— Кто это? — осведомилась Клепикова, когда Катя выбежала вон.

В ее голосе острыми иглами сверкал лед. А я еще ничего не успел придумать.

— Что ты так возбудилась? Я ж говорю, это дочь моего друга. По фамилии Филимонов… Я тебе рассказывал. Он артист в «Глобусе».

— Про артиста помню, а про дочку ты ничего не говорил.

— А и говорить нечего. Ну, она ко мне забегает иногда по пути… У нее ко мне детское чувство. Детская влюбленность. Да так, ерунда… Между нами никогда ничего не было. И быть не могло. Во-первых, она дочь друга, во-вторых — ребенок. Я разве похож на педофила? Ну, ты посмотри на меня. Мне шестьдесят лет. За кого ты меня принимаешь?

18

…Зато я очнулся от спячки. Любовь — фигня. Никогда больше при мне не произносите этого слова. Больше всего меня изумляет, что люди могут купиться на это даже на старости лет…

Погода в субботу весьма благоприятствовала самоубийству. Весь июль стояла жарища, а тут вдруг завертелись злые вихри. В такой день приятно прощаться с жизнью — ветер, мелкий холодный дождь, грязное одеяло мчится по небу, как обколотый дерьмом Бен Джонсон. Недовольные сырые люди по улицам ползают, как тени… Пока было тридцать пять в тени, всем хотелось сырости и прохлады. Когда похолодало, выясняется, что это опять никому не нужно.

…С утра я заехал домой за Филимоновым. В гастрономе на «Башне» мы взяли две бутылки водки, а на закуску — колбасы, сыру, баночку маринованных огурчиков и невесомую вакуумную упаковку копченого акульего мяса за девяносто тысяч.

— Ты че, дурак? — возмутился Филимонов насчет экзотического иностранного изобретенья. — Лучше еще колбасы.

— С сегодняшнего дня… я буду кушать за обедом… маленьких акул! Шестьдесят лет изо дня в день — суп из свеклы и картофельное пюре. Теперь все позади. Теперь только акулы! Акулы, черепахи, лягушачьи окорочка, кокосы, и ничего больше. Понимаешь? Или лягушки, или ничего. Такой должна быть жизнь… Правильно я говорю?

Последний вопрос я адресовал юной особе за кассовым аппаратом, перед которой мы выкладывали покупки.

— Что? — переспросила сонная девушка.

— Говорю, есть нужно или лягушек, или ничего.

— Вы имеете в виду лягушачьи лапки? Я не пробовала. Да их у нас сейчас нет. Уже месяца два не было — не завозят. А когда были, их и брали неважно…

Ничего удивительного. Странно было, если бы у новосибирцев, сызмальства приученных к картофельным клубням, повышенное слюноотделение вызывали скользкие франкоговорящие амфибии. Да и недешево.

— …Говорят, похоже на курицу, — напоследок поделилась информацией кассирша…

По скользкой глиняной дороге на своем «шиньоне» я подполз К берегу Оби в Бугринской роще. Три-четыре мокрых идиота с рыболовной снастью маячили у кромки воды. Что там поймаешь? В такую погоду рыба из дома нос не высунет.

Подобно Петру Первому из одноименного стихотворения Пушкина, я стоял на обрыве рядом с машиной и вниз глядел. Филимонов приоткрыл дверцу, но выходить под дождь не спешил.

— Если бы я был тебе настоящим другом, — сообщил он, — то вызвал скорую психиатрическую помощь… Была бы хоть погода нормальная. Может, перенесем заплыв? Через пару дней солнышко вернется…

— Все вернется… — задумчиво пропел я строчку из песенки беззубого певца Шуры…

…Только Кати никогда больше не будет. А может, оно и к лучшему…

— Миша, одумайся, — уговаривал Филимонов. — Лучше выпьем. Отгоним машину и начнем. Закусочка. — прелесть. Акула… А? В такую погоду не плавать надо, а водку пить. А то может статься, что и пить некому будет.

— Ну уж некому. Если не выплыву, то завещаю водку тебе. И машину.

— А квартиру кому? — заинтересовался лучший друг.

— Хрен ее знает. Я завещаний не писал. Хочешь, себе забирай.

— Кто же мне отдаст без завещания?

— Давай я тебе прямо сейчас напишу. Хоть вот на газете.

