Ода Нобунага, прогневанный политическими интригами монахов, напал на храмы на горе Хиэй и в одну ночь сжег три тысячи буддийских и синтоистских храмов. С тех пор минуло сорок лет, главный храм и несколько поменьше были восстановлены, но память о страшной ночи витала над горой. Могущественный центр утратил былую власть в миру, и монахи вернулись к молитвам и отправлению обрядов.

На южной вершине, откуда открывался великолепный вид на храмы и Киото, приютился маленький храм Мудодзи. Тишину здесь нарушали лишь щебет птиц да журчание ручья. Из глубины храма доносился мужской голос, читавший из Сутры Лотоса молитву Каннон. Голос вдруг повышался, но потом, словно спохватываясь, монах переходил на монотонную скороговорку.

По коридору с черным полом шел молодой служка в белом. Он нес поднос с постной едой, принятой в храме. Войдя в комнату, откуда доносился голос, он поставил поднос в угол, опустился на колени и вежливо поклонился. Поглощенный чтением человек не обратил на него внимания.

– Почтеннейший, – чуть громче обратился к нему служка, – я принес обед. Я поставил поднос в углу.

– Спасибо! – наконец отозвался Мусаси, отрываясь от чтения. – Большое спасибо. – Мусаси вежливо поклонился.

– Сейчас пообедаете?

– Да.

– Тогда я положу вам рис.

Мусаси принял чашку и стал есть. Служка уставился на кусок дерева и маленький острый нож, лежавшие рядом с Мусаси. Вокруг была разбросана ароматная стружка белого сандалового дерева.

– Режете по дереву?

– Да, священное изображение.

– Будда Амида?

– Нет, Каннон. К сожалению, я ничего не смыслю в скульптуре. Больше руки режу, чем дерево.

Мусаси посмотрел на пальцы с глубокими порезами, но мальчика, похоже, больше интересовала повязка на предплечье.

– Как ваши раны?

– Спасибо, ваше лечение пошло на пользу, раны почти зажили. Передай настоятелю мою глубокую благодарность.

– Если вы хотите вырезать изображение Каннон, вам следует посетить главный храм, в котором есть статуя Каннон работы очень известного мастера. Хотите, я вас провожу! Это недалеко, всего с полкилометра.

Мусаси заинтересовался предложением. Он быстро поел, и они пошли. Мусаси девять дней не выходил на воздух, с тех пор как залитый кровью добрался сюда, опираясь на меч, как на посох. Сейчас, выйдя из комнаты, он обнаружил, что раны не зажшги так хорошо, как ему казалось. Левое колено саднило, а прохладный ветерок отдавался болью в ране на руке. На улице было приятно. В воздухе кружились лепестки сакуры, небо сияло лазурью. Мускулы Мусаси налились как весенние почки, готовые лопнуть.

– Вы изучаете боевое искусство?

– Да.

– А почему вырезаете изображение Каннон?

Мусаси медлил с ответом.

– Не полезнее ли использовать свободное время для тренировок? Вопросы причиняли Мусаси больше страданий, чем его раны. Мальчик был ровесником Гэндзиро, такого же роста.

Сколько людей погибло в тот страшный день? Мусаси мог только гадать. Он смутно помнил, как сумел выйти из боя и скрыться. Одно видение стояло перед глазами – искаженное ужасом лицо Гэндзиро и маленькое разрубленное тело. Крик мальчика звучал в его ушах. В эти дни Мусаси не раз возвращался к записи в тетради, гласившей, что он не совершит ничего, в чем потом придется раскаиваться. Если притвориться, что содеянное им соответствует добродетелям Пути Меча, то его ждет мрачное, холодное и бесчеловечное будущее.

В тишине храма мозг Мусаси обрел ясность. Кровавые картины боя поблекли, но Мусаси все острее чувствовал печаль по зарубленному мальчику. В ответ на вопрос служки он сказал:

– Великие святые Кобо Дайси и Гэнсин создали множество статуй Будды и бодисаттв. Полагаю, и в здешних храмах немало статуй, сделанных монахами?

