Альгимант нетерпеливо поглядывает на часы. С минуты на минуту должен подъехать фурман. Чтобы скоротать время, Кристофер продолжает сообщение, которое начал еще на кухне:

— Итак, апартаменты я снял в самом центре, на бульваре Райниса, рядом с английским посольством, со стороны двора. Сказал: господин и госпожа только что из Берлина, заправляются в гостинице «Рома» первым завтраком…

— О боже, когда мы наконец сумеем поесть? — испуганно спрашивает Альгимант. — В «Роме»-то нам нельзя показываться… а желудок у меня прямо к хребту прилип.

— Скажем, чтобы принесли на дом, — успокаивает Кристофер. — Там же, за углом, в «Империале», на худой конец у Домовладельцев.

— Какая чушь, у Домовладельцев! Маргарита и — Домовладельцы! Нам необходимо»нечто небывалое, в высшей степени изысканное. Ленч сегодня готовить вам, Кристофер, покажите, на что способны. «П.П.П.» теперь ваша… Ну, а завтрак, как только мы прибудем, пускай принесет прислуга из Малого Верманпарка… Es stimmt!

Столь резкий переход к теме насыщения вверг Маргариту в изумление, ее нежный господин и повелитель заговорил точно мясник или повар, с глаз слетела пелена влюбленности, губы зашепелявили, то был отнюдь не душевный голод, которым глаголили его уста, ему, видимо, действительно хотелось есть… «Бедненький!» — подумала Маргарита и нечаянно глянула на Кристофера. В уголках его губ притаилась ироничная усмешка. Над чем он смеялся? Быть может, над Маргаритой в зеленом пальто и в кружевной накидке? Госпожа почувствовала легкое раздражение.

— Вы, господин Кристофер, говорят, музыкант?

— Да, уважаемая поэтесса, играю на рояле и на мандолине.

— И на мандолине? С такими длинными ногтями!

— Вы хотели сказать, грязными… Испачкал прошлой ночью, когда бросал в воду просмоленный канат. Но для мандолины чем длиннее, тем лучше.

«Шрам нисколько не портит его лица, Марлов — приятный парень», — думает Маргарита.

— Кристофер, сходи посмотри, не подъезжает ли ландо, — ревниво приказывает Альгимант, после чего Марлову остается только скрыться.

— Он хороший музыкант? — спрашивает поэтесса.

— Да ну, дилетант!.. Притом нигилист. Если б вы знали, как он рассуждает о женщинах, о любви. Циник! Пробует руку в сочинительстве, голь перекатная. Живет на мои средства и моими идеями. Разумеется, когда вы поселитесь у меня, я откажу ему: наймем другого импресарио. Этот у меня уже в печенках.

— Вы сказали: пробует руку в сочинительстве. Пишет стихи? Или сочиняет роман?

— Нет, поваренную книгу.

— Что?! — пораженная, восклицает Маргарита. — Какую еще поваренную книгу?

— Перерабатывает уже однажды переработанную и пополненную поваренную книгу.

— Но это же идиотизм! Возиться с поваренной книгой.

— О нет, не скажите, сударыня… Важно только, кто перерабатывает. Если раньше мы сталкивались с проблемой, что пишут и как пишут, то в наше время в писательском деле добавилась еще одна — кто пишет. Очень важно знать позицию писателя и его отношение к высшим сферам.

— Вы серьезно? Ну и какова ваша писательская позиция?

— Я немец. Этим все сказано, комментарии излишни…

— Альгимант Амбрерод звучит не очень-то по-немецки.

— Это временный псевдоним. По рождению я Трампедах, Йоган Фридрих. Разве вы не видите по моему носу?

— Я тоже немка. Но вы, по всей вероятности, читали в газетах, что я принадлежу к левым. Не хочу вводить вас в заблуждение. Я очень, очень, очень левая!

— Маргарита, милая, «бессмертная любовь» моя, как сказал Бетховен. Левая? Что за глупости: я люблю вас, а не ваши политические убеждения. Скоро мы все уподобимся друг другу. Будет новая Европа, новое человечество — сверхчеловечество. Именем Вотана, именем Зиглинде и Альбериха Нибелунгов…

При этих словах в комнату вошел Кристофер и объявил, что приехал извозчик.