— Без нотариуса не поверят. Даже наоборот, заподозрят. Скажут: это ты перед тем, как утопить, заставил лучшего друга подписать…

Насчет завещаний мы оба шутили. А плыть мне уже и самому не хотелось. Чтобы и в самом деле не передумать, я начал раздеваться.

— Значит, как договорились, — напомнил я Филимонову. — Ждешь на набережной сразу за мостом. Если будет дальше сносить… ну, там проконтролируешь по обстановке.

— Не переживай, не прозеваю, — Филимонов похлопал себя по карману, где лежал древний театральный бинокль.

Я сполз с мокрого обрыва и решительно, словно атомный ледокол «Ленин», пошел в воду. Филимонов, стоя у «шиньона», провожал меня в последний путь взглядом. Когда на поверхности останется только моя голова, он поедет на место финиша, чтобы на другом берегу водкой и акульим мясом встретить уставшего, но довольного пловца.

…После пронизывающего ветра вода производила впечатление парного молока. Или скорее разогретой водки — от погружения у меня даже слегка качнулись два полушария в голове…

Я как-то уже обмолвился, что всю жизнь мечтал переплыть через Обь. Ну, не то, чтобы мечтал, а так — примеривался. А вообще, максимум через что я переплывал — это через Иню в самом узком месте возле Тогучина. Пловец я никудышний, просто во мне живет уверенность, что нормальный человек способен продержаться на воде, сколько захочет, а народ тонет элементарно из страха. Из-за этого самого страха раньше я и не замахивался на великую сибирскую реку. Но теперь-то страх исчез. Или вернее появилась конкретная и очень простая альтернатива: или я живу без страха в свое удовольствие, или Лучше умереть. Смысл сегодняшней акции заключался не то чтобы в проверке самого себя, а в импульсе. Захотелось убить, значит стреляй, захотелось переплыть, значит сбрасывай верхнюю одежду — такой должна быть настоящая жизнь.

Каждый год в Новосибирске устраивается массовый заплыв через Обь. Об этом всегда сообщают в прессе. Пишут, что участвуют старики и дети, в том числе чуть ли не десятилетние. На всякий случай на коротком фале все тащут за собой резиновый спасательный круг. Я поплыл без круга, но выбрал тот же самый опробованный маршрут. Если выныривать возле моста, длина пути получается около трех километров. При этом от берега до берега выходит километр, да два километра тащит река. Это все примерно. Точнее мог бы рассчитать автор теоремы про квадрат гипотенузы, но он давно умер.

С самого начала я выбрал самый тупой курс — перпендикулярно к берегу, а там уж куда вынесет… Перед глазами невдалеке маячил остров — то ли Отдыха, то ли Коровий, то ли Кораблик. На Оби в районе Новосибирска все островки имеют одно из трех названий. Считая гребки и не поднимая глаз, я плыл кролем. Интересно, один взмах рукой продвигает меня хотя бы на метр? Наверное, меньше. Даже длина шага по гладкому асфальту меньше метра.

На сотом гребке я позволил себе определиться на местности. Остров почти не приблизился, зато сдвинулся вправо. А берег с Бугринской рощей казался далекой, давно покинутой родиной. Странный оптический эффект. В руках уже чувствовалась усталость. В этом году я еще ни разу не был на пляже. Когда вообще последний раз плавал? В прошлом году, дай Бог памяти, в начале июня что ли. Помню, вода была холодной. Или это было в позапрошлом году?

Я бросил счет и перешел на неспешный брасс, стараясь дышать ровно… Есть такое народное средство от бессонницы — считать до тысячи. Опасно: досчитаю до тысячи, усну и проснусь только под Ташарой.

А Коровий-то все-таки поддается. Вот уже болтается рядом. Кустарник гнется и кипит сырой листвой. Можно выйти на берег, передохнуть. Кстати, в правилах заплыва через Обь выходить на остров не запрещается. А я себе могу позволить? Не будет ли нарушена чистота эксперимента? Наверное, будет. И разве я так уж устал?

Пока я сомневался, течение отбросило остров вверх и передо мной открылись бескрайние просторы вод. Где мост? Проклятье! Мост исчез! Расстворился в дожде. Волны заливают глаза. Далеко впереди угадывается полоса правого берега. Но я не могу сориентироваться. Главный ориентир, двенадцатиэтажная гостиница «Обь», словно провалился под землю. И последняя — «Коровья» — надежда уползает в воду, словно «Титаник». Уползла.