Штурм укрепленной линии начался 11 февраля одновременно на всех участках фронта. У нас прорыв был намечен на левом фланге — там, где было слабое место противника.

Миновав болото, саперы и стрелковые части под прикрытием огня артиллерии растаскивали руками голубые глыбы разбитого снарядами висячего льда. Прячась от пуль за льдины, бойцы заваливали реку бревнами, чтобы сделать проход танкам. Наконец, танки, подмяв под себя проволочные заграждения, ринулись вперед. В нескольких десятках метров от переднего края обороны они наскочили на минное поле.

Чтобы обеспечить проход танкам, я прибыл к минному полю с двумя взводами сапер. В двух десятках метров от меня танк, двигавшийся между кустов, подбросило взрывом, но он остался невредим. Вторым взрывом подбило танк слева, он неуклюже завертелся и стал.

Под пулеметным огнем мы вытаскивали из-под снега четырехметровые чугунные трубы, начиненные взрывчатым веществом.

По тонким, затесанным палочкам, расставленным финнами, чтобы самим не наткнуться на свои же мины, по проволочкам в снегу саперы определили границы минного поля. Наконец, проходы были расчищены и обозначены указателями с надписями.

В два часа ночи мы с командиром дивизии находились в землянке У командира полка, когда позвонил командир батальона Кучинский.

— Я говорю с высоты «Огурец», — возбужденно кричал он. («Огурец» — так называли мы продолговатую лысую вершину на финской стороне, занятие ее решало исход боя.) — Сапер Антонов уже взорвал один дот вместе с гарнизоном. Давайте еще саперов!

У меня было наготове девять саперных команд. Антонов входил в «саперные щупальцы», которые двигались перед стрелковыми частями.

Через пять минут четыре саперные команды были уже на месте. Вместе со своим помощником Довгим я тоже прибыл на высоту «Огурец».

И вот в темноте поднялся столб пламени, глухо прозвучал взрыв. Через некоторое время — второй. Это наши саперные команды рапортовали об уничтожении двух дотов.

После взятия высоты «Огурец» наши части начали окружать высоту «Апельсин». На ней находились сильные долговременные укрепления. Здесь у нас были немалые потери, но высота была взята.

На вторые сутки пехотные и танковые части подходили к третьей укрепленной вершине «Фигурная».

Мы делали дороги в густом лесу. Стальной грудью упираясь в стволы деревьев, танки ломали их, помогая расчищать путь. Саперы жердями заваливали болота. По жердям шли танки. Орудия перетаскивали на руках.

Боясь окружения, финны отступали, бросая в пути все тяжелое.

На второй полосе вражеской обороны было меньше укреплений. Но зато здесь отступающий враг минировал все: дороги, землянки, кусты, завалы, даже болота.

Финны выдалбливали дыру в утоптанной дороге, закладывали в отверстие мину и маскировали сверху снегом.

Иногда дорога была перекрыта бревенчатым настилом. Стоило потревожить хотя бы одно из бревен, как все взлетало на воздух.

Потеряв голову при отступлении, финны сами натыкались на свои же мины. Заминировав на случай прорыва фронта широкую дорогу до станции Лейпясуо, финны предполагали отступать другой, северной дорогой. Но в это время соседняя с нами дивизия прорвала фронт противника и перерезала ему резервную дорогу для отступления. Отступающий враг был вынужден бежать по своей же минированной дороге. Это была дорога смерти. На протяжении четырех километров в заминированным местах попадались трупы белофиннов.

Две саперные роты в течение нескольких часов вынули по дорогам у Каттила-оя около 800 мин английского и шведского изготовления.

Командир Мирошниченко — в прошлом молодой инженер-строитель, улыбаясь, говорил:

— Мины надо искать внимательно, как грибы. От этого зависит и твоя жизнь, и жизнь товарищей.

Однажды с группой очень молодых саперов Мирошниченко разобрал бревенчатый настил длиной в 400 метров и вынул из него 280 мин.

— Вот это называется «искать грибы!»

Если первая линия обороны характеризовалась укрепленными огневыми точками, вторая — минами и завалами, то третья отличалась обилием каменных противотанковых надолб.

Надолбы представляли собой каменные глыбы (высота — 1–1,5 метра), врытые в землю и установленные на расстоянии полутора метров одна от другой, в шахматном порядке. После станции Хейниоки мы ликвидировали на Выборгском шоссе пять рядов каменных надолб, защищаемых огнем автоматчиков. Затем через 500 метров — еще семь рядов, еще через 500 метров — снова пять рядов. Через 9 километров — та же картина. Как-то мы выворотили надолбу и хотели оттащить ее танком, но так и не смогли, ряды надолб уходили от края и до края горизонта, иногда они перемежались с минными полями. Надолбы мы подрывали. 4–5 килограммов взрывчатого вещества раздробляли каменную глыбу в щебень.

Туманный рассвет 13 марта мы встретили недалеко от речки Вуокси, севернее Выборга. В воздухе чувствовалась весна.

Не успев построить укрепления, финны залегли за надолбы, обстреливая наши пехотные и танковые части из автоматов, орудий и минометов. Движение войск приостановилось.

Я выбрался из-за камней и медленно пошел вперед.

Навстречу мне вышел младший командир Ивлев.

— Что не взрываете? — спросил я его.

Ивлев не успел ответить, как раздался взрыв. Его отделение подложило финские мины почти под весь ряд надолб. Теперь они взлетели на воздух. Путь был свободен.

Небо просветлело. Выплыло весеннее солнце, и мне показалось, что и солнце сияет от радости.

Вдруг канонада затихла. Я взглянул на часы — они показывали двенадцать. Наступил конец военных действий.

Когда началось наступление на лилию Маннергейма, лейтенант Ткаченко был послан для связи со стрелковой ротой. Под командой Ткаченко были два разведчика и два связиста. И лейтенант и четверо красноармейцев, которые были с ним, все они— артиллеристы.

Получили они приказание и поползли в расположение стрелковой роты.

Доползли до проволочных заграждений перед дотами № 185 и 219, нашли стрелковую роту. Она залегла на краю поляны. Поляна эта раскинулась перед проволокой и хорошо простреливалась белофиннами.

Ткаченко и его красноармейцы поползли дальше, за проволоку. И тут были ранены один разведчик и один связист.

Тогда лейтенант Ткаченко приказал второму разведчику остаться с товарищами, которых ранило, а сам со связистом Емельяновым стал продвигаться вперед.

Ползут они. Наблюдают. Емельянов тянет за собой телефонную линию.

Но вот вблизи разорвалась мина. Лейтенант Ткаченко тяжело ранен в живот.

Емельянов оставил телефон и бросился к своему командиру, желая помочь ему. Но только что подполз Емельянов, как пуля белофинского снайпера пробила ему ногу.

Истекая кровью, превозмогая невыносимую боль в ноге, Емельянов дополз до телефонного аппарата и сообщил:

— Лейтенант Ткаченко тяжело ранен в живот… Мы с ним вдвоем… Я тоже ранен в ногу… Лейтенанта надо вынести к своим… А я доползу сам…

Когда было получено это известие, поблизости никого из разведчиков и связистов не было. Поэтому командир дивизиона приказал мне, вычислителю:

— Спасти лейтенанта любыми средствами!

Отдав это приказание, командир дивизиона тут же объяснил мне, как лучше действовать, и я отправился выполнять приказание.

Когда вышел из леса, то сразу сообразил, что полянку переползти не так-то просто. Вся она простреливалась «кукушками», я взял в сторону, по опушке леса и отполз к проволочным заграждениям не прямо через полянку, а по краешку.