Господин О. говорил не о лучших временах своей жизни, но ни в голосе, ни в лице его не проскользнуло злобы – скорее, он вспоминал былое с нежностью. Его рассказ так увлек меня, что я забыл спросить, были ли в ходу публичные покаяния только на Такэтоми или на всех островах. На Окинаве я не слыхал об этом обычае, значит, он существовал лишь на Такэтоми и островах Сакисима. В таком случае покаянные таблички, видимо, отголоски владычества Окинавы над остальными островами архипелага.
В юго-западной части Ириомотэ можно увидеть следы заброшенных поселений, но мы туда не поехали, потому что устали, да и не хотелось снова трястись по бездорожью. Больше всего я мечтал о том, чтобы поскорее вернуться на пристань и разузнать о рейсе до Исигаки. Честно говоря, путешествие под проливным дождем уже изрядно наскучило.
Со времен Мэйдзи население на Ириомотэ сократилось, но он не обезлюдел, В западной части была шахта, где до конца войны добывали уголь. Рабочих привозили сюда из Центральной Японии, соблазняя красочными фото пандановых рощ [xiv], ананасовых плантаций, на которых Ириомотэ выглядел райским уголком вроде Гавайских островов. Могу вообразить их чувство в тот момент, когда они ступали на эту землю. Думаю, ими владела единственная мысль – поскорее сбежать отсюда. Признаться, даже мне было как-то не по себе на этом крохотном островке, хотелось почувствовать более надежную почву под ногами. Мы подъехали к побережью Сирахама, знаменитому своим искрящимся песком. В ясный день он сверкает так, что кажется, будто он усеян звездами. Но, стоя на берегу под проливным дождем, я думал только о том, как бы сегодня вернуться на Исигаки.
Автомобильная дорога здесь кончалась, поэтому до пристани предстояло добираться через джунгли. В сухую погоду это было бы приятно, но почва здесь глинистая – стоило съехать с шоссе, как колеса сразу же забуксовали. Нам то и дело приходилось толкать машину, и мы извозились в глине по колено. Оставив попытки проехать через джунгли, мы вернулись прежним путем на север, а потом вдоль восточного побережья спустились на юг.
Когда мы добрались до местечка Фуруми, уже начало смеркаться. Господин О. притормозил: навстречу нам катилась крестьянская повозка, запряженная буйволом. В сизоватом от дождя воздухе она казалась миражем – точно появилась из далекой деревни Юго-Восточной Азии. Мы поравнялись с повозкой, и О., опустив стекло, крикнул:
– Э-эй! Доброго вам здоровья! Везу столичных гостей в гавань, но неизвестно, отправится ли сегодня пароход до Исигаки. Если нет, не приютите ли на ночь четверых?
– Это можно. В любое время милости просим, – отозвался крестьянин.
Мы поехали дальше, и господин О., обернувшись к нам, пояснил, что крестьянин доводится ему родственником. Сам он живет на совсем маленьком островке, который мы видели с берега, а поле его – на Ириомотэ.
– Приезжает с другого острова? – удивился я.
– Да, одно название, что остров. Море-то между ним и Ириомотэ по щиколотку. Прямо на повозке переезжает через отмель – и дома.
– Ну и ну! – удивился я и пригорюнился. Если рейса не будет, нам придется брести по воде до крестьянского жилища. А в доме наверняка темно, электричества нет и шмыгают ящерицы. От их возни не заснешь, будешь ворочаться всю ночь под москитной сеткой. Голос господина О. отвлек меня от грустных размышлений.
