Дежурная задвинула свое стеклянное окошечко и вышла проводить нас до самого подъезда.
— Ну, желаю здоровья, — сказала она. — Такого тихого семейства у нас в гостинице еще не бывало.
И, как в день приезда, мы опять прошли через весь город со своими двумя чемоданами и термосом, правда, теперь к ним прибавилось еще и зеркало.
Вокруг дома кипела счастливая суета. Громоздились горы мебели и пожитков, а рядом, держа на коленях внуков или цветочные горшки, сидели старушки, вырванные из привычного покоя и слегка ошеломленные всем происходящим. Лифт еще не работал, и мы потащили свои чемоданы наверх. Страшно интересно было заглядывать в распахнутые двери. На шести этажах под нами и двух над нами будут жить люди в почти таких же, как у нас, квартирах. И может быть, у них будут такие же гардеробы, печки, кровати.
— Стандарт, — запыхавшись, проговорил Михаил.
— Стандарт… отныне он все чаще будет обрушиваться на нас, правда? Будет манить нас удобствами и легкостью одинакового, для которого нужен не выбор, а просто согласие. Но я уверена, что этот же самый стандарт обязательно разбудит в нас сопротивление, то самое, которое не позволило древним резчикам сделать хотя бы два одинаковых листочка во всем иконостасе Рильского монастыря.
— Логично, — ответил мне Михаил. — Я давно замечаю, что подъем по лестнице настраивает тебя на философский лад.
Нас обогнал мужчина в белом плаще. Мне показалось, что я его уже знаю. Потом я вспомнила, это тот самый футболист, который попался на списывании в первый мой учительский день.
— Вот что, — словно бы в шутку нахмурился Михаил, — я вижу, этот твой вечерний техникум дает тебе прекрасный повод заглядываться на каждого мужчину.
В нашей маленькой пустой квартирке пахло олифой и масляной краской. Мастер выполнил свое обещание — паркет действительно не скрипел.
На площадке за дверью кто-то крикнул:
— Товарищи, на четвертом этаже человека бьют!
— Ты сиди здесь, — сказал Михаил и вышел.
Вернулся он очень скоро, без единой царапины, даже галстук на месте.
— Ничего особенного, один вроде бы из твоих. Пожилой.
— Филипп? — спросила я, помертвев.
— Да, кажется, так его называли, — равнодушно кивнул Михаил. — А ты что волнуешься? Они, в конце концов, не дети!
На следующий день Филипп разыскал меня в учительской. Было еще рано, и мы с Весой Жиковой сидели одни. Веса всего на три года старше меня, ведет в моей группе электротехнику, и это нас сближает.
— Товарищ Георгиева, — смущенно заговорил мой седовласый драчун, — вот принес вам тут один документ, проверьте, если не трудно. Его, может, в милицию придется подавать, не хочу позориться из-за ошибок.
Я взяла сложенный вдвое лист, не сказав ни слова о драке, — не хотелось компрометировать его перед Жиковой.
— Очень хороший студент, — сказала Жикова, когда Филипп вышел. — Вносит в класс какой-то особый такт и спокойствие.
— Да, — осторожно согласилась я.
Оставшись одна, я забилась в угол за цветы и прочла «документ». Филипп писал старательно, крупными буквами, соединенными между собой трогательными хвостиками.
Я, нижеподписавшийся Филипп Николов Филев, мастер-проходчик в руднике Шахта четыре, несудившийся, женатый, имею двоих детей, из которых один служит в пограничных войсках. По вопросу о драке, случившейся в новом доме рядом с вокзалом, могу показать следующее: первое — верно, что я там побил лицо, именуемое Антон Чалыков, и второе — названному лицу надо было врезать еще больше. В драке виноват я и следующие причины.
В начале этого года моей бригаде была выделена квартира в размере двух комнат и кухни. По правде говоря, квартира полагалась мне, потому что у нас есть список, а в том списке подошла моя очередь. Я живу в селе Коневцы, откуда я родом, и каждый день езжу на автобусе до рудника, и мой младший сын тоже ездит, который учится в механическом техникуме.
В тот же вечер я сообщил об этом моей жене Тодоре Николовой, работающей в овощеводческой бригаде, и она очень обрадовалась. Но пока мы собирались, потому как старые корни рвать нелегко, у одного из нашей бригады, Василчо Крыстева, родились двойняшки. У него уже есть один, так что теперь стало всего трое. Вечером мы выпили по этому поводу немного ракии в лавочке, и я решил уступить свою квартиру Василчо Крыстеву, потому что у него только одна комната в „шахтерке“. К этому решению я пришел сам, по-человечески и потому, что я член партии, да и не хочу, чтоб кто-нибудь говорил, мол, ты, бай Филипп, получил квартиру, потому что партиец. Так вот, сказал я, что отказываюсь, а Василчо Крыстев поцеловал меня в щеку и заплакал. А вечером на селе плакала моя жена, Тодора Николова. Сказала мне, что я не мужчина, что только о других думаю, а о нашем старшем сыне, который через год демобилизуется и, того и гляди, приведет невестку, вообще даже не вспоминаю.
В воскресенье у нас был выходной, и мы все пошли помогать Василчо перебираться. А жена его испекла пирог, а мне подарила рубашку с длинными рукавами. Я не хотел брать, но она сказала, чтоб я не портил ей радость, и тогда я согласился. А остальным она подарила рубашки с короткими рукавами.
