О ней горевали и простолюдины из Сёкодзи. Даже шлюхи с Шестой улицы, еженощно торговавшие своими телами, зарабатывая на жизнь, утирали слезы с вызывающе раскрашенных лиц, и немалое их число смешалось с толпой на похоронах, чтобы оставить для покойной свои букетики.

Придворных, в том числе высокородных дам, взволновала история Кэса-Годзэн, хотя многие оценивали ее цинично: ведь чем была женская добродетель в их беззаботной жизни, как не элегантной вещью, утонченным обязательством, которое по прихоти мужчин давалось случайно и назад забиралось легко? Что же тогда было такого благородного в Кэса-Годзэн, защитившей свою честь ценой жизни? Не природная ли робость женщины привела ее к подобной крайности? Были и такие, кто, пожимая плечами, говорили, что женская прихоть умереть вместо мужа от рук свихнувшегося любовника едва ли заслуживала такой суматохи при дворе, что если уж рассматривать это дело всерьез, то оно говорило о моральном разложении в страже. Что случилось со стражниками в те дни, с воинами, которым поручали нести дозор во дворце, которые служили гонцами между дворцом и двором? Если среди них были распутники, то, конечно, не один Морито! Разве после похорон Кэса-Годзэн не прошло уже несколько дней, но убийцу все еще не схватили? Это непростительно! Кто мог бы положиться на таких воинов в опасные времена, если они неспособны схватить даже одного безумца?

Вскоре распространилась злонамеренная сплетня, и придворные выдвинули обвинения против Тадамори. Ответственность за это преступление лежала на нем. Разве не он был главой Ведомства стражи? И что же? Не он ли убедил его величество выбрать зловещего жеребца с белыми щетками? А затем склонил мужа Кэса-Годзэн взять этого жеребца? Несомненно, Тадамори послужил причиной случившегося! Что это такое, как не гнусное преступление? Разве не виновен он в кощунстве?

Придворные рассмотрели преступления Тадамори и уже завели речь о суде. Такой поворот дел встревожил прежнего императора. Тоба понял, что ему следует лишь себя винить в этом злобном взрыве, направленном против неискушенного Тадамори, которого он любил и которому доверял как никому другому.

На обвинения придворных прежний император ответил:

– До нашего отъезда в храм Ниннадзи осталось всего лишь несколько дней. Давайте перенесем обсуждение поимки Морито на более позднее время. Что касается ответственности Тадамори за полученное Ватару разрешение взять жеребца, приносящего несчастье, поскольку я с этим согласился, то ваше обвинение против него равносильно вынесению обвинения против меня. – Так Тоба надеялся умиротворить придворных, и действительно они прекратили разговоры о вине Тадамори, хотя и ненадолго.

Из дворца пришло известие, что дозорных с перекрестков собирались отозвать на следующий день. Уже семь дней находившиеся на дежурстве стражники были встревожены и удручены. Куда пропал Морито с головой Кэса-Годзэн? Верно, земля разверзлась и поглотила его, или он сам покончил с собой.

Все шло к тому, что местоположение Морито останется тайной. С той злополучной ночи никто не видел ни его, ни кого-либо, хотя бы отдаленно его напоминавшего. Полицейское ведомство послало своих тайных агентов прочесать окрестности Киото, но те не нашли никаких следов.

Та ночь должна была стать последней для часовых, дежуривших на перекрестках Киото.

– Подозрительное место есть во дворце, за Северо-Западными воротами. Там не только служит его дядя, у него самого должны остаться знакомые…

Киёмори, услышавший этот разговор, вздрогнул. Он нес дежурство на Первой дороге с шестнадцатью или семнадцатью сподвижниками из своего дома, причем некоторые из них были переодеты.

Точно! Он и не подумал обыскать близлежащую местность, а Морито, прежде чем перейти в Приют отшельника, служил в страже у Северо-Западных ворот. До этих ворот было недалеко. Он надулся от гордости, только подумав о том, как добьется успеха. Переложив алебарду в другую руку, он помахал Хэйроку, стоявшему сзади в отдалении, и крикнул:

– Приведи сюда Мокуносукэ! Я ухожу к Северо-Западным воротам. Поставь здесь караул. Этой ночью дозоры заканчиваются.

