Целых три года понадобилось Виктору, чтобы он, наконец, поверил, что действительно волен идти и ехать куда захочет, и есть, что захочет, любить того, кого захочет.

На железнодорожном вокзале Виктор и Тоня, крепко, почти страстно взявшись за руки, медленно протискивались сквозь толпу пассажиров, среди которых было много разного рода коробейников и коммерсантов с тяжелыми поклажами и тележками, которые настырно и нагло пробивались к вагонам, решив во что бы то ни стало первыми урвать себе удобное местечко, их не интересовало, что они при этом могли кого-нибудь раздавить или придавить — это было в порядке вещей.

На привокзальной площади к ним беспардонно начали приставать таксисты и шофера-частники, им хотелось подзаработать, ведь приезжих курортников с богатого Севера, обладающих заветными «длинными» рублями, так легко облапошить. Такое назойливое приставание водителей было неприятно Осинину, и ему было за них стыдно.

— Эй, землячок, поехали, недорого возьму.

— Куда едем, земляк, слушай?

— Вам куда ехать? У меня хорошая машина, — со всех сторон раздавались голоса.

— Сколько будет до «Турчанки»? — поинтересовалась Тоня, и когда водитель заломил несусветную цену, вежливо, но твердо ответила: — Спасибо, нас встречают, мы местные.

Эти слова охладили предприимчивых представителей автосервиса, и Тоня с Виктором благополучно добрались до автобусной остановки.

Тоня жила в маленьком домике из трех комнатушек-клетушек вместе с матерью и забавной и очень милой трехлетней дочкой Мариной.

Слегка обветшалый дом буквально утопал в зелени деревьев и ярких цветов, а на грядках виднелись заманчивые круглые томаты и соблазнительные огурчики.

— Вот мы и приехали, Витек, это моя усадьба, — торжественно улыбаясь, проговорила Тоня. — Живи здесь, как у себя дома, а вот моя мама. Познакомься, — представила она сухонькую, с глубоко посаженными глазами шуструю старушку.

— Евдокия Петровна, — почти пропела приятным голоском старушка. — Из тюрьмы, значит, бедный мальчик?

— Не из тюрьмы, а из «дома отдыха», — рассмеялся Виктор. — Разве не видите? Много веса сбросил. Это очень полезно, а тучность предрасполагает к ишемии.

— Ой, неужели? — растерялась старушка. Его серьезный тон ввел ее в заблуждение. Но, поняв, что он шутит, продолжала щебетать. — Ничего себе дом отдыха, небось с решетками? — ехидно спросила старушка. — Вас там, наверное, голодом морили? Я враз счас что-нибудь приготовлю.

— Не суетись, мамуля, мы перекусили в поезде. Ты лучше постели Виктору, он очень устал с дороги.

Как только старушка осталась наедине с Тоней, она поделилась первым впечатлением, в котором переплелись ирония и страх:

— Чтой-то он на бандюгу малость смахивает?

— Да успокойся, мамочка, он художник, а они все худые. Кстати, он стихи еще пишет красивые.

— Ну, да, да, — закивала головой Евдокия Петровна, — знаю, все они художники. Смотри, доченька, как бы не нахудожничал чего-нибудь.

Когда старушка постелила постель, Тоня плотно прикрыла дверь. И вот, наконец, они остались одни, истосковавшиеся друг по другу, молодые и вольные, как птицы, два существа, страстно и пылко жаждущие любви и нежности, они хотели узнать друг друга еще ближе и лучше, стать единым целым. Оба хорошо понимали это. И когда Тоня и Виктор остановились у кровати, они не в состоянии были что-либо сказать.

От охватившего волнения и в предвкушении сладострастного, мучительного сладкого томления и ощущения упругой, абрикосовой от загара кожи Виктор едва сдержался, чтобы не упасть. Тоня медленно и нежно поцеловала его сухими жаркими губами. И когда он взахлеб жадно и сдержан но-страстно ответил на ее поцелуй, Тоня вскрикнула и как подкошенная упала почти без чувств на постель, раскинув руки. Сейчас он желал лишь одного — быстрее овладеть этой женщиной с абрикосовым знойным запахом тела и упругими, бешено возбуждающими его грудями.

