– Видишь, я, наверное, не ошиблась. Ты даже не хочешь смотреть на меня…

– Валя, – прошептал он, чувствуя, как сердце его сжалось от печальной нежности и потянулось к его бывшей жене.

– Ты что-то сказал? – спросил Надеждин, открывая глаза.

Они не видели ее. Они не могли ее видеть. Это была его галлюцинация, только его. Может быть, в другое время и в другом месте он лишь пожал бы плечами перед этой игрой воображения, но сейчас каждый нерв его был возбужден, и бесплотное порождение его памяти казалось реальнее нереальности их круглой тюрьмы.

– Ничего, – пробормотал он.

Если бы он только благополучно вернулся на Землю, если бы он только мог прижать к себе настоящую, живую Валю, теплую, дрожащую, ощутить запах ее волос… Он бы обязательно нашел слова, которых не нашел тогда, во время того последнего разговора. Она бы поняла.

– Не знаю, – медленно покачала головой Валентина, – не знаю, пойму ли я тебя.

– Но ты же пришла! – забыв о товарищах, громко крикнул он. – Ты пришла сама.

– Наверное, потому, что была нужна тебе.

– Володя, – Марков испуганно посмотрел на товарища, – что с тобой?

– Ничего особенного, – усмехнулся Густов, – просто я разговариваю с Валентиной – она сейчас стоит передо мной.

– Этого не может быть, – прошептал Надеждин.

– Я знаю, – вздохнул Густов.

– Я тоже вижу ее… Валентина, простите…

– За что, Коленька?

– Я…

Валентина медленно покачала головой и растаяла, исчезла.

Густов почувствовал, как в горле его застрял жаркий комочек, который мешал дышать, а на глазах навернулись слезы. Этого еще не хватало…

– Ребята, – задумчиво сказал Надеждин, – я не специалист по галлюцинациям, но разве могут видеть одну галлюцинацию сразу два человека?

– Три, – добавил Марков. – В конце я тоже увидел Валентину. И это невозможно.

– Значит, нами как-то манипулируют. Володя, ты вспоминал свою бывшую жену перед тем, как она появилась? – спросил Надеждин.

– Не-ет, – неуверенно протянул Густов. – Нет как будто… Хотя вообще-то… я часто думаю о ней.

– Странно…

Они замолчали. Время, казалось, тоже не могло преодолеть плотную тишину и остановилось.

Надеждину почудилось, что он ощущает некую странную щекотку в голове, словно кто-то бесконечно осторожно перебирал содержимое его мозга, осматривал и клал на место. Внезапно он увидел перед собой сына. Двухлетний Алешка широко улыбался, глядя на него, и протягивал к отцу руки.

Все было понятно. Они просто проецировали перед ними образы, хранившиеся в их памяти. Они, оказывается, многое умели, эти существа. Он знал, что никакого Алешки перед ним нет, что это просто какая-то дьявольская голограмма, какое-то компьютерное воплощение образов его памяти, но он ничего не мог с собой поделать. Так курчавились светлые волосенки над высоким выпуклым лобиком, так лучились глазки сына, так весело протягивал он крошечные ручонки, что Надеждин вскочил на ноги.

– Алешенька, маленький, – пробормотал он, делая шаг навстречу сыну.

– Па! – завизжал мальчик и бросился к отцу. Он бросился, но остался на месте, и в глазах его появилось выражение обиды, рот скривился. Он с трудом удерживался от плача.

– Понимаешь, маленький, – беспомощно пробормотал Надеждин, – понимаешь… – Он вздохнул и помотал головой.

Щемящая жалость и любовь переполняли его. Пусть перед ним компьютерный фантом, он понимал это только сознанием. Чувства его ничего не хотели знать. Они толкали его к сыну, требуя, чтоб он немедленно взял малыша на руки и поднял легонькое тельце. Алешка любил, когда он поднимал его высоко вверх. Ему было страшно и весело. Он закрывал глаза, но смеялся. Он не выдержал и протянул руки к сыну, но сын исчезал на глазах. Сначала он поблек, потом вздрогнул, покачнулся и исчез.

Надеждин ощутил странное облегчение. По крайней мере, он больше не видел горькой обиды и героической борьбы со слезами. Алеша…

– Да, – сказал Марков, – это они делают. Видно, по очереди.

