Кто-то прошлепал губами в темноте:
— Хлеба, дружок! За половину пайки достану тебе красивейшую девушку Салоник!
Оборванец положил руку ему на плечо.
— Убери руку! — процедил Сираков. — Нет хлеба.
— А что есть? — сейчас же вступил в переговоры оборванец, убрав руку.
— Ничего.
— А зачем тогда толчешься здесь?
Сираков пошел по боковой улице и увидел небо, усеянное звездами. Зажег сигарету, затянулся, чтоб прийти в себя. И в тот же миг кто-то, словно шедший за ним по пятам, приказал:
— Погасите сигарету!
«Пятый раз за вечер», — вспомнил Сираков и затоптал сигарету.
— Ладно. Погасил. Ну?
— Строго запрещено военной комендатурой!
2
Итак, он вошел в казино, и здесь показав свой пропуск.
Огромный зал был ярко освещен; было душно (окна заклеены черной бумагой). Оркестр в глубине играл марш, в центре зала, лихо раскачиваясь, танцевали пары. У оркестра, с бокалами в руках, молодые офицеры старательно, как абитуриенты, пели. На них смотрели, обернувшись, все сидевшие за столами. Кто-то крикнул: «Хайль!» Песню заглушил гром аплодисментов. Один из тех, что пели, встал перед оркестром, будто собравшись произнести речь, но только поклонился, и этому тоже кто-то зааплодировал.
Танцующие пары расходились по местам, и Сираков прислонился к колонне, уступая им дорогу.
Мимо столов прошла женщина с голыми плечами, лениво покачивая бедрами. Немного погодя она вернулась, раздавая кивки и улыбки. Сираков узнал эту женщину, и его обдало горячей волной.
— Христина! — воскликнул он.
С выражением приятного изумления женщина направилась к нему.
— Господи, а тебе-то что здесь надо? — тихо сказала она, протягивая ему обе руки, уверенная, что он возьмет и поцелует их. — Какая фантастическая встреча — мы целую вечность не виделись!
Он прижал к губам ее пальцы, задержав их.
— Я должна идти, — сказала она наконец, со смехом отнимая руки. — Откуда? Ты какой-то странный — нельзя сказать, чтоб у тебя был светский вид, вот уж нет!
Коротко рассказал он ей о своем последнем плавании и словно с этого момента отделался наконец от груза прошлого, которое давило на него.
— Ты все так же словоохотлив, — заметила она. — И не постарел, даже не изменился… Стройный, красивый… А как я?
— Отвык делать комплименты, да ты и не нуждаешься в них.
— О, вот это комплимент! — Она подмигнула. — Я слишком хорошо знаю: я похожа на человека, который бежит от себя и ни на минуту не может от себя избавиться. Это какой-то кошмар!
Она засмеялась. Смех ее был неприятен, наигран.
— Кроме того, у меня есть дополнительные симптомы: постоянно принимаю ухаживания какого-нибудь юнца, а это верный признак, что я состарилась!
— Разгони мальчишек и не будешь иметь никаких доказательств возраста!.. Даю тебе этот совет только потому, что не чувствую себя юнцом!
Она задумалась над этой двусмысленностью, улыбнулась и сказала:
— Если у тебя нет ничего определенного на этот вечер, я приглашаю тебя к нашему столу. Сегодня я как раз с одним из таких «молодых»…
Он поблагодарил ее легким поклоном и проследовал за ней.
Время от времени она оборачивалась, словно охваченная желанием прижаться к его груди.
«Много пила», — подумал он.
— Подожди! — Она остановилась. — Этот освещенный зал… с этими люстрами под хрусталь… даже эта музыка… и ты, в белом костюме!.. Не правда ли, все это было давно загадано?
— Я не понимаю тебя, — засмеялся он, но она так и не вышла из состояния странной задумчивости.
— А мне все это знакомо… может быть, какой-то сон… может быть, что-то иное… Ты веришь в способность предвидеть?
— Я не задумывался над этим…
— А я до, ненормального живу этим. Мальчики тут понанесли таких книжек, главным образом оккультные, — и книги переходят из рук в руки по всему гарнизону. Это здесь сейчас модно! Все стремятся узнать будущее и изощряются кто во что горазд!
«Потому что с настоящим не в порядке».
