И начались раздумья и прикидки, что он может сделать, чтобы выполнить увеличившуюся втрое цель всей своей жизни. Не забывая о своих дворцовых обязанностях, Католдус начал вдумчиво изучать книги об особенностях крови и впервые на своей памяти попробовал сделать что-то неожиданное, совершенно новое, используя известные ему заклинания и превращая их в нечто оригинальное. На ритуальную формулу ушло порядочно золота, которое он вплёл в заклинание, но дело того стоило.
В первую очередь с лёгкой руки Католдуса к Маровым болотам отправился муж дамы Этейн - он был в первом отряде королевских магов, которых послали узнать, что собой представляет эта странная природная аномалия. Болото сожрало весь отряд. Потом был ещё один. И, в конце концов, с Маровых болот вернулся лишь один маг, разгадавший лишь, как удержать аномалию, но - увы! - не уничтожить её. Вернулся Коршун.
Но и этого было Католдусу достаточно на первый раз. Дама Этейн овдовела. А Коршун, который мог её защитить, лежал, добровольно закованный в путы заклинаний, связывающих его с Маровыми болотами.
Католдус начал захаживать в дом дамы Этейн. После первых посещений он понял, что мальчишка Бриндан неправильно воспринял его ухаживания за матерью. И не мешал Католдусу добиваться своего, ведь дама Этейн оказалась из тех женщин, которые пытаются сами справиться с возникшей ситуацией.
А теперь… Католдус, бредущий вдоль стены, остановился отдышаться. До нужной комнаты - ещё десятка два шагов, а он задыхается так, будто взобрался на половину горы.
Где они нашли бастарда?! И кто занимался его поисками, если Коршун не выходил из проклятой комнаты?! Не Бриндан же - этот плохо соображающий мальчишка!
Но что ещё больше возмущало, хотя Католдус пытался успокоиться, прекрасно понимая, что тратит силы на гнев, так появление этой соплюшки - девчонки-танцовщицы! Он подозревал, что именно из-за неё, глазастой, Бриндан услал свою мать подальше от города - и от него, от Католдуса! Месть мальчишке была сладкой, но продлилась недолго.
Он оттолкнулся от стены и, скривившись от ненависти, продолжил свой путь.
Сейчас он клял себя за непредусмотрительность, которой всегда кичился. Что - трудно было проверить слова отца? Хотя бы перед тем, как начать ритуал вызова Маровых болот? Убедиться, что ничто и никто не посмеет дерзнуть встать на пути к сокровенной мечте? Трудно было найти и уничтожить бастарда? И кто? Кто использовал кровь его бастарда (он не мог называть его сыном!), чтобы прервать восхождение к вершинам? Он не верил, что Коршун сам мог додуматься до такого… Сиг-Дха из тех, кто положил свою жизнь на благо королевства. Сразу, без раздумий, как только понял, что лишь его кровь остановит болота. Он бы лежал и умирал, не думая о том, что можно найти спасение. Кто?! Кто поднял голову против несостоявшегося верховного мага?!
А в следующий миг Католдус поднял голову, оскалившись не хуже Коршуна.
Если использовали кровь бастарда, не значит ли, что он уже мёртв? Ритуальное сплетение логично потребует жертвы, а значит…
Католдус мелко дышал, покрываясь холодным потом. Ещё пять-шесть шагов. Они убили и его сына?! Он снова привалился к стене - отдышаться. Презренные недоумки… Когда он перешагнул порог комнаты Сиг-Дха, с которой началось истребление семьи Бриндана после смерти его отца, он уже изменил ход своих мыслей. Его сына использовали! Сына! Оставили его, Католдуса, в полном одиночестве, отняв законную добычу - дому Этейн, а теперь ещё и умертвив ради спасения его сына?!
Мысли путались, а голова болела так, что маг чуть не упал на магический узор в комнате Коршуна. Не упал, но съехал, опираясь спиной на стену, к полу, на корточки. И понял, что встать не сумеет. Силы уходили слишком быстро. И не в последнюю очередь потому, что он продолжал злиться. С горечью глядя на ритуальный узор, который с приближением к нему, словно шевелился, пытаясь сожрать пришедшего, Католдус медленно осознавал, что жить ему остаётся недолго. Минуты? Секунды?