– А что? Когда-то и у меня был клочок земли на Ириомотэ. В те времена моторок не было, только лодки на веслах, так что нелегко приходилось. Как ни старайся, на веслах от Такэтоми до Ириомотэ быстрее чем за шесть часов не добраться. Бывало, ночью выедешь из дому, так только к восьми на месте. Поработаешь в поле, пока до дому доплывешь – опять вечер. Спать некогда, только успевай поворачиваться. До Ириомотэ добраться нетрудно, да и земля там плодородная. Путь, правда, долгий, но все лучше, чем мучиться с каменистой почвой в горах. Со времен Тэммэй [xv] жители Такэтоми предпочитают обрабатывать поля на Ириомотэ…
Я не знал, что следует сказать в ответ. Господин О. чувствовал себя в Восточно-Китайском море привычно, как служащий, едущий на работу в электричке. Неудивительно, что ему наплевать на штормовой прогноз метеостанции. Теперь понятно, почему он так любит выражение «время не ждет». И все же странно: если есть участок земли на Ириомотэ, отчего не построить там дом? Каким бы малярийным ни был этот остров, все же, пожалуй, удобнее жить на нем, принимая меры предосторожности, чтобы не заболеть, чем тратить ежедневно по двенадцать часов на дорогу на поля. А может быть, теперь на Ириомотэ, где властвуют карликовые кошки и малярия, для простых людей существует табу?
В гавань мы приехали около пяти. Осенью в Японии смеркается рано, но здесь, на другой широте, было не очень темно. По счастью, вскоре должен был отходить катерок. Мы распрощались с любезным хозяином и уселись в маленькое суденышко с табличкой «Частное такси». Каютка была маленькая, площадью метра в три. Из нее не было видно ни господина О., ни причала. В иллюминатор виднелась только линия горизонта, проходившая через середину окна.
– Как бы не укачало, – сказал я, опускаясь на скамейку.
– Боюсь, это не самое страшное, – отозвался С.
Катерок отчалил. И тут линия горизонта дрогнула и исчезла, в иллюминатор ударила пенистая волна. Одной рукой я ухватился за сиденье, другой уперся в потолок. В следующий миг волна схлынула и линия горизонта снова наискось перечеркнула стекло, потом показался кусок неба. Вдруг я ощутил толчок – в щель иллюминатора за спиной ворвались морские брызги и вода протекла за воротник.
Директор, устроившийся напротив меня, сидел, запрокинув голову и закрыв лицо полотенцем. Ему, видно, стало худо с первой минуты качки: катер накренило на другой борт, и директора бросило вперед. Брызги летели из иллюминатора, и пиджак директора промок. Болтало нас, видимо, оттого, что суденышко у нас было крошечное, неустойчивое. Правда, и море штормило куда сильнее, чем по пути на Ириомотэ. Катерок медленно двигался вперед, зарываясь носом в волны. Неожиданно прямо над ухом из громкоговорителя оглушительно запел женский голос: «Ах, несравненная красавица из лавки Асадоя». Поразительная тяга к комфорту: даже на такой лодчонке установлен магнитофон с динамиком. Сначала песня раздражала меня, но звуки сямисэна [xvi] сливались со стуком бамбуковых кастаньет, успокаивая тревожное биение сердца. Народные мелодии действительно рождались из шума волн и ветра, звуков природы, и пульсирующая кровь определила их ритм. Я взглянул на своего приятеля – лицо его позеленело.
– Мочи больше нет, – выдавил он из себя и, топорща усы, в отчаянии затянул песню. Она больше походила на молитву. Мне было и смешно, и страшно. Сильный удар в днище подбросил суденышко вверх, и тут же волна потащила его в бездну. Интересно, как исполняли эту песню про приказчика с острова Такэтоми в старину? Дошла ли до наших дней ее мелодия в первозданном виде? Может, она была создана специально для пения в бушующем море? Волна невиданной силы с металлическим грохотом обрушилась прямо на нос лодки, и оранжевая лампочка в каютке погасла, оборвалась и песня. Пленка кольцами завертелась на полу.
– А, черт! – ругнулся помощник капитана.
Он было поставил ее на место, но в этот момент катер содрогнулся от нового удара – и середина бобины вывалилась. Отшвырнув ленту, он подошел к капитану и крикнул:
– Ну и погодка!
Рулевой, стремительно вертя штурвал, сказал, словно бы успокаивая себя:
– Это еще ничего.
У меня потемнело в глазах. Если это не шторм, то что ждет нас впереди? С. сказал, что когда страшно, то не укачивает, и был прав, потому что страх куда хуже болтанки. Правда, я не думал, что мы потонем. Вон господин О. и вовсе ходил на веслах!
Интересно, что устойчивей – лодчонка или наше «частное такси»? Что лучше в бурю – весла или мотор?