Едва Юзеф отделался от Меллеров, но не успел еще поймать такси, как наткнулся на Левина. Он знал, что того зовут теперь Левиковским, что он служил в армии, был даже полковником и притворялся, будто не узнает Юзефа. Впрочем, может быть, он его действительно не узнавал и только сейчас узнал? Как бы то ни было, он тепло приветствовал Юзефа, сняв шляпу, потому что был в штатском и снова именовался Левиным. Он взял Юзефа под руку и сказал:

— Пройдемся, я хочу с тобой потолковать.

Юзефу хотелось ответить, что у него, к сожалению, нет времени, что он занят, что, может, в другой раз, но Левин его не слушал:

— Знаю, все уже знаю, — сказал он. — И нет смысла больше притворяться. Мы с тобой сидим на одном суку. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Не думай, что я удивляюсь или обижаюсь. Ничего подобного. Выросли новые, национальные кадры. Я это понимаю, ибо был и остаюсь коммунистом. Только одного не могу понять, почему нам не дали уйти с почетом, за что на нас всех собак вешают?

И Левин начал рассказывать свою историю: как вместо того, чтобы уволить его в отставку в генеральском звании, на что он при своих заслугах имел полное право, ему даже пенсию урезали, отказали в загранвыезде на лечение и вообще обошлись с ним по-хамски, по партийной линии тоже.

Юзеф слушал, или, вернее, притворялся, что слушает, и вот-вот распрощался бы с Левиным, если бы к ним не подскочил Ровинский, который теперь опять был Розенталем. Этот какое-то время проработал в судебных органах, где, как говорили, сумел отличиться, потом был в Доме Партии, а теперь за то, что у него нет высшего образования, его послали в управдомы. Когда же ему было университеты кончать? Уж не тогда ли, когда он расправлялся с врагами партии? В то время с него диплома не спрашивали, а теперь…

— Впрочем, о чем тут говорить. Ведь тебя, Юзеф, тоже из цензуры выгнали — так что ты и сам прекрасно знаешь, что они с нами сделали.

Юзеф возмутился — он терпеть не мог, когда ему напоминали о работе в цензуре — и сказал:

— Никто меня не выгонял, я сам ушел.

Розенталь рассмеялся:

— Всегда ты был наивный, — сказал он, — и таким уж останешься. Ты думаешь, раз ты писатель, так тебя никто не тронет. Да брось ты себя обманывать! У них своих писателей хватает, и когда ты им больше не понадобишься, они и от тебя избавятся. Ты же знаешь, как это делается. Один телефонный звонок — и писателя Гиршфельда, прошу прощения, Поточека нет и не бывало. Что ты тогда будешь делать? Наверно, как я, норок разводить, жить-то ведь как-то надо.

Розенталь хотел добавить еще что-то, но с ними как раз поравнялся подполковник Цукровский — сейчас, наверное, снова, как в свое время, Цукерман, потому что он громко крикнул им: «Привет, хевра!», загадочно улыбнулся, однако, к счастью, не подошел.

— А этот-то чему радуется? — заметал Левин. — Чуть под суд не попал. А за что? За верную службу. Да, времена настали. И это называется — исправление ошибок…

Юзефу осточертели их разговорчики, он притворился, что очень торопится, и распрощался с болтунами. Он сел в такси, где уже сидел Критик, и назвал шоферу свой домашний адрес.

— Что вы вытворяете, уважаемый коллега? — сказал с упреком Критик. — Ведь этот Левин, этот Розенталь и вообще вся эта шайка — опасная публика, майор с них глаз не спускает. Да и как знать, не состоят ли они у него на секретной службе. Во всяком случае, каждое их слово доходит, куда положено. Оформляйте поскорее свой отпуск, а не то навлечете на себя новые неприятности.

Юзеф ничего не ответил, только попросил шофера везти его не домой, а в Министерство здравоохранения, где ему обещали путевку в санаторий.

Марыля, которая не дождалась трубочек с кремом и потому была сердита на Юзефа, зашла посидеть к Профессору.

Тот принял ее очень любезно, предложил ей кофе и даже хотел показать третий том истории страданий евреев, но им помешал Критик. Он взял в руки том, который Профессор только что снял с полки, взглянул на вступление, написанное Профессором, и сказал:

— Вы сделали большое дело, Профессор. Те несчастные, которые остались в живых, должны быть вам благодарны за выявление исторической истины.