Одновременно мысли словно очищались, и он внезапно понял, что в его жизни был единственный свет - как это говаривала старая служанка, слова которой он вдруг вспомнил. Она тогда говорила о свете в жизни его отца - о Католдусе. А он сейчас сделал открытие, что цель его, ради которой он погубил громадное количество народу, была глупой - перед жизнью бастарда, которая прошла мимо него… Католдус сидел, уже свалившись на колени, чуть косо, и безнадёжно смотрел на узор, понимая, что не успеет преобразовать его.
- Католдус! - резко крикнули над головой.
Он не пошевельнулся, чтобы повернуть голову. Сил почти не осталось.
- Подтащите его к рисунку! - скомандовали над ним, подсказывая, что в коридоре, возле комнаты Коршуна, не один человек, а несколько.
Кто-то тяжело приблизился к нему и склонился. Сильные руки поставили Католдуса на ноги. Заставили сделать шаг, другой.
- Зачем? - равнодушно и тихо от слабости спросил он.
- Сына пожалей! - бросили голосом Коршуна, и Католдус встрепенулся.
- Он жив? Мой сын… ещё жив?
Его бережно опустили на пол рядом с магическим рисунком. Положили рядом уголь и нож. Опираясь на одну руку, лёжа на боку, Католдус другой, свободной рукой принялся поспешно вычерчивать новые линии, вписывая их в промежутки между старыми. Закончив с ними, он порезал руку и вписал рядом с угольными линиями линии своей крови. Закончив с последними прочерками, он, не сумев поднять голову, лишь почти беззвучным шёпотом спросил самого себя:
- Всё?
- Всё, - откликнулись над головой.
Он смог открыть глаза лишь, чтобы увидеть чьи-то босые ноги. Коршун.
- Мне разрешат… увидеть сына?
- Не я решаю, - тихо ответили над ним.
… Побелевшее лицо Лиама едва не заставило старуху Трису всхлипнуть.
Но шагнул один из стариков, положил на её плечо ладонь.
- Выдержит, - твёрдо сказал он. - Верь.
Старая некромантка хотела бы верить. Но время быстрым речным течением летело мимо неё, и Триса слышала его волнообразное движение, ужасающее своей скоростью и неудержимостью… Лиам словно спал, положив голову на её колени, и она продолжала гладить его темноволосую голову, будто это монотонное движение помогло бы ему продержаться время, нужное для того, чтобы его дурной отец остановил страшную работу Маровых болот. В идеале - чтобы уничтожил болота.
Глубокая ночь перекатывалась к первым признакам раннего утра. Предрассветье всегда было колдовским временем, и Триса молча молилась о спасении звёздам и небу, под которыми лежал её внук, земле, на которой он лежал…
Старик, который решился подбодрить старую некромантку, вернулся в круг и снова замкнул его, взявшись за руки с теми, кто был ближе. Они все взяли на себя не только труд, но и груз, тяжесть, поневоле обрушенные на молодого мужчину, чья кровь могла спасти многих. Старуха снова и снова размышляла: стоит ли её личная потеря, такая жертва во имя жизни чужих? Этих мыслей она не боялась. За долгую жизнь успела многое передумать. За долгую жизнь успела отказаться от многого, что облегчило бы её… Но Лиам… Её мальчик, единственное солнце в её жизни…
Она смотрела ему в лицо, не замечая бегущих по лицу слёз. Просто чувствовала, как нервно отзывается морщинистая кожа на капли тёплого дождя. И тут же мельком удивлялась: откуда взяться дождю, если небо безоблачное, всё ещё в ярких звёздах?
- Три-иса…
От еле слышного шёпота она содрогнулась и ахнула, склонившись над внуком и обнимая его крепче. Лиам шевельнулся. Но что значит это движение? Последний пароксизм слабой агонии перед смертью? Старуха смотрела в лицо внука, едва дыша при виде тончайшей ниточки, соединявшей жизнь с телом… Что? Что случиться вот-вот?
- Три-иса… Что со мной…
Круг семи ничего не сказал будущей возможной жертве. И Триса чувствовала себя предательницей. Запавшие глаза внука задвигались, а потом с усилием поднялись веки. Мутный взгляд ничего не понимающих глаз Лиама остановился на глазах Трисы. И этот слабо вопрошающий взгляд будто спустил тетиву. Слёзы излились прямо на его лицо, заставив Лиама напрячься и сосредоточиться на бабушке.