Фланец вращался. Ну и пятачище!… Полтора метра в диаметре. Это размер круглого обеденного стола!

Резец уже не первой бороздой прошел по фланцу. Грубая литая поверхность заготовки все больше просветлялась, приобретая точные грани. Ни волнистости под резцом – это сказало бы о дрожании детали; ни тусклых полос, которые изобличают плохую подготовку самого резца. Перед глазами инженера было зеркало, и ему очень хотелось в свежепроточенной поверхности фланца увидеть свое отражение.

– С почином, Петр Петрович! – Рабочий широко улыбнулся. – На своей карусели до новой эпохи дошли. С Америкой – кто кого, а?

Пчелкин отозвался постным голосом:

– Да, в новую вступаем эпоху, это вы правильно. Только, к сожалению, со старыми дружками-кубарями…

Допекли Петра Петровича кубари: пять дней убухал на оснастку лопастей! А лопастей таких в турбине будет шесть. Пятью шесть – тридцать; списывай месяц на возню. А всех турбин двадцать, получается двадцать пропащих месяцев… Двадцать пропащих; а в распоряжении завода их всего-то шестьдесят на все работы, на полное изготовление турбин для Средней Волги!

Там, где стрельба залпами

Лопасть, побывав на карусели, засверкала обточенным фланцем. Теперь, после очередного путешествия по воздуху, она приземлилась на участке рубщиков.

Серая поверхность крыла выглядела полосатой. Это после разметки она приобрела сходство со шкурой зебры.

Только это не полосы – это канавки на поверхности лопасти. Что ни канавка – своя особая глубина: где миллиметр и даже доля миллиметра, а где и сантиметры. Канавки пробил разметчик. Ведь заготовка отливается с припуском. Избыточный слой металла надо убрать. Разметчик, наделав канавок, показал, где и как велик этот слой.

За дело взялись рубщики.

Человек шесть богатырского вида влезли на лопасть; подвернули под себя ноги, обутые в валенки; нацелили на металл стволы пневматических молотков и включили их. Оглушительным залпом прогремел удар.

Пневматический инструмент нынче в большом ходу. Им пользуются и шахтер, и корабельщик на стапеле, и строитель, и дорожный рабочий.

Приспособили "стреляющий" воздушный молоток и для облупливания стали. Рубщик получает в свой инструмент воздух особо высокого давления, сжатый до шести атмосфер; тут отдача заряда такова, что неопытный новичок не раз опрокинется вверх тормашками, пока научится сидеть с инструментом.

Надо сказать правду: заказ для Средней Волги вызвал на участке рубки переполох. И было отчего. Проба показала, что обработать лопасть зубилом как полагается, с обеих сторон, – это тысяча часов: полтора месяца непрерывной работы для всех рубщиков. А лопастей в двадцати турбинах сто двадцать. Вот и подсчитали: чтобы обработать зубилом все лопасти, нужно двенадцать лет.

И пошел клич по заводам Ленинграда: "Рубщики! Средневолжская турбина призывает вас… На помощь!"

Десятки лучших мастеров пневматического молотка откликнулись, спеша на выручку попавшим в беду товарищам с Завода водяных колес. И сразу же взялись за все лопасти, какие оказались в наличии. Под зубила теперь одновременно шло по пяти, по шести, по дюжине лопастей.

Но радость была недолгой. Заводы, отпустившие рубщиков, потребовали своих людей обратно. Ведь у каждого свой план, свое производство. "Готовьте сами рубщиков, а наших отдавайте!"

Но легко сказать – подготовить сотню рубщиков! Эта специальность далеко не каждому по плечу. Да и время – где оно?

Просчитались на Заводе водяных колес. Все рабочие в ожидании волжского заказа прошли учебу, повысили мастерство, многие изучили новые профессии. А о том, что для выполнения заказа не хватит рубщиков, и не подумали.

Сильно всполошились на Заводе водяных колес…

Черное и красное

– Галина, – сказал комсомолец Петр Кружалов, – у меня авария. Выручай!

