Осинин ничего ему не ответил. Ему и так все было ясно, но «не пойман — не вор», и все же что-то надо было предпринимать. Может быть, сказать об этом директору? Но, во-первых, он не хотел расстраивать Леонтия Максимовича. Все чаще директор стал последнее время хвататься за сердце, но в больницу ложиться не хотел. И хотя врачи настоятельно советовали ему госпитализироваться, он продолжал работать, не щадя своих сил. Таков уж был этот человек, и никто не мог переубедить его.

Виктор знал, что их директор был человеком глубоко порядочным и очень близко все принимал к сердцу. Осинина поразило, как однажды на общем профсоюзном собрании Леонтий Максимович распекал нерадивых рабочих и начальников цехов. Он был возмущен, и в его словах слышались боль и гнев, Леонтий Максимович не мог сдержать себя, он не думал о своем больном сердце, своем испорченном «моторе», как он имел обыкновение шутливо говорить.

После собрания директору стало очень плохо, и он два дня провалялся в постели, глотая валидол.

А, во-вторых, Осинин предполагал, что директор мог обвинить его самого за ротозейство и халатность. Но фонды надо было выбирать, а сколько и чего, он не знал.

Через неделю ему опять напакостили — пропало письмо директора металлобазы на отпуск десяти тонн (!) стальной трубы крупного диаметра.

Письмо было очень важное, потому что директор металлобазы находился сейчас в командировке, а за него вторично никто подписывать документ не будет. Заводу же трубы нужны были позарез. Панченко сидел за столом и, нагловато улыбаясь, посматривал на Виктора.

Внутри у Осинина все кипело, возмущению его не было предела, но как доказать?

И вдруг его взгляд наткнулся на смятую бумагу в мусорной корзинке. Цепкая память подсказала ему, что раньше ее там не было. Что-то подтолкнуло его подойти и взять бумагу. Он быстро развернул ее и… остолбенел: это было как раз то самое письмо, которое ему так было нужно.

Метнув взгляд на Панченко, Виктор заметил, как тот побелел. Ни слова не говоря, он подошел к нему и что есть силы начал наносить удары по ненавистному, мерзкому лицу. Панченко дико заорал, по лицу его потекла кровь.

Хорошо, что в это время не было Кравцова. Старика наверняка хватил бы удар. Кто-то из прихлебателей Панченко посоветовал ему обратиться в милицию.

Тот, недолго думая, стремглав выбежал из кабинета и как угорелый помчался в милицию, но там ему популярно объяснили, что производственные конфликты разбираются по месту работы или в Народном суде.

Судья, умная и мудрая женщина, выслушав обе стороны, все поняла и посоветовала Панченко больше не гадить, а Осинину — не распускать кулаки, но если, мол, Панченко пожелает возбудить уголовное дело, то для этого необходимы свидетели, но таковых почему-то не нашлось.

Вскоре после этого неприятного случая умер прямо на работе Леонтий Максимович. И у Виктора не осталось покровителя и наставника. Осинин очень переживал эту смерть, он еле сдерживался, чтобы не расплакаться. Старого директора Виктор по-настоящему уважал.

Вновь назначенный исполняющим обязанности Мужланов начал всячески притеснять Осинина: он перевел его на должность диспетчера, а Панченко занял свою прежнюю должность начальника ОМТС.

Виктору ничего не оставалось делать, как подать заявление об уходе.

Глава тринадцатая

Ресторан гостиницы «Интурист» был почти безлюден, если не считать нескольких столиков, за которыми о чем-то серьезно переговаривались то ли бизнесмены, то ли коммерсанты, наслаждаясь виноградным вином и сочным кавказским шашлыком по-карски.

Зал был наполовину освещен, и поэтому не сразу можно было заметить в самом углу зала горделиво восседавшую за столиком весьма смазливую особу со вздернутым носиком и вишневыми пухлыми губками. Ее пепельного цвета полосы были украшены большим затейливым бантом. Дамочка меланхолично покуривала, с необыкновенным изяществом держа двумя тонкими пальчиками сигарету. Но ждать ей долго не пришлось. К ней тут же подскочил официант и как мог галантно раскланялся, с почтением склонив набок голову.