— А ты, я вижу, — продолжала она изменившимся голосом, — все такой же положительный… непоколебимый. Не женился? Браво!.. За эти годы я вышла замуж и успела развестись… Затем попала сюда. Впрочем, не все ли равно куда? Каждый играет свою роль как можно бездарнее, словно нарочно, чтобы отравить жизнь другим… И какая скука, боже мой! Немцам нельзя отказать в таланте делать все скучным вокруг себя. «Фройлейн, — она явно изображала кого-то, — если мое лицо, такое несимпатичное в сравнении с вашим, вам не неприятно, то осмелюсь вас пригласить…» Ха-ха! Цитирую тебе дословно предложения, которые часто слышу в конце рабочего дня… А вот и он!
Молодой офицер, сидевший за столом, поднялся. Прежде чем обратить внимание на Сиракова, он вопросительно посмотрел на Христину.
— Я сделала открытие, Эрнст! Вот человек, который не скучает, потому что ему не составляют компанию такие, как я и вы!
Немец протянул руку Сиракову и при этом резко наклонился, словно для того, чтобы показать, как хорошо он подстрижен. Он оказался обладателем тонких, с презрительным выражением губ и нежной розовой кожи, пахнущей туалетным мылом. Уважение к самому себе и незнание жизни было написано на его лице.
Звали его Кюнеке.
— Эрнст Кюнеке, — повторил он, наливая вино Сиракову. — Где плаваете, капитан?
В этот момент Сираков старался отгадать, каковы отношения между Христиной и лейтенантом, потому что хотел знать свое место в этих отношениях.
— По морям, — ответил он.
— Это заявка на остроумие? Не так ли?
— Болгарам свойственно чувство юмора в большей мере, нежели немцам, Эрнст, — вмешалась Христина. — Примите это не обижаясь, просто как национальную особенность.
— Что вы, фройлейн! Мы также за остроумие, кроме того, которое направлено против нас…
— Не каждый имеет силы смеяться над самим собой, — заметил Сираков.
— Потому что не каждый имеет силы сохранить достоинство, особенно в трудных обстоятельствах, — сказал Кюнеке не скрывая неприязни, тоном, который был здесь весьма распространен. — А у вас были неприятности в море?
— Назовите мне хоть одно место, — живо откликнулся Сираков, — где сегодня нет неприятностей, один островок, хотя бы на краю света, и я поведу корабль к нему!
— В данный момент мне пришел в голову остров Поля и Виргинии, — сказал Кюнеке, засмеявшись и поглядев на Христину.
— Если и существует еще такой остров, то он уже кем-то заминирован, — твердо произнес Сираков.
— О-о, отчаяние? Или усталость? Так рано? — с оттенком покровительства констатировал Кюнеке. Тонкие брови его приподнялись, губы искривила презрительная улыбочка. — Великолепный номер: корабль покидает строй, взяв курс на призрачный остров!
И Сираков вспомнил последнее свое плавание, ночь перед приходом в Салоники. Взволнованные близостью берега, в страхе перед торпедированием, матросы не уходили с палубы… Многие плакали, когда на рассвете показался город. На фоне пережитого казино выглядело глубоким подленьким тылом, местом для показного героизма.
— Между сушей и морем всегда была разница, — тихо сказал Сираков. — Есть и теперь. И еще больше!
— Вы преувеличиваете, капитан! — все тем же тоном чуть ли не сожаления возразил Кюнеке. — Наверное, на вашем корабле есть немецкая артиллерия?
— Да, есть.
— Вот видите! Немецкий народ не уходит от опасности. Он ищет опасность, чтобы с решительностью преодолеть ее. Слышали вы тех, что пели здесь? Завтра они отправляются на фронт. А там убивают… Немецкий народ самоотверженно сражается на фронте протяженностью в четыре тысячи километров! И это — главный залог того, что мы непобедимы. Победим мы!.. Нас и здесь убивают, но мы повторяем партийный девиз: «Всегда на своем посту, и никогда не бездействовать…» Выпьем за эти великие слова, капитан!
— Эрнст, вы говорите серьезно, и с вами скучно, — сказала Христина.
— Вне войны немецкий офицер может быть отличным кавалером, фройлейн Христина, — с легким укором пояснил Кюнеке. — Выпьем за нежность, которой война доставляет страдания.