– Точно не знаю, но монахи занимаются скульптурой и рисованием, – неуверенно отозвался служка.

– Дело в том, что монахи, создавая статую Будды или изображая его на бумаге, приближаются к нему. Подобным же образом может очиститься воин. Все мы видим одну и ту же луну, но самую близкую к луне вершину достигаем различными путями. Порой мы сбиваемся с дороги, отвлекаясь на пустяки, но главная цель человека – найти смысл жизни.

Мусаси сделал паузу, и мальчик побежал вперед, указав на камень, полускрытый травой.

– Смотрите! Эту надпись сделал Дзитин, знаменитый монах, – сказал он, указывая на камень, поросший травой.

Мусаси прочитал замшелые иероглифы:

Пророческая сила слов потрясла Мусаси. После жестокой расправы, учиненной Нобунагой, холодные ветры действительно задули над горой Хиэй. Говорили, что священнослужителя мечтают о возврате старых времен, о сильной армии, политическом влиянии духовенства и его привилегиях. Устремления эти сказывались на выборах настоятелей, сопровождавшихся закулисными интригами и шумными скандалами. Священная гора служила спасению грешных душ, но ее существование зависело от пожертвований этих самых душ. «Щекотливое положение», – подумал Мусаси, размышляя над двойственной ролью монастырей и храмов Хиэй.

– Пойдемте! – нетерпеливо позвал мальчик.

В этот момент они увидели бегущего к ним монаха из храма Мудодзи.

– Сэйнэн, ты куда ведешь гостя? – закричал монах.

– В главный храм. Гость хочет посмотреть статую Каннон.

– Как-нибудь в другой раз.

– Извините, что я увел мальчика с собой, просто не знал, что он нужен для работы, – сказал Мусаси. – Пусть возвращается. Я сам могу дойти до храма.

– Я вас ищу! Прошу следовать за мной.

– Меня?

– Извините за беспокойство, но…

– Меня кто-то спрашивает? – поинтересовался Мусаси, не выразив удивления.

– Да. Я сказал, что вас нет, но они мне ответили, что только что видели вас вместе с Сэйнэном. Просили срочно найти вас.

По словам монаха, о Мусаси спрашивали люди из соседнего храма Санноин.

Их было десять человек, в черном облачении и с коричневыми повязками на лбу. С первого взгляда было ясно, что это монахи-воины, каких немало жило на горе Хиэй в старые времена. Искушенные воины в монашьих одеждах, которым подрезали крылья, но они, видимо, заново обустроили свое гнездо. Не все усвоили урок Нобунаги. Стали появляться бравые молодцы с длинными мечами, которые, называя себя учениками Закона Будды, на самом деле были более или менее образованными разбойниками.

– Явился! – произнес один из них.

– Вот он каков! – презрительно откликнулся другой. Посетители уставились на Мусаси с нескрываемой враждебностью.

Приземистый монах с копьем обратился к сопровождавшему Мусаси послушнику:

– Иди в храм! Ты больше не нужен. Ты Миямото Мусаси? – отрывисто спросил он Мусаси.

Тон был далек от учтивости. Мусаси коротко ответил, не раскланиваясь перед незваными гостями.

Из-за спины приземистого монаха показался другой и заговорил словно по написанному:

– Довожу до твоего сведения решение совета храма Эарякудзи, которое предписывает следующее: Гора Хиэй – священное и чистое место, в котором недопустимо присутствие людей, сеющих вражду и беспорядок. Недопустимо предоставлять убежище тем, кто запятнал себя бесчестными кровавыми поступками. Храму Мудодзи предписывается немедленно изгнать Миямото Мусаси с горы. Если он не повинуется, то будет строго наказан в соответствии с уставом храма.

– Я поступлю так, как предписывает храм, – спокойно ответил Мусаси. – Сейчас уже за полдень, а я не готов в путь. Прошу разрешить мне остаться здесь еще на одну ночь, чтобы приготовиться. Можно ли узнать, предписание исходит от городских или храмовых властей? Настоятель Мудодзи известил власти о моем пребывании, возражений не последовало. Не понимаю, почему произошла столь резкая перемена.