Помогать пришли: Цанко Петров, помощник мастера, Мариан Маринов и один шофер — братишка Басила. Он работает в монтажном районе, и ему разрешили на воскресенье взять „шкоду“, и я прошу не налагать за это взыскания ни на парня, ни на заведующего гаражом, потому что должны же люди при нужде помогать друг другу, а бензин, все мы слышали, Василчо хотел оплатить, но братишка ему говорит: „Нет, братец, за бензин плачу я, пусть будет вместо подарка на новоселье“.
По дороге все мы были очень веселы и все время шутили. Цанко Петров держал телевизор и спросил Василчо, как они в своей тесной комнате умудрялись смотреть программу. „Мы с кровати смотрели“, — ответил Василчо, и тогда Цанко намекнул насчет близнецов, потому что он у нас на слова малость невоздержан, но мы его терпим и привыкли, потому что внизу в руднике нужен такой человек, а соленые словечки для труда освежительны.
Дом у вокзала был весь завален вещами. Было воскресенье, и много народу в тот день переезжало. Когда я отпирал квартиру, у Басила даже руки тряслись. Открыл я и первый вошел внутрь. А как увидел эти белые стены и большие окна, говорю себе: „Эх, Филипп, а ведь это ты должен был здесь жить, и права жена, что тебя ругает“. Так вот точно и подумал, потому что душа человеческая, словно новый забой, и никогда не знаешь, где кончается чистый уголек, а откуда начинается мергель.
Теперь я хочу разъяснить следующее: названный выше Антон Чалыков упомянул перед органами власти, что мы были пьяны. Это неверно. Во время работы я пить никому не разрешаю, даже если это перевозка вещей. Прошу спросить у Цанко Петрова, была ли у него с собой ракия. И не взял ли я бутылку себе, сказав, что откроем мы ее вечером, когда все устроим?
Названный Антон Чалыков появился около двенадцати часов. Точного времени указать не могу, так как свои часы я оставил в пальто у Василчо. Появился он и сердито так спрашивает, кто нам дал право въезжать в его квартиру. Я велел ребятам молчать и спокойненько ему объяснил, что ключ был мне выдан лично, а если случилась какая ошибка, то я за это не отвечаю. Тогда названный Чалыков кинулся на меня и крикнул: „Ты кто такой, дядя?“ — „Ладно, а ты кто?“ — спрашиваю, потому что тоже начал понемногу нервничать. И как мне показалось, названный Антон Чалыков очень удивился, что мы его не знаем, и не только удивился, но и разозлился. Я говорю, давай разберемся по-человечески, и стал спрашивать, кто ему дал ключ. А он ответил, что это неважно и что квартира была для кого-то, кто отказался, и потому было решено отдать ее ему. Послушай, говорю, тот, кто отказался, это я и есть. Что ты теперь скажешь? Твое дело, отвечает, очистить квартиру. Тогда я спросил его, с какого он рудника, а названный Антон Чалыков ответил, что он не с рудника, а футболист из команды „Рудник“ и что с тех пор, как он согласился приехать в наш город, он столько видел бестолковых людей, что лучше бы у него отсохла рука, которой он подписал договор, согласившись бросить свою прекрасную прежнюю команду. Тогда Цанко Петров ему сказал: что-то ты уж больно легко их бросаешь.
Прошу иметь в виду, что до сих пор мне пришлось бить только моего старшего сына, когда он остался в девятом классе из-за дурных товарищей. Названный Антон Чалыков вызвал меня на это следующими словами: „Я, — говорит, — приехал сюда защищать спортивную честь города, а вы мне устраиваете оппозицию“. Я все еще молчал, но он сказал еще: „Защищать вашу шахтерскую честь, вахлаки“.
Я, когда рассержусь, делаюсь страшным и никто не может меня остановить. Когда будут выносить решение о наказании, прошу иметь в виду, что, как только я схватил футболиста за грудки, Цанко Петров хотел оттащить меня и два раз крикнул: „Не надо, бай Филипп, не надо!“
Полностью признаю, что с этого момента я очень громко кричал, но у меня уже было темно в глазах. Я сказал ему, этому маминому и папиному сыну: „Ты что ли, негодяй, будешь защищать мою шахтерскую честь, за которую я с двадцати лет землю рыл и еще буду рыть лет десять? А ты со вчерашнего дня до завтрашнего в нашем городе, и не стыдно ли тебе, холостяку, требовать две комнаты и кухню и разбивать семейное счастье шахтера?“ Тогда названный Антон Чалыков сказал мне: „Нечего меня учить уму-разуму“ — и пустил по матушке. Ну, тут я замахнулся. И когда будут определять наказание, прошу учесть, что и Мариан Маринов был против битья и даже попытался схватить меня за руку, но он еще молод и не смог меня удержать. А я нарочно ударил названного Антона Чалыкова раскрытой ладонью, потому как кулак у меня тяжелый и я не хотел наносить телесных повреждений, и, когда названный Чалыков выплюнул ползуба, я удивился и понял, что не очень точно рассчитал силу удара.
Я настаиваю, чтобы было выяснено, кто дал второй ключ Антону Чалыкову. И если этот человек считает, что поступил правильно, почему он больше не поднимает вопроса о квартире, а молчит.
Так как могут найтись люди, которые обвинят меня в том, что я не люблю спорт и футбол, то пусть будет известно, что и тоже болельщик „Рудника“ и мы ездили с Цанко на его машине в Пловдив и даже в Варну, когда наша команда там играла. Кроме того, мой сын тоже футболист и играет в команде энского подразделения пограничных войск.
В верности всего изложенного собственноручно подписываюсь