Они сели в черное лакированное, местами облупившееся ландо, фурман облачился в поношенный пожарный мундир с блестящими пуговицами, напялил на голову цилиндр, из которого, как из старого зонтика, торчала проволока, взобрался на высокий облучок, стеганул кобылу кожаной ременницей, и ландо с помпой тронулось. Не путешествие — фантастика! Даже жена извозчика вылезла из дровяного сарайчика и несмело помахала отъезжающим вслед. Счастливого пути, дорогие гости! До не свидания!

Кому из стражей порядка и речной полиции, занятых поисками трупа, могло прийти в голову, что надо бы поинтересоваться счастливым женихом в очках «Гарольд Ллойд» и невестой в дорогой кружевной накидке и зеленом солнечном манто, которые в шикарном драндулете важно прокатили мимо? Все было сработано так, что лучше не придумаешь.

В апартаментах господина с госпожой встретили хозяйка квартиры, слуга и старая горничная. Разговор происходил на чистейшем немецком языке, посему Кристофер, как и подобает подчиненному, в нем не участвовал, а стоял в стороне. Хозяйка квартиры мадам Берзлапиня передала Янису Вридрикису ключи, получила деньги за квартиру за месяц вперед (сразу видать — иностранцы!) и оставила господ на попечение слуги и горничной. Чувствуйте себя как дома.

Кристофер долго и придирчиво разглядывал слуг, их особенно следовало опасаться: они могли опознать в новой госпоже несчастную поэтессу (фотографии Маргариты украшали почти всю латышскую печать) и сообщить об этом полиции. Но вскоре выяснилось: лакей — немец (маловероятно, чтобы он читал латышские газеты), а горничная — неграмотная деревенщина; на вопрос молодого господина, что это за журнал (Кристофер указал на «Отдых»[16]) и то не сумела ответить. Она-де не знает. Тем лучше!

Янис Вридрикис приказал слуге нимало не медля бежать на центральный рынок и купить продуктов согласно составленному им списку. Еще в дороге придумал он, что и как, отметил нужные рецепты и блюда. Такое занятие, пусть иллюзорно, но хоть как-то утолило неописуемый голод магистра. Проезжая мимо плавучего рыбного павильона Кезбера на набережной Даугавы, где, нанизанные на нитки, снаружи благоухали копченые сиги, золотисто-карие бока лососей, а в витрине виднелись груды красных вареных раков и серебристой кильки, Янису Вридрикису стало совсем невтерпеж, он едва не лишился сознания. Магистр хотел было рвануть дверцу, сигануть на ходу из колесницы и ринуться в павильон, но тут к нему вернулся здравый смысл: неразумно из-за живота терять голову, когда он еще не успел утвердиться в своих правах.

Сейчас они осматривали покои. Обитый дамаском салон: посредине большая пальма, паркет, ковры, рояль красного дерева — Julius Heinrich Zimmermann, почти пустые полки, если не считать нескольких сотен журналов «Отдых» и «Сенсация». На стенах безвкусные олеографии, с потолка свисала люстра со стеклянными подвесками. Комната была светлая, с видом на Бастионную горку, прямо на то место, где они познакомились.

— Здесь надобно все перестроить, — заявляет Янис Вридрикис. — К черту эту пачкотню, купим ценные картины, сколько бы они ни стоили! Каких художников вы почитаете?

— Свемпа, Падегу, Тидемана, — в восторге выпаливает Маргарита.

— Гм… я полагаю, для пейзажа лучше подойдет Пурвит, на худой конец Свемп (Падегу он не знал, Тидемана терпеть не мог, а о Свемпе слышал лишь краем уха)…

«Альгимант разбирается, — думает Маргарита. — Тидеман действительно тут не вписывается, слишком ярок. И Падега чересчур оригинален».

— Ну а книги?

— Да, книги. Закажем! Все сразу. (Глупо, конечно, выбрасывать такую уйму денег… Можно бы послать экспресс-носильщиков за моими собственными книгами, приказать Керолайне, чтобы выдала. Да ладно уж.)

Затем они заходят в следующую комнату.

Рядом с салоном расположен будуар Маргариты сплошь в розовых и кремовых тонах. Зеркала и маленькие пуфики, туалетные столики. Все как в сказке!

Маргарита в полном восторге, она опасалась, что Альгимант покажет ей двуспальную кровать и семейную спальню. Но он — сама тактичность.

— Ну как? — спрашивает.