Или выйдешь в позднее бабье лето на Шолгский угор, посмотришь окрест, — лежит перед тобой цветная скатерть-самобранка, и чего на ней нет — и хлебные пузатые кладни, и стога пахнущего цветами сена, и пестрые стада на лугах… Вон и Купава моя с черемухами да рябинами. Я знаю, пламенеют и теперь там рябины, все еще берут оранжевые кисти у недолгого лета солнечное вино…

Или вспомнится, как в эту пору, на Ивана Купалу, поднялся я на Столб — и не могу разглядеть свою деревушку. Кругом разлилось голубовато-зеленое море и замерло… Ой, нет, не замерло: от одного угора к другому гонит летний ветер зеленые волны, они переливаются на солнце, и среди этих удивительных волн плывет моя Купава, будто маленький кораблик… Еще не стрекочут в лугах косилки, не идут по волнам хлебные корабли, еще все кругом дозревает, готовит земля моя купавским людям свои дары. Где-то в кустах щелкнул соловей и смолк в ожидании. Я схватился за карман, чтоб ему ответить, а соловейка-то моего с собой и нет. Свистят в него, должно, другие мальчишки. И верно, бегают уже внуки по моим тропам, и я знаю и радуюсь: все опять повторится сначала…

Вот и все, что я хотел сказать о тебе, о твоих людях, Купава. Я не мог устранить давнюю несправедливость и увековечить твое имя на больших географических картах. Я не сделал открытия, ничем не мог прославить тебя, потому и остаюсь перед тобой в вечном долгу. Я выполнил лишь одно свое обещание — вернулся в Купавскую волость, да не усидел, меня звали новые горизонты. И я бросился догонять их. Но еще и теперь не догнал, однако я радуюсь тому, что погоня была не напрасной: я исколесил немало дорог, многое увидел, многое понял…

Кончилась моя песня, моя незатейливая исповедь. А я, как в молодости, все еще стою на Столбовой горе и радуюсь плывущему кораблику… Может, в двухтысячном году или того раньше здесь поднимется крестьянский город и как теперешняя Купава поплывет по этому голубовато-зеленому морю.

Море без кораблей не живет!

1976 г.