И парень сказал, что соорудил "черную доску". С одобрения комсомольского комитета. Чтобы выявлять лодырей. Лодырь и на средневолжском заказе найдет случай, снахальничает.

– Доска мировая, – продолжал Кружалов, – сам вдвоем с одним модельщиком сколотил. А маляры расстарались – покрыли ее голландской сажей на чистой олифе. Как считаешь, это вещь?

– Вещь, – согласилась девушка.

– Вот и все так говорят. А они, понимаешь, не ловятся…

– Кто не ловится?

– Да лодыри!

Кружалов – слесарь-сборщик. Из бригады Василия Евтихиевича Махова. Но к средневолжскому заказу прямого касательства пока не имеет. Собирать турбину еще рано: детали в обработке на станках. Поэтому ни отличиться, ни выйти кандидатами на "черную доску" сборщики еще не успели.

– На простое у меня, Галя, "черная доска", куда это годится! Выручи, подкинь лодырей из твоей лаборатории! Или из механического цеха – это еще лучше: ты ведь там прикреплена к комсомольскому посту? Я "пост", и ты "пост"- вот и сделаем дело.

Девушка задумалась. Лодырей, конечно, щадить нечего, тем более по волжскому заказу. Но пока она таких не замечала.

Между тем Кружалов не отступался. Ему не терпелось обновить "черную доску". И парень прямо-таки расцвел, когда Орешникова проговорилась о том, что на карусельном станке пять дней устанавливали лопасть. Рассыпались кубари.

– Поддеть твоего Пчелкина на булавку – и на "черную доску". Вот экземпляр, а?

Инженеру Пчелкину предстояло выслушать приговор сразу двух объединившихся комсомольских постов.

Но приговор не был произнесен. Едва подойдя к карусели, комсомольцы потеряли дар речи.

Карусель вращалась, шла обработка очередной лопасти. И никаких кубарей! Лопасть сидела как бы в чугунном кармане. А карман закреплен струнами на планшайбе. Карман большой, как закром. Толстые стены его были пронизаны гигантскими винтами и различными зажимами, которые строго держали лопасть в нужном положении, не позволяя ей шевельнуться под резцом.

– Поздравьте, товарищи, – встретил инженер Пчелкин комсомольцев, показывая изобретение. – Установка лопастей произведена за один день. Давайте-ка подсчитаем, что это даст в масштабе всего заказа. По-моему, выигрыш в полтора года! Я не ошибаюсь, товарищи? – весело подмигнул он строгим контролерам.

Комсомольцы, придя в себя, поздравили инженера, а в поисках лодырей принялись бродить по другим участкам. Наконец, усталые и недовольные друг другом, сухо расстались.

Несколько дней спустя Орешникова по какому-то случаю шла в комитет комсомола и натолкнулась на Кружалова. Испачканный в краске нос, фартук, в руках маховая кисть.

– Новость, Галина! Погляди-ка, что сейчас будет.

"Черная доска" стояла на полу.

– Ага, все-таки выискал лодырей, – сказала девушка. – Молодец. Ну, пиши фамилии. Интересно, кто такие…

Парень, не отвечая, а лишь только загадочно ухмыляясь, обмакнул маховую кисть в ведро с краской и как шлепнет по доске! Образовалась красная клякса, которую самодеятельный маляр тут же размазал во все стороны.

– Петька, – кинулась к нему девушка, – ты же все испортил! Но Кружалов важно отстранил ее.

– Не ершись, Галина. Все законно. Велено ликвидировать "черную доску". Две недели она простояла дурой. Один только лодырь и обнаружился – сама "черная доска". Так что из комитета распоряжение – переделать "черную доску" на "красную".

Глава четвертая

За старой калиткой…

Вскоре завод в торжественной обстановке выдал Средней Волге первую турбину.

Галина Орешникова уже не начинающая студентка. Теперь она четверокурсница. Работает все там же, в лаборатории, и одновременно учится, станет инженером.

Это очень трудно – успевать и тут и там.

Редко теперь встречалась и с Кружаловым. Парень подошел к ней на митинге, когда завод праздновал выпуск первой турбины для Волги.