Тоня в забвении стонала, но это не было похоже на обычный стон, он воспринимал его, как сладостную песнь, как музыку, которая наполняла его жгучей страстью, за что он был безмерно благодарен ей.

Когда он сидел в карцерах на тюремном режиме в «крытке», то предавался воспоминаниям о своей жизни в качестве человека-камильфо, чтобы как-то скрасить свое времяпровождение. Он перебирал в уме всех девушек и женщин, в которых влюблялся или с которыми просто проводил бурные ночи. Их оказалось около 230! Были среди них и опустившиеся и даже проститутки-воровки, с которыми Осинин проводил ночь, чтобы хоть на время укротить свою физиологическую плоть, потому как она не давала ему покоя денно и нощно, из-за чего он не мог полностью отдаться науке и литературе. Доходило иногда даже до абсурда. Чтобы как-то подавлять в себе физиологическую потребность, он усиленно упражнялся с гантелями, делал приседания и прочие упражнения, но состояние возбудимости не проходило, зато из-за частого усмирения своих эмоций возникало чувство подавленности и беспокойства. Он даже к врачам обращался, но они все в один голос советовали ему побольше заниматься спортом и завести любовницу.

Дон Жуаном, а вернее ловеласом, он стал не из-за своих духовных пороков.

В институте он влюбился в простую, смазливую девушку по имени Нина, которая в нем души не чаяла, но теща очень быстро после женитьбы (ох, эти зловредные тещи!) разбила их жизнь, и им пришлось разбежаться. И так как Виктор был очень впечатлительным и ранимым человеком, он долго и болезненно переживал этот разрыв, а потом одна сердобольная женщина с двумя детьми приласкала его и доходчиво объяснила, что нельзя, мол, самцам влюбляться, словно в омут с головою бросаться, от чего заболел, от того и лечись.

Она угостила его крепкой наливкой и уложила с собой в постель. Тело у нее было мягкое и пышное, ну, прямо как теплая пуховая перина, и, о чудо! Виктор постепенно стал забывать про свою Ниночку, и тогда он решил, что будет проводить с женщинами не более одной или двух ночей, чтобы не влюбиться и потом не страдать, а привязаться к женщине он мог быстро, так как был влюбчивым.

Его жизнь распутника была еще и своеобразным актом мести прелестным созданиям.

— О чем ты задумался, милый? — прервала его размышления Тоня. — Я хочу тебя…

До самого утра Виктор и Тоня ненасытно и жадно отдавались друг другу, ведь они, наконец, были свободны, и их любовь теперь тоже была свободной, не регламентированной строгими и бесчеловечными инструкциями лагерных застенков, ее не могли прервать похабные беспардонные напоминания вертухаев о «прекращении половой деятельности».

И музыка сильной страсти и дотоле неизведанных мучительно-сладких чувств поглотила, увлекла их, затащила, закружила в буйном океане любви.

Глава третья

На новехонькой, молочного цвета «Волге», приобретенной на торговой автобазе, директор мясокомбината Арутюнов выехал в торжественно-приподнятом и лирическом настроении. Еще бы! Заполучить такую тачку! Не так-то просто это было, да еще по госцене. Теперь придется почти целый год «кнокать» мясом этого завбазы, будь он трижды проклят, стрекозел поганый! Почти все машины налево продает. «Вот так и живем, — подумал Арутюнов, — ты — мне, я — тебе, закон жизни. Зато с таким „кадиллаком“ все девки мои будут», — ликовал в душе Арутюнов.

Только он успел подумать об этом, как на шоссейной дороге возникли две миловидные девушки, приветливо махавшие ему руками и очаровательно улыбавшиеся.

— Ну вот, — пробормотал Арутюнов, — на ловца и зверь бежит.

У обеих были смазливые, веселые мордашки, а одинаковые по расцветке ситцевые платьица в горошек обтягивали стройные фигурки.

— Девочки, вы не сестренки случайно? — спросил он игриво, при этом слишком резко, но с шиком затормозив «Волжанку», отчего эффектно взвизгнули тормоза.

— Да, да, — пропели они.

— Куда вам, сестренки? — Арутюнов предвкушал легкое и приятное знакомство.

— Нам до города надо. Подбросьте, а? Мы нам очень благодарны будем, — многообещающе заулыбались девчата.