Из его карманов даже не вытрясли медяки, которые он припас на случай, если придется надолго остаться в степях. Конечно, в Малиновке оставаться было опасно, да и незачем. Действовать надлежало издалека, но как? Об этом предстояло подумать. Конечно, не следовало даже надеяться уехать отсюда в это время суток. Идти же было далече — часов пять, не менее.

Еще хотелось поесть — в плену его не кормили, Цыганеныш также ничего не предлагал со своего стола. А если бы и предложил, то Аркадий отказался бы наверное.

В кабаках играла музыка, горел свет. Но Аркадий счел за лучшее туда даже не заходить.

По пыльной дороге он вышел из Малиновки. Дальше, там, где дорога из села выходила на тракт, стоял в небольшой рощице кабачок, который Аркадий заметил еще по пути в Малиновку. Он зашел туда, заказал хлеба, колбасы, и, поскольку все тут пили, попросил себе пива. В пиве ему отказали. Верней, пива ему были готовы продать — но лишь в свою посуду. Здесь на всех желающих не хватало кружек, стаканов, чарок. И каждый наливал пойло кто во что горазд: кто в скорлупу от выпитого яйца. Кто-то брал луковицу, резал ее напополам, выбрасывал серединку, после в получившуюся чарку наливался злой, грязный напиток. После того как тот выпивался, этой же живой чаркой можно было и закусить.

В смрадном воздухе лампы горели с копотью, делая лица страшными. Подумалось: где же такие уроды прячутся днем? Сейчас эти чудовища набросятся на него, разорвут. Но нет, к нему проявил интерес лишь владелец заведения. Да и то — пока Аркадий не расплатился. Позже юноша понял, что неровный свет уродовал и его.

Немного обвыкшись, Аркадий прислушался к разговорам, не сболтнет ли кто чего интересного. Интересное было, но скорей, как житейское наблюдение. Здесь, в каких-то двадцати верстах от города, события искажались, словно в подернутой волной речной воде. Говорили об английских кораблях чуть не в полморя, с гудками столь громкими, что у птиц, привыкших к приазовскому покою от звука останавливались сердца.

Доев положенное, Аркадий вышел на свежий воздух. Тот был свеж и приятен — ночь уже охладила его, напоила запахом трав. Над степью пылал Млечный путь, или как его называли здесь — Чумацкий шлях. То ехали по небу Чумаки Господа нашего, везли соль, да просыпалась она на небесную твердь, и каждая крупица соли стала звездой.

Аркадий думал уйти в степь, переночевать в каком-то стогу, что, может неудобно, но весьма экономно. Однако же стогов, как назло, не было видно, и он пошел по дороге в сторону Гайтаново.

Потом Аркадий заключил для себя, что причиной его беды был его ножик. Тот самый, с деревянной ручкой, с едва убранными пятнышками ржавчины, купленный на Бастионной дороге.

Не будь того ножика, он бы повернул, сошел с дороги, каким-то образом избежал встречи с той парочкой. Второй был будто нестрашным — ростом пониже Аркадия, но хлипким, с лицом, напоминающим мордочку хорька. Ужасен был первый — похожий на скифскую бабу мужик. Лицо у него было запоминающееся, страшное. Может быть, в час его явления на свет, когда кости младенца мягки словно глина, не слишком аккуратная повитуха, сильно сдавила череп ребенка и оставила на нем свой отпечаток навсегда. И от того что-то повредилось в этой голове, сжалась жалость, зато раздулась злость и обида на этот мир.

И уж непонятно было, кто главенствовал в этом дуэте. Да и так важно ли в свете происшедших после событий.

Они выступили из-за рощи. Верно, не прятались в ней, а шли откуда-то куда-то, может быть в Малиновку. Аркадий попытался пройти мимо встречных, не глядя на них. Но хорек ступил наперерез, влез в глаза, протянул просительно ладонь.

— Не соблаговолите ли облагодетельствовать рубликом-с?

Мысленно Аркадий собирался поступать в полк и беспрестанно испытывал себя на готовность к подвигам. И разве Николай со своими двумя Петрами отступил бы перед превосходящим по численности противником?.. Ответ был настолько очевидным, что вылетел раньше, чем был обдуман:

— Не соблаговолю.

— По какой причине-с, позвольте полюбопытствовать?

— По причине их отсутствия.