– Сразу они не могут проецировать перед нами содержимое наших мозгов, – кивнул Густов.

– А вот и мое содержимое, – вздохнул Марков, глядя на мать.

Она поправила прическу таким бесконечно знакомым жестом и укоризненно покачала головой.

– Я все-таки твоя мать, сынок, и несколько старше тебя, а ты сидишь.

– Ты такая же, мам, – засмеялся Марков, – всегда с претензиями.

– Это ты не забываешь сообщить мне, а вот поздороваться с матерью ты и не подумал. Конечно, на то она и мать…

– Прости, ма, но ты ведь фантом, поэтому…

– Не знаю, не знаю, я в таких вещах не очень разбираюсь, но когда я вижу сына…

На мгновение на её лице появилось выражение крайнего недоумения, потом она вздрогнула и растаяла.

– Ну что ж, – пожал плечами Надеждин, – спасибо им и за это. Грустное, но все же развлечение.

Они замолчали, каждый наедине со своими воспоминаниями, растревоженными происшедшим.

Мало того, думал Надеждин, что они фактически пленники, их хозяева бесцеремонно копаются в их мозгах, их памяти. Не то чтобы у него были какие-то постыдные секреты, но все равно ощущение, что тебя бесцеремонно вывертывают наизнанку, было неприятным и ос­корби­тельным. Еще одно доказательство их положения плен­ников. Земная техника тоже позволяла анализировать работу мозга, но там это делалось только для лечения людей с расстроенной психикой, да и то для этого требовалось согласие множества специалистов, от врачей до со­циологов.

Но что, что все это, в конце концов, значит, для чего все это? Хорошо, пусть их изучают, это еще можно понять, но это про­ти­во­ес­те­ственное равнодушие, отсутствие живых существ…

Когда они обнаружили, что благополучно висят над самой по­верхностью планеты, восторг их не знал границ. Разум есть разум. Всегда есть надежда, что с разумными существами можно догово­риться. Сейчас от восторга спасения не осталось и следа. Снова от­куда-то из живота подымался холодный страх, неся с собой тошно­творную, щекочущую пустоту. Всю жизнь они учились действовать.

Не сидеть и ждать, а пытаться воздействовать на обстоятель­ства. Космонавт не возносит молитвы, не ждет помощи. Он должен надеяться только на себя. Но что, что можно было сделать в этом круг­лом каземате? Он знал, что вопрос нелеп, что нужно терпеливо ждать, но пассивность томила его.

– Ребята, – сказал Марков, – вам не кажется, что потолок стал ниже?

– Ну вот, – вздохнул Густов, – галлюцинации продолжаются.

– Может быть, – неуверенно согласился Марков. Наверное… Коля, попробуй, может, ты достанешь до потолка.

Надеждин встал на цыпочки, поднял руки и с трудом дотянулся кончиками пальцев до светящегося потолка.

– Через несколько минут повторим, хорошо?

– Ладно.

Надеждин посмотрел на часы. Неужели прошло уже три часа с момента, когда их ввели в эту светящуюся темницу? Он хмыкнул от случайного каламбура. Странно, он был уверен, что и часа не прошло. Наверное, из-за давящей тишины. Алешка… Хорошо бы и Веруша появилась перед ним…

– Ну, попробуем еще раз? – предложил Марков.

– Давай, – согласился Надеждин.

Теперь уже и ему казалось, что потолок действительно стал ниже. Так оно и было. Он уже доставал до него не кончиками пальцев, а ладонью.

– Что это может значить? – спросил Густов.

– Наверное, то же, что и все остальное, – пожал плечами Марков.

– А все остальное?

– То же, что и это.

Они старались подбодрить Друг друга, но все трое не могли оторвать взгляд от потолка. Надеждин встал еще раз: теперь он уже не мог выпрямиться, и ему пришлось нагнуть голову.

– Сейчас он остановится, – сказал он.

– Будем надеяться, – вздохнул Густов.

– Тем более что больше ничего нам не остается, – Добавил Марков.

Потолок опускался бесшумно и неотвратимо.

– Этого не может быть, – покачал головой Надеждин, – это же абсурд. Не накинули же они гравитационное лассо на нашу «Сызрань» только для того, чтобы раздавить нас в этой конуре. Не сок же они собираются выжимать из нас.