— К вашим услугам, — кротко произнес он. — Что желаете, мадам?

— Я не мадам, я пани.

— Очень приятно, пани. Вот меню. Пани польска? — Так, так, а цо, пан муви польски?

— Не бардзо. Моя матка польска.

— О! — обрадовано воскликнула полячка. — Прекрасно! Принесите мне, пожалуйста, сто граммов армянского коньяка.

— Может, пани пожелает французский коньяк?

— О нет, я хотела заказать что-нибудь национальное.

— Ничего такого, к сожалению, нет, пани.

— Тогда принесите мне армянский коньяк, — повторила она с приятным акцентом, перед которым благоговеют наши обыватели.

— С большим удовольствием, — подобострастно произнес официант.

— Так, так, принесите мне еще цыпленка табака и грибочки печеные.

— Запеченные.

— Так, так, запеченные.

— А что на десерт?

— О, какие-нибудь фрукты или же мороженое с шоколадом.

Через несколько минут расторопный официант торжественно поставил на стол полячки штоф с коньяком, салат и грибочки.

— Приятного аппетита, — радушно произнес он и почти тут же исчез.

Полячка чуть пригубила коньяк и вновь закурила.

— К вам можно? — очаровательно улыбаясь, почти одновременно проговорили двое ребят в элегантных костюмах.

Один из них был высоким симпатичным парнем с косым разрезом глаз, у другого была спортивная внешность — слегка измятый и поломанный нос говорил о принадлежности его обладателя к гладиаторам ринга.

— Что вы желаете? — резко проговорила иностранка, прищурив свои темно-зеленые глаза.

— Мы хотели бы с вами познакомиться.

— У меня нет желания знакомиться, — отчеканила полячка. — Вы мне мешаете отдыхать.

— Мы к вам ровно на три секунды, мадам, — произнес высокий, нагло усаживаясь за стол. — У нас к вам всего лишь один вопрос. — Почувствовав во взгляде иностранки некоторый интерес к своей особе, парень с раскосыми глазами стал вести себя развязней. При этом он лучезарно улыбался, пытаясь завоевать расположение недотроги. — Я певец, артист, понимаете?

— Так, так, разумею, — слегка улыбнулась девушка, а что вы поете?

— Эстрада, понимаете, я вам как-нибудь спою наедине.

— Так, так, — улыбнулась полька, немного расслабившись, но тут же спохватилась. — Так что вы хотели? — строго спросила она.

— Понимаете, мой друг — композитор, на гитаре играет, аккомпанирует мне, — указал Узбек на Бегемота, который тут же изобразил кроткое и смиренное лицо.

— Сережа, — почтительно представился верзила.

— Мария, — галантно подала она ухоженную ручку с заостренными крашенными ноготками, на одном из пальчиков которой сверкал перстень «маркиз» с изумрудом в окружении бриллиантиков.

— А меня дразнят Борисом, — произнес Узбек, но тут же поправился, почувствовав под столом легкий удар по своей ноге. — Борис мое имя.

— Очень миле, — произнесла Мария с приятным акцентом. — Какие у вас есть проблемы?

— Понимаете, мы с Бегемо… то есть с Сережей, зарабатываем на концертах, — вдохновенно начал сочинять Узбек. — И ездим за границу в Америку, Германию, Польшу.

— В Польшу? — удивилась Мария. — Это моя родная страна.

— Родина?

— Так, так, — чувствовалось, что девушка уже полностью находится под впечатлением от его россказней.

— Короче, нам нужна валюта.

— Валюта? — посерьезнела иностранка.

— Да, нам нужны доллары, марки.

— У меня есть только злотые.

— Нет, они, к сожалению, мне пока не нужны, потому что у меня вызов в Штаты. Я хочу переехать туда насовсем.

— В Штаты? — переспросила девушка.

— Да, в Америку, у меня там двоюродный брат живет, он — мультимиллионер.

И снова толчок под столом в ногу Узбека и выразительно-укоряющий взгляд Бегемота: «Ври, да не завирайся».

— Ну, знаете, он очень богатый человек, короче, миллионами заправляет. Он большие залежи нефти нашел. Фартовый очень.