— А если, любезнейший, мы с другом обнаружим все же рублик-с?..

— Я не дам вам себя обыскивать!

— Дам-вам, дам-вам, — покрутил слова хорькоподобный. — А придется!

— Я буду возражать.

Ладонь юркнула в карман, рукоять легла в ладонь, лезвие легко вышло из ножен. Лунный свет задрожал на металле. Или то дрожала его рука? Чтоб скрыть неуверенность, Аркадий сделал несколько замахов.

— Бросьте ножичек-с. Не то оконфузитесь, стыдно вам будет и больно-с!

— Не подходи, огорчу!

Но сам отступил, еще махнул ножом, словно иной язычник отгонял злых духов.

Мелкий юркнул под замах, и каким-то образом умудрился выскочить впритык с Аркадием. Поднявшись на цыпочки и почти сравнявшись в росте, хорькоподобный, взглянул в глаза с тоской, а после больно ударил лбом по лбу. В голове Аркадия зашумело, он отшатнулся и отступил. И тут же получил новые удары — кулаком под дых, ногой в промежность, еще один слева в челюсть. Последний удар сбил Аркадий с ног.

Дальше был град ударов — били ногами, не скрывая своей силы. Из руки вылетел нож, которым юноша сначала попасть по конечностям обидчиков. Мгновением позже лезвие хрустнуло под каблуком.

Может, не окажи он сопротивление, его бы просто стукнули и обобрали, но мятеж раззадорил их. Аркадий пару раз пытался встать, его снова сбивали, снова били. Когда они устали бить, то стояли над ним и шумно дышали. Аркадий лишь стонал — тело превратилось в сплошную боль. Его обшарили, быстро и легко нашли деньги. Они звеняще перекочевали в карман грабителей.

Щелкнул складной нож. Лезвие прикоснулось к шее Аркадия.

— Прикончим его-с?.. — спросил хорькоподобный.

— Оставь на расплод. Иначе с каких дураков потом деньгу собирать?..

— Это вы напрасно-с… Этот битый, и, стало быть, ученый…

— Сам подохнет.

— Ну, так сделаем милость человеку-с. Чего ему в муках подыхать?

Но лезвие убрали.

После Аркадий слышал удаляющиеся шаги.

Ему удалось подняться сперва на четвереньки, потом на ноги. Чуть не упал — ноги не держали. Но устоял, прикинул, где Гайтаново, зашагал. Мир был плохо виден за мутной пеленой боли. Из рассеченной брови текла кровь, заливая глаз. Идти было далече, но надо было донести боль домой, не помереть в дороге, дабы не причинить своей смертью неудобства посторонним.

Послышался топот копыт — по дороге летел всадник. Спешил, торопил коня. Аркадий заметил его поздно, и едва не угодил под копыта.

— Пшел прочь! — крикнул всадник.

Над головой юноши хлопнула нагайка, и всадник унесся прочь.

Конь и всадник не задели юношу, но от ветра, ими поднятого, от стремительного движения закружилась голова. Аркадий сделал шаг, не удержался на ногах и рухнул в еще горячую после жаркого дня дорожную пыль. Попытался встать, но конечности плохо слушались. Вверху танцевали звезды… Сейчас, сейчас он немного отдохнет и пойдет опять…

…Следующее, что помнил он — это скрип колес повозки, женский голос, темный силуэт заслонил звезды.

— Это ж надо было так напиться, что уснул на дороге?.. — услышал он женский голос. — Тварь, а не человек! Да ляжь хоть на не дороге — так хоть не раздавят тебя, а помрешь от простуды… Что с тобой делать?

Он почувствовал, как его взяли за руки. Боль, что затаилась, свернулась в тугой комок, распрямилась, ударила по сердцу, пронзила все тело. Аркадий застонал. Женщина ойкнула: она заметила кровь, но не почувствовала запаха вина.

Что было дальше — Аркадий не помнил. Сознание ускользнуло от него.

— Bonjour[3]…

Откуда-то сбоку светит не то лампа, не то свечка, делая и без того некрасивое лицо просто жутким. Курчавые волосы, нос с горбинкой как у Мефистофеля… Аркадий закрывает глаза и стонет, не только от боли, но и от обиды. Он, очевидно, попал во французский плен, чем-то выдав свое расследование. Он, вероятно, был близок к разгадке, и теперь французы не выпустят его из своих лап.