У Санэхиры Дои было доброе сердце.

— Что плохого может случиться, если пленника навестит один-единственный посетитель... Но все же предосторожности ради... — сказал он и, отобрав у Томотоки меч, допустил его к князю.

Несказанно обрадованный, Томотоки поспешно вошел, Сигэхира сидел поникший, в глубокой задумчивости. С болью в сердце увидал Томотоки, сколь неузнаваемо изменился облик его господина, и не в силах был сдержать слезы. Сигэхире тоже почудилось, что он спит и видит Томотоки во сне; в первые мгновенья он не мог вымолвить ни словечка, только молча лил слезы. Лишь некоторое время спустя, когда они уже вдоволь наговорились о делах нынешних и минувших, Сигэхира сказал:

— Помнишь даму, с которой ты помогал мне встречаться? Я слыхал, будто она все еще по-прежнему служит во дворце...

— Да, говорят...

— Уезжая на запад, я не смог ни послать ей письмо, ни хотя бы на словах передать прощальный привет. Мне стыдно при мысли, что она, наверно, считает обманом все наши клятвы вечно любить друг друга в этой и в будущей жизни... Хотелось бы написать ей, но не знаю, позволят ли?.. А ты смог бы отнести ей послание?

— Дайте мне письмо, и я доставлю его! — отвечал Томотоки. Сигэхира, обрадованный, тотчас набросал послание.

— Что это за письмо? — спросили самураи охраны. — Пока не проверим — не пропустим!

— Покажи! — сказал Сигэхира, и Томотоки отдал страже послание.

— Ну, такое письмо не опасно! — сказали стражники и возвратили письмо.

Томотоки взял его и отправился во дворец. Чтобы укрыться от любопытных глаз, он, в ожидании вечера, спрятался в маленькой хижине вблизи дворца. Когда стемнело, он подошел к боковому входу в женские покои, прислушался и услышал голос, похожий на голос той самой дамы:

— Подумать только, что из столь многих витязей Тайра один лишь князь Сигэхира взят в плен живым, и его возили напоказ по дорогам! Люди говорят, что это кара за сожжение Нары, Южной столицы... А меж тем князь не раз объяснял мне: «Я и в мыслях не держал сжигать святую обитель, но нашлись зловредные люди, пустившие огонь в молельни и храмы, и все сгорело дотла! Вину же целиком возложили на меня одного... Недаром сказано: „Из-за малых росинок, висящих на самых кончиках листьев, и сам ствол становится влажным...“[559] Теперь я вижу, что все так и вышло, как он сказал! — так говорила женщина, заливаясь слезами, и Томотоки с состраданием подумал: „Она тоже жалеет князя!“

— Дозвольте слово молвить! — позвал он даму.

— Откуда ты? — спросила она.

— Письмо от князя Сигэхиры! — ответил Томотоки, и, верно, очень уж велика была тоска дамы, потому что, обычно застенчивая, избегавшая показываться на люди, теперь она сама выбежала к нему со словами: «Где оно? Где?!» — сама приняла у Томотоки письмо, развернула... В письме Сигэхира подробно описал все, что случилось с ним с тех пор, как его взяли в плен. «Судьба моя скоро решится, — писал он, — не сегодня-завтра меня уже не будет на свете...» Заканчивалось письмо стихами:

Прочитав письмо, женщина спрятала его на груди и, не в силах вымолвить слова, молча заливалась слезами. Но нельзя молчать бесконечно... Спустя некоторое время она написала ответ и, поведав о том, как она страдала и тосковала два этих долгих года, закончила послание стихотворением:

Томотоки взял у нее письмо и отнес князю. Самураи-стражники снова приказали: «Покажи письмо, мы проверим!» — и он показал послание дамы.

