Не слезая с табурета, я передернул затвор над Пустым магазином, прицелился в настенный календарь с изображением тигра и нажал на спуск. Выстрела, естественно, не последовало, но все равно тигр выглядел обалдевшим… Однако для дела, которое я затевал, мой ТТ годился не вполне.

6

Моего лучшего друга зовут Сергей Юрьевич Филимонов. Он моложе меня на десять лет. Работает артистом в детском театре «Глобус». Исполняет роли медведей, барсуков, зайцев и даже обезьян. Короче, разноплановый актер. Особенно ему удается войти в образ мыши из «Терема-теремка». Однажды я выразился в том смысле, что когда он появляется на сцене в этом спектакле, женщины начинают визжать. Я-то хотел сделать ему приятное, а он набычился. Вообще как-то мимоходом мне довелось подслушать разговор двух артистов, что, дескать, для Филимонова нет ничего более подходящего, чем роль гриба во втором составе. Однако амбиции человека не покинули. Наверное, он себя все еще Гамлетом мнит.

Мы познакомились лет сто назад во время одного из моих отпусков. Я тогда уже был женат, и почти каждый год мы с женой находили возможность побывать в Новосибирске, навестить родителей и вообще. А Филимонов чуть ли не только что начинал работать в театре. Ходил тощий, окрыленный, гордый. Это сейчас артистам зарплату не дают, а раньше на любого «гриба» смотрели почти как на Смоктуновского. Впрочем, надо быть честным, и я ходил гордый. Армия тогда тоже была не хрен собачий, как сейчас. Девушки любили погоны и с удовольствием выходили за них замуж. Врать не буду, торговлю не любили, зато уважали. А я был и армия, и торговля одновременно.

В общем, познакомились, да…

Филимонов, наверное, единственный, кто помнит, что сегодня мне стукнуло шестьдесят. Жена, возможно, тоже помнит, но мы редко и только случайно встречаемся и никогда не звоним друг другу. Не то, чтобы между нами пролегла ненависть. Просто ни ей, ни мне это не нужно. У каждого своя жизнь. Или то, что ею называется.

А может быть, и Филимонов не вспомнил, если бы я не позвонил накануне. Я сказал, что ничего пышного устраивать не собираюсь, но со старым другом выпить не прочь. Договорились встретиться у него в уборной после спектакля.

Все вахтерши в «Глобусе» меня давно знают, уважают, потому что я — человек серьезный, на пенсии, вежливо здороваются и отдельные даже интересуются: как, мол, делишки, Михал Палыч? Мол, не обженились ли еще? Но я этот интерес пока пресекаю. Я, конечно, пенсионер. И конечно, одинокий пенсионер. Но не на столько одинокий, чтобы задумываться, как скоротать остаток жизни в компании вахтерши «близкого возраста» — так пишут в брачных объявлениях.

Когда я вошел в уборную, Филимонов как раз отстегивал заячьи уши. А его сосед Гриша, недавний выпускник театрального училища, стирал с носа и щек следы черной краски. Наверное, сегодня ему пришлось быть волком или собакой.

Филимонов обрадовался; забыв про уши, бросился меня обнимать и поздравлять.

— Что за праздник? — поинтересовался Гриша.

— Шестьдесят лет, — скромно признался я.

Гриша присвистнул:

— Я бы столько не дал. Ей-богу, Михал Палыч!

Я было обрадовался — пустячок, а приятно. Но скот малолетний, сохраняя серьезность лица, немедленно присовокупил:

— Года шестьдесят три. Максимум — шестьдесят два.

— Гриша, где ты воспитывался? — укоризненно воскликнул Филимонов.

— Да это ж я любя. Это ж шутка.

— Я не обижаюсь, — сообщил я. — Что я — девушка, чтобы обижаться?

— Вот именно, — подхватил Гриша. — Девушкам — тоска. Я имею в виду, когда они стареют. А вам можно только позавидовать. Шестьдесят лет! Это ж прелесть! Свобода! Делай что хочешь!..

На этих словах сердце в моей груди пропустило удар.

— …Хочешь — спать ложись, хочешь — песни пой.

— Это между прочим про психов сказано, — подсказал Филимонов.

— И про пенсионеров. А какая разница, если можно делать все, что хочешь?

