плите, и налила в него из кастрюли горячей воды. Старуха тоже встала и сняла с крючка длинное льняное полотенце. Бенита схватила с плиты ковшик, и Молларт, следивший за ее движениями, только сейчас заметил, что пустые ведра из-под воды стояли на ящике для дров, всунутые одно в другое.

Молларт мог в очередной раз убедиться, как прекрасно налажено хозяйство на этом хуторе: из крана, который находился в углу кухни, в ковшик журча побежала вода.

Молларт разглядывал обитателей Рихвы. У всех у них снова был замкнутый и озабоченный вид. И у Бениты, которая ставила посуду на решетку, чтобы дать стечь воде; и у Каарела, разглядывавшего в оконном стекле свое кривое отражение; и у Минны, вытиравшей тарелки. Даже Роберта, казалось, одолевали мрачные мысли, он сидел на чурбачке перед плитой, подперев кулаком щеку, и гладил по блестящей шерсти кота, того самого, которому Бенита во время вечерней дойки нацедила молока из коровьего вымени прямо в рот.

«Странно, — подумал Молларт, — что за столом никто ни разу не заговорил о муже Бениты, нынешнем хозяине Рихвы».

емнота сгустилась, окутав все вокруг плотной завесой, как бы сплетенной из волос. Недруг отца Каарела — ясень, который рос на краю поля, шевелил ветвями и, казалось, танцевал и двигался перед Бенитой, мешая ей идти. Бенита наткнулась на колючую проволоку и долго шарила рукой, пока наконец не нашла лаза, ведущего на выгон. Нечаянно сбившись с тропы, Бенита продиралась дальше сквозь кусты. Она несколько раз споткнулась, хотя только что за столом свекровь Минна хвасталась, какими ровными стали рихваские земли после того, как был сделан закрытый дренаж.

Сегодня она и в самом деле запаздывала. Плутая в темноте, Бенита проклинала про себя незнакомца, по вине которого так затянулся ужин. Однако больше всего она досадовала, разумеется, на свекровь. В минуты душевного упадка Бените начинало казаться, что и она разделяет безрадостную судьбу своего отца Каарела — гнуть спину до ломоты в костях. Едва справишься с одним делом, как уже на тебя наваливаются новые заботы и хлопоты. Рихваский хутор своими цепкими корнями и корешками, расползающимися во все стороны, оплетал тех, кто служил ему, связывая их по рукам и ногам. Добро бы Бенита могла управлять хутором и вести дела как полноправная хозяйка. Но поперек дороги ей стояла свекровь. И хотя заботы о хуторе давно уже лежали на плечах Бениты, она не имела права сказать отцу: «Выкорчуй этот проклятый ясень — и дело с концом!»