— Ну, такое письмо не опасно! — сказали стражники и возвратили послание. Сигэхира прочел письмо, и, верно, тоска стала еще сильнее томить ему душу, ибо он обратился к Санэхире Дои с такими словами:

— Мне хотелось бы в последний раз свидеться с женщиной, с которой я был близок долгие годы. Возможно ли это?

У Санэхиры Дои было доброе сердце.

— Поистине если дело идет о женщине, тут нечего опасаться, — сказал он. — На это запрета нет... — И дал свое позволение.

Несказанно обрадованный, князь одолжил у людей карету. Послали за дамой. Без долгих сборов она тотчас же села в карету и приехала. Карету подкатили вплотную к помосту и доложили князю. Он вышел к подъезду и встретил карету.

— Не выходи! — сказал он даме, приподняв плетеную штору. — Здесь самураи...

Взявшись за руки, они прижались щекой к щеке и, не в силах вымолвить слова, молча заливались слезами. Спустя некоторое время Сигэхира сказал:

— Уезжая на запад, мне хотелось с тобой проститься, но кругом царила такая суматоха и спешка, что даже весточки и то не удалось тебе переслать. С тех пор я много раз хотел написать тебе и получить от тебя привет, но в скитальческой жизни трудно следовать велению сердца... День и ночь непрерывно длились сражения, не выдавалось ни единого свободного часа, а меж тем пробежали месяцы, годы... Ныне, в моем горестном положении, когда Душа полна такой скорби, какую другому даже вообразить невозможно, сдается мне: судьба уготовила мне эту горькую участь словно нарочно для того, чтобы я снова тебя увидел!.. — И, сказав так, он закрыл лицо рукавом и поник головою. Бедные, они хорошо понимали, что творилось на душе у каждого в эти мгновенья!

Меж тем уже миновала половина короткой ночи, и, сказав: «Пора, нынче на дорогах опасно!», князь Сигэхира отослал даму. Карета уже готова была тронуться в путь, когда он, в слезах, ухватился за рукав одеяния дамы и произнес:

Ах, нынешней ночью, как видно, наступит конец не только свиданью — всей жизни недолгой моей, подобной росе на ветру...

Сдержав слезы, женщина отвечала:

Коль наше свиданье последнее в жизни земной пред скорбной разлукой, — знай, раньше тебя я исчезну, растаю росою рассветной!

С этими словами она возвратилась во дворец. Самураи больше не разрешали им видеться, и с тех пор они только слали друг другу письма.

Эта дама была дочерью Токиёри, чиновника Гражданского ведомства. Красотой, добрым сердцем и нежной, чувствительной душой она превосходила многих. Впоследствии, узнав, что князя Сигэхиру увезли в Нару и там казнили, она тотчас же ушла от мира, облеклась в грубое, черное рубище и молилась за упокой его души в потустороннем мире. Грустно и трогательно слышать об этом!

Меж тем посол Сигэкуни и придворный слуга Ханаката прибыли в Ясиму с посланием государя-инока. Все вельможи и царедворцы Тайра во главе с князем Мунэмори собрались вместе и развернули свиток. Послание гласило:

«Господину дайнагону Токитаде Тайра.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как император, наш верховный владыка, покинул свои чертоги и, к великому горю всего царствующего дома и на погибель всей стране, скитается в далеких краях и землях, а три священные сокровища, императорские регалии, погребены в захолустной глуши на острове Сикоку, у южных морей.

Князь Сигэхира — величайший преступник, предавший сожжению Великий Восточный храм, Тодайдзи: по настоянию властителя Камакуры Ёритомо он безусловно подлежит смертной казни. Разлученный со всеми своими родичами, он уже пленник.

Как птица в клетке тоскует о небесах, так тоскует он о далеком острове Сикоку, за тысячи ри от столицы лежащем; как дикий гусь, отставший от стаи по пути в родные края, так стремится он к вам, в заоблачную даль, за многослойные тучи. А посему объявляем: если вы возвратите три священные регалии, князя Сигэхиру помилуем. Таков наш августейший указ.