— А тебе что мешает делать все, что хочешь? — спросил я, не обращая внимания на Гришин развязный тон — это при Лебедеве-Кумаче и Дунаевском старикам всегда был почет, а сейчас страна вернулась на исторически верную дорогу.

— Ну… э-э-э… так ведь… э-э-э… трудно сказать. Наверное, времени не хватает. На работу надо ходить.

— Ты не ходи на работу, вот и появится у тебя время.

— А кто ж мне деньги будет платить?

— Да разве это деньги! — встрял Филимонов.

— Разве деньги только в театре водятся? — спросил я. — Тебе никогда не хотелось банк ограбить?

— Хотелось, конечно. Да ведь это так, мечты…

— Ну так ты что? Работай над собой. Давай, чтобы мечты воплощались.

Гриша сообразил, что из источника насмешек может превратиться в объект, а может быть, ему треп надоел…

— Да я работаю, работаю. Надо банк ограбить? Сделаем! Впрочем, я человек тихий, мирный… Тихий, мирный, ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Для скромного праздника я выбрал кафе «Лебедь» на улице Орджоникидзе. Раньше оно называлось «Уют». Это такой дом: со стороны улицы — кафе, а со стороны двора пыльными стеклами за зелеными занавесками на тебя подслеповато пялится заведение невнятного предназначения под скромной выцветшей вывеской «АОЗТ «Коала».

Я в этом месте, конечно, и раньше бывал — все-таки, считай, центр города, но в последнее время пару раз заглядывал специально — осмотреться. Филимонов рассказывал, что артисты на гастролях всегда заранее выходят на незнакомую сцену — прикинуть, что к чему, принюхаться, атмосферу почувствовать. Вот и я про то же. Просто прошелся мимо, и пару раз в кафе заходил съесть пирожное с кофе, прямо как студентка.

Информированная Валентина Филипповна и меня просветила, что «Лебедь» это никакая не птица, как можно было бы предположить, а кличка одного крутого новосибирского мафиози по фамилии Лебедев. «Уют» так переименовали, чтобы Лебедеву приятно было.

Днем еще туда-сюда, но вечером это заведение мало гармонирует с внешним видом двух посетителей пенсионного и предпенсионного возраста. А что вообще гармонирует с пенсионным возрастом? Истертый половичок на полу в квартире, скамеечка во дворе и кладбищенские ворота, несомненно.

Хотя, вряд ли мы разочаровали молоденького официанта, кстати, чертовски похожего на парня, которому в рекламном ролике про «Фанту» сумасшедший парикмахер изуродовал всю башку. Скорее удивили. Я спросил два салата, два вторых с курицей и бутылку водки и, уже сделав заказ, обратил внимание на то, что здешняя молодежь, во всяком случае немалая ее часть, предпочитает обходиться вовсе без закуски или ограничивается какими-нибудь орешками. В наше время в ресторанах, а хоть бы и в кафе так вызывающе себя вести было не принято. Пришел, значит заказывай.

И еще, конечно, музыка играла громковато, но я давно заметил, что у поколения «нэкст» проблемы со слухом. Может, от того, что нежные ушные раковины они постоянно травмируют наушниками?

После второй рюмки музыка почти перестала мешать.

Сначала Филимонов все расспрашивал, что чувствуют люди на седьмом десятке. Потом сам стал жаловаться на здоровье.

— Представляешь, — говорил он, — до сорока пяти вообще не ощущал органов. Ни сердца, ни печени. А сейчас то тут, то там… Вот как у тебя с простатитом?..

Я пожал плечами. Филимонов отлично осведомлен, что с простатитом у меня никак, потому что частенько заводит разговор на эту тему.

— …У меня вроде тоже тьфу-тьфу-тьфу, — сообщил он, — но иногда как схватит! Хоть вой, хоть падай. Но очень недолго. Секунд десять. И отпускает так, примерно, на недельку. Главное, я понять не могу, может, это и есть простатит?

— Когда по-настоящему начнется, поймешь.

— Дай бог, дай бог… — слегка не в строку отозвался Филимонов, как будто главное при простатите это — понять. — …Чем теперь думаешь заниматься?

То ли он водки опился — как будто я в самом деле работал-работал, а теперь выхожу на пенсию и вдруг оказываюсь перед бездной свободного времени.