Появился Мокуносукэ.

– К Северо-Западным воротам? Мой молодой господин, что вы там будете делать?

– Старик, я чую, оттуда несет крысой.

Нахмурив брови, Мокуносукэ медленно покачал головой:

– Не стоит. Не ждите ничего хорошего, если откроется, что вы перенесли поиски во дворец принцессы.

– Какая разница? Я же ее не подозреваю.

– Вы бы проявили мудрость и вели себя осмотрительно. Ведь известно, как пустяковое дело приводит к серьезным последствиям, если это связано с двором или дворцом.

– И все-таки я пойду. Мне говорили, что их стражники смеются над нами и клянутся, что они схватят того, кого мы ищем. Это мой шанс поймать Морито. Верно, он сейчас молится, если уж ему суждено быть пойманным, чтобы его взял я! – Покраснев до ушей от фантастических картин своего будущего успеха, Киёмори искоса бросил взгляд на Мокуносукэ. – Когда Морито обнаружит, что загнан в угол, он подумает обо мне. Я даже чувствую, как он рассчитывает на меня! Мокуносукэ, когда появится отец, скажи ему, куда я пошел.

Северо-Западные ворота находились неподалеку, Киёмори отправился туда пешком и оставил свою алебарду.

Императорский дворец стоял в центре северной части города на прямоугольной огороженной территории размерами одна миля на три четверти мили, где располагались различные жилые покои, церемониальные залы и многие государственные ведомства. Сразу же за огороженной территорией находилась масса небольших дворцов и усадеб знати, а также университет, примыкавший к Южным воротам. Ограждение дворца имело двенадцать ворот, и было еще двое боковых ворот – Северо-Восточные и Северо-Западные, последние вели во дворец, где когда-то служила Кэса-Годзэн.

Киёмори чувствовал, что имелось достаточно причин для исследования этого квартала. Вполне вероятно, что преступник и те, кто его укрывал, считали это место защищенным от поисков. Подумав об этом, Киёмори перешел на бег. Когда он оказался на широкой, чистой улице, обсаженной соснами, то услышал крики и повторявшиеся приказы остановиться. С видимой досадой Киёмори обернулся назад: – Я?

Здесь стражники тоже несут дозор, догадался он и неторопливо пошел по направлению к группе людей.

– Назад! Убирайся! – орали стражники, перекрыв Киёмори дорогу, не потрудившись даже спросить его имя.

Киёмори упрямо стоял на своем:

– Я обязательно пройду! У меня срочное дело. – Он поднял брови. – Разумеется, я служу его величеству прежнему императору Тобе. Разве по своей прихоти я бы стал беспокоить ее высочество? – Разбушевавшись, он стал пунцовым от гнева.

Стражники оценили агрессивность незнакомца, и ситуация быстро выходила из-под контроля. Вокруг одного Киёмори собралось шестнадцать или семнадцать стражников, когда появился пожилой воин, вероятно старший начальник, обходивший караулы. Он постоял мгновение, наблюдая за перебранкой, затем приблизился к Киёмори сзади, гулко ударил его по латам и обратился к нему как к ребенку:

– Так это ты, Хэйта? Что за суматоху ты поднял? Зачем дерзишь?

– А… – Воспоминания о суровом февральском ветре, том печальном-препечальном дне, грызущем чувстве голода и оскорбительных монетах вдруг вспыхнули в голове Киёмори. – Это вы, дядюшка Тадамаса? Вот как! А это ваш отряд? То-то мне показалось, что среди них я узнал нескольких ваших слуг.

Киёмори кипел от ярости, ему было неприятно чувствовать, насколько нелепо он выглядел, но больше бесила мысль, что эти люди намеренно оскорбляли его, как совершенно незнакомого им человека. С некоторых пор он не мог подумать о своем дяде или о тетке, не представив себе горсть монет. Сколько раз ходил он в их дом в Хорикаве занимать деньги, сколько выслушал оскорблений в адрес своих родителей, сколько вынес критики и бесконечных жалоб? Дядя всегда воспринимал его просто нищим оборванцем, мрачно подумал он. Такая у него судьба – к нему всегда будут относиться неуважительно и отвергать как человека с дурными наклонностями.