— Увы, — вздохнул Профессор, — именно о благодарности они забыли и, что еще хуже — мне даже говорить об этом больно — отплачивают своим спасителям черной неблагодарностью и порочат доброе имя нашего народа.

— Не понимаю, — сказала Марыля, — почему, собственно, они так поступают?

Профессор загадочно усмехнулся и сказал:

— Дорогая моя, как я завидую вашему неведению.

— Ну, конечно, — с наигранным гневом говорила Марыля, — все мне говорят, что я глупа, и все якобы этому даже завидуют — потому что, мол, я молодая. Ну и что же мне прикажете делать? Глупа, без биографии, какая же из меня писательница? Может, мне лучше пойти в универмаг и наняться в продавщицы? Я как-то даже ходила, да было закрыто на учет.

— Пан профессор, — вмешался Критик, — отнюдь не имел намерения подрывать в тебе, Марыля, веру в свои силы и…

— Разумеется, я был далек от подобной мысли, — подтвердил Профессор, — и готов служить вам советом, а также моим опытом, когда бы вы ни пожелали.

Когда он так ораторствовал, в дверь постучали. Оказалось, что это Юзек, и что он ищет большого Юзефа, потому что должен сказать ему что-то очень важное. Критик сразу стал допытываться, что именно Юзек хочет сказать Юзефу, но маленький Юзек крикнул только «до свидания» — и был таков. На лестнице он налетел на Юзефа, и они вместе пошли в квартиру, где давно уже не было будильника, поскольку Марыля решила, что так будет лучше, что наконец-то будильник перестанет трепать ей нервы — ведь он всегда звонит не вовремя.

— Угадай, что я тебе скажу, — с таинственным видом предложил Юзек.

— Не знаю.

— А ты попробуй.

— Не сумею.

— Э-э, какой ты бестолковый. Слушай. Мама сказала мне по секрету, что папка согласился на переезд. Мы теперь будем жить в другом доме. Мама мне сказала по секрету даже адрес. Я сходил посмотреть. Там ничего, вполне нормально. А главное — наконец-то я отделаюсь от Хенека. И еще я узнал, что там живут почти одни только евреи.

— Кто это тебе сказал?

— А почему мне кто-то должен говорить? Я просто прочел все фамилии на дверях, вот и все.

Юзеф печально улыбнулся, отдал Юзеку трубочки с кремом и пирожные, которые купил для Марыли, и стал заваривать чай, чтобы Юзеку было чем запивать.

А тем временем Критик, нагло разлегшийся на кровати Юзефа, начал храпеть и что-то бормотать сквозь сон, потому что нашел множество документов, из которых составил четвертый том истории черной неблагодарности спасенных от гибели, а товарищ Секретарь в награду назначил его вместо Бородача новым председателем Союза писателей.

Глава двенадцатая

СИОНИСТ

— Ты, небось, думаешь, что я рада твоему отъезду, — сказала Марыля.

— Ты сама меня в этом уверяла, — ответил Юзеф и засунул несколько книг в уже и без того набитый чемодан.

— Да, это правда. Я радовалась, что высплюсь наконец вволю, но теперь больше не радуюсь.

— Почему? — удивился Юзеф.

— Потому что я к тебе немножко привыкла.

— У тебя будет возможность отвыкнуть, — Юзеф придавил чемодан коленом, но закрыть его не мог.

— Нет уж, спасибо за такую возможность. Дай лучше эти книги, я их положу в свою сумку.

— Я не собираюсь ее брать с собой, — Юзеф продолжал биться над чемоданом.

— Но я собираюсь.

Юзеф изумленно взглянул на Марылю.

— Что ты так смотришь, точно в первый раз меня видишь? Я еду с тобой, — и Марыля начала бросать в свою дорожную сумку всякую всячину с ночного столика.

— Это невозможно, — запротестовал Юзеф. — У меня только одна путевка.

— Я сама себе путевка. Сниму какую-нибудь комнатку, а кафе-молочных всюду хватает. На худой конец купим копченой колбасы по дороге на вокзал.

— У меня ведь и билета для тебя нет, — противился Юзеф.