Вместе с тем устраняется и еще одна аномалия: воин может иметь, и часто будет иметь, множество хвалебных эпитетов: "Могучий", "Разрушитель" и пр. Предположим, что главное его прозвище было "Солнце"; тогда, если он в предании отождествится с солнцем, то солнце приобретет и его разнородные дополнительные титулы: "Быстрый", "Лев", "Волк", - титулы, очевидно, неподходящие к солнцу, но вполне подходящие к воину. Тут же явится разъяснение и остальных подробностей такого мифа. Когда подобное отождествление великих людей, как мужчин, так и женщин, с величественными силами природы окажется установленным, тогда и возникнут обычным порядком истолкования деятельности этих агентов в антропоморфических образах. Положим, например, Эндимион и Селена, названные так метафорически (один по сравнению с закатывающимся солнцем, другая - по сравнению с луной), утратили свою человеческую индивидуальность, расплывшуюся в образах луны и солнца благодаря ложному пониманию метафор. Что случится тогда? Легенда об их любви будет смешана с появлением и движениями двух небесных светил; эти действия начнут истолковываться как результаты известных чувств и желаний; таким образом, когда солнце начнет уже склоняться к западу, а луна, выплыв на середину неба, станет следовать за ним, факт этот начнут объяснять таким образом: "Селена любит и преследует Эндимиона". Следовательно, мы получаем основательное объяснение мифа, не искажая его и не предполагая, что он содержит в себе излишние фикции. Мы можем принять биографическую часть его, если не как буквальный факт, то, во всяком случае, как факт в своей главной основе. Нам легче становится понять, каким образом при неизбежном ложном толковании возникли из более или менее верных преданий эти странные отождествления его действующих лиц с предметами и силами, нисколько не напоминающими человеческого образа. Затем мы постигаем, как из попытки согласовать в уме противоречивые элементы мифа возникло обыкновение приписывать действия этих нечеловеческих предметов человеческим побуждениям.

Дальнейшее подтверждение гипотезы может быть найдено в фактах, мешающих допущению гипотезы противоположной. Эти предметы и силы, небесные и земные, которые сами по себе наиболее привлекают людское внимание, имеют в числе своих многих собственных имен некоторые, тождественные с именами различных индивидуумов, рожденных в разных местностях и имевших ряд разных приключений. Так, солнце известно нам под разнообразными именами Аполлона, Эндимиона, Гелиоса, Тифона и др; все это - лица, имеющие несовместимые родословные. Такие аномалии проф Макс Мюллер объясняет, по-видимому, недостоверностью преданий, которые "мало обращают внимания на противоречия или готовы разрешить их порою самыми насильственными мерами" (Chips., vol. ii, p. 84). Но при той эволюции, которая была нами указана, не существует и здесь аномалий, требующих устранения: эти различные родословные становятся, напротив, частным доказательством нашей теории. Мы имеем ведь немало примеров, что одни и те же предметы служат метафорическими именами для людей в разных трибах. Так, есть племя уток в Австралии, в Южной и в Северной Америке. Орел и поныне обожается североамериканцами; он же был предметом культа у египтян, как заключает это с некоторым основанием г-н Мак-Леннан, а также у евреев и у римлян. Очевидно, по указанной уже причине нередко случалось в ранних стадиях развития у древних племен, что хвалебные сравнения героя с солнцем пускались в ход весьма часто. Что же отсюда вышло? Солнце дало имена разным вождям и старинным родоначальникам племени, а местные предания затем нередко отождествляли их с солнцем; и вот эти трибы, после того как они разрослись и расширились, распространив свои завоевания или иным способом, образовали частные союзы и создали смешанную мифологию, которая непременно должна совмещать в себе самые противоречивые рассказы о боге Солнце, как и о других главных божествах. Если бы североамериканские племена, у которых весьма распространены предания о боге Солнце, достигли сложной цивилизации, то у них также явилась бы мифология, приписывающая солнцу различные собственные имена и несовместимые родословные

Позвольте мне теперь вкратце отметить главные черты предложенной мною гипотезы, которые указывают на ее правдоподобность.

При верном истолковании всех естественных процессов, и органических и неорганических, какие происходили в давние времена, их обыкновенно относят к тем же причинам, которые действуют и теперь. Так это делается в геологии, и в биологии, и в филологии. Здесь мы имеем указанную характерную черту налицо. Давание прозвищ, их унаследование и до некоторой степени ложное их толкование - все это продолжается еще и между нами; а когда фамилий еще не существовало, язык был невыработан и знание настолько элементарно, как в давние времена, то легко согласиться, что результаты должны были оказаться именно такими, как мы указали.

Другая характерная черта верной причины заключается в том, что она подходит не только для объяснения одной частной группы явлений, но также и для прочих групп. Приведенная нами причина именно такова. Она одинаково хорошо объясняет и культ животных, и растений, и гор, и ветров, и небесных тел, и даже вещей настолько смутных, что их нельзя назвать бытием. Она же дает нам генезис понятий, относящихся вообще к фетишизму. Она, наконец, помогает найти разумное истолкование обычая, совершенно непонятного иначе: образовывать слова, относимые к неодушевленным предметам, таким образом, чтобы в них обозначался мужской и женский роды Эта же гипотеза показывает, как естественно возникает при ее допущении обожание сложных животных, чудовищ, состоящих из получеловека и полузверя. Она объясняет также, почему поклонение чисто антропоморфическим божествам появилось позднее, когда язык развился уже в такой мере, что мог выдержать в предании различие между собственным именем и прозвищем.

Дальнейшее подтверждение нашего взгляда мы находим в том, что он согласуется с общими законами эволюции здесь показано, как из простой смешанной первоначальной формы верования возникли при постоянной дифференциации всевозможные виды верований, какие существовали и существуют. Желание умилостивить второе "я" мертвого предка, наблюдаемое у диких племен, в значительной степени проявилось у первых исторических народов, у перуанцев, у мексиканцев, а у китайцев и до настоящего времени; в немалой также мере оно распространено и среди нас самих (иначе что же означает стремление исполнить то, чего, как известно, желал недавно скончавшийся родственник); это желание было везде первоначальной формой религиозного верования, а из него уже разрослись всевозможные сложные верования, которые нами были указаны.

Позвольте мне прибавить еще новое основание для принятия высказанного мною взгляда: он в значительной степени уменьшает кажущееся различие между способами первобытного мышления и нашими собственными. Без сомнения, первобытный человек сильно отличается от нас и по разуму, и по чувствам. Но такое истолкование фактов, которое помогает нам заполнить это различие, приобретает этим еще большую устойчивость. Очерченная же мною гипотеза дает нам возможность заметить, что первоначальные идеи не были до такой уж степени нелепы, как мы полагали; она помогает нам также восстановить древний миф, допуская гораздо меньшие искажения, чем это кажется на первый взгляд возможным.

Изложенные здесь мои взгляды я надеюсь развить в первой части Оснований социологии. Значительная масса доказательств, какие я в состоянии буду привлечь для поддержания гипотезы, в совокупности с ответами, которые она, как окажется, даст еще на многие второстепенные вопросы, опущенные мною здесь, сообщит ей, как я полагаю, еще гораздо более значительную степень вероятности, чем она имеет, быть может, теперь.

IX

НРАВСТВЕННОСТЬ И НРАВСТВЕННЫЕ ЧУВСТВА

Напечатано впервые в "The Fortnightly Review", апрель 1871 г.)