Гляжу — одна такая группа с криками бросилась прямо к моему орудию.

Я успел выстрелить из орудия, и от наскочивших финнов ничего не осталось, но своим же снарядом я едва не вывел из строя пушку, — так близко разорвался снаряд. Осколки перекорежили щит.

Вдруг слышу сзади шорох. Я обернулся с наганом в руке.

— Кто?

— Не стреляй, Лаптев. Это я, Пулькин, кузнец.

Вижу — верно, Пулькин. Удивился я: как же это он прополз сюда, когда над снегом головы не поднять. Весь снег кругом так и вихрится от белофинских пуль.

Но расспрашивать некогда.

Приполз, оказывается, Пулькин мне помогать.

Я обрадовался:

— Давай, — говорю, — давай, подноси снаряды.

Облегчил мне Пулькин работу, хотя сам он был кузнецом — к орудию, к снарядам никогда не прикасался. Здорово облегчил. А то я уже насквозь промок, словно в бане побывал. Шутка сказать — за восьмерых один работал. Тут и 30 градусов мороза— не в прохладу…

Стали работать с Пулькиным. И у орудия он мне облегчил работу и отбиваться по сторонам помог.

Подал, помню, мне Пулькин снаряд. И сразу у меня над ухом— хлоп! — винтовочный выстрел.

Оглянулся я и вижу — падает в снег белофинский офицер и граната в руке. Это его Пулькин стукнул.

Поработал со мной парень, поработал. Вдруг я оглядываюсь, — где Пулькин?.. А он уже пошел в атаку.

…Бой с белофиннами продолжался несколько часов. Враги были отброшены от батареи. Только ушло их очень немного.

Двадцатое декабря, канун дня рождения товарища Сталина, мы провели у самолетов. Вылета опять не было. Лишь к вечеру погода стала улучшаться, и мы впервые за двадцать дней увидели розоватую полоску заката. Каждый радовался улучшению погоды, каждому хотелось отметить день шестидесятилетия великого Сталина боевым вылетом. Метеоролог Мельниченко высказывал сомнения, говорил о «соединении двух облачных фронтов» в районе Луги, о возможных осадках, а между тем стояла тихая морозная ночь, небо было усеяно звездами.

Стенная газета и боевой листок вышли, как всегда, любовно оформленные. В них было множество заметок летчиков, радистов, штурманов, техников и авиамехаников с самыми сердечными пожеланиями дорогому товарищу Сталину в день его шестидесятилетия. В каждой строчке чувствовалась безграничная преданность наших людей Родине, делу Ленина-Сталина. В этот день машины были готовы к вылету еще до рассвета. Стоял 25-градусный мороз. Чистое небо радовало всех. Но с рассветом стали появляться разорванные облака на весьма подозрительной высоте — метров сто пятьдесят-двести. И к восходу солнца все небо закрылось облачками, сильно ухудшилась горизонтальная видимость.

Настроение, как говорил мой штурман Шведовский, опустилось ниже нуля. Неужели не будет вылета? Эта мысль томила всех нас.

Но вот снова появились разрывы облачков, видимость увеличилась. На аэродроме началось оживление. Через 15 минут командир полка сообщил летному составу боевой приказ: «Вылетаем в 10.30 в составе 9 экипажей. Цель: головной склад противника, что южнее Выборга 18 километров, в 2 километрах восточнее железнодорожной станции. Маршрут на карту наносить, курсы, расстояние и время даст штурман при подходе к заливу, записи уничтожить. В случае посадки на вражеской территории в плен не сдаваться. В тылу противника сделать все, что можно, для облегчения действий нашей пехоты».

Штурман эскадрильи коротко рассказал о признаках цели, дал курс, расстояния, а также указания на случай отрыва кого-либо от строя.

Нашей эскадрилье разрешили вылететь первой. Когда после взлета легли на курс, погода не радовала. Облачность была до 200 метров, видимость стала ухудшаться. Пролетев минут тридцать, неожиданно вышли из-под облаков, и над нами открылось голубое небо. Лучи декабрьского солнца весело играли на серебристых машинах. Но впереди лежала черная гряда облаков, видно было, что она несет с собой снегопад.

Командир эскадрильи принял решение идти над облаками. Полет над ними продолжался не больше часа. Показался край облачности, а за ним и вражеская земля.

Трудно описать нашу радость, но забыть ее нельзя. Вот под нами северный берег Финского залива. Высота 5 тысяч метров. Хорошо виден Выборг. По земле стелется дым пожарищ. Больше с такой высоты ничего нельзя разглядеть.

— Скоро цель, — сказал мне штурман Шведовский по телефону.

Все девять самолетов идут в плотном строю, как это не раз бывало, когда мы летали на парад.

Вот у ведущего открылись люки. Нервы напряглись; кажется, будто секунды идут гораздо медленнее, чем обычно. Но вот от ведущего самолета оторвалась первая бомба. Все самолеты сбросили свой грозный груз. Сразу стало легче, веселее.

Все девять самолетов плавно развернулись. В это время Шведовский подскочил к соединяющему нас окошку и с такой заразительной улыбкой показал мне два больших пальца, что я тоже заулыбался, глядя на него.

Обратный маршрут был гораздо сложнее. Погода окончательно испортилась. Последние 70 километров шли в снегопаде, высота не больше 100 метров. Чувство радости, что цель уничтожена, покрывало все трудности. Вот и аэродром. Мы дома.

Этот первый боевой вылет, совпавший со днем шестидесятилетия товарища Сталина, мне никогда не забыть.

Я четырнадцать раз летал в глубокий тыл противника, мы с Шведовским были под ураганным огнем зенитной артиллерии, не раз встречались с вражескими истребителями, но первый вылет навсегда останется в памяти.

После занятия селения Бобошино части 123-й дивизии 10 декабря получили приказ двигаться правее Выборгского шоссе, по дороге, соединяющей Бобошино со станцией Кямяря. Эта дорога имела для противника важнейшее значение: по ней финны питали огневыми средствами центральный узел своей обороны. Понятно, почему финны обороняли с таким ожесточением каждый километр дороги, по которой следовала дивизия. Завалы, минные поля, фугасы, «кукушки» на деревьях по сторонам дороги — вот с чем мы столкнулись, как только двинулись из Бобошина.

Утром 12 декабря передовой полк дивизии вышел на северную опушку рощи «Зуб». Дальше, не разведав местности, двигаться было нельзя. Впереди лежала широкая, километра на полтора, голая лощина, замыкаемая с севера высотой, помеченной на карте 65,5. За высотой виднелся лес: роща «Фигурная», так мы ее назвали потом. Справа от дороги к лощине подходила вторая роща, обозначенная на карте в форме молотка, роща «Молоток» (под таким названием она вошла в историю боев). Слева от высоты, по направлению к Сумме, тянулось низкое, покрытое мелким и чахлым кустарником, болото, замыкаемое с севера возвышенностями (высота «Язык»), правда, невысокими, но весьма удобными для обстрела местности.

На высоте 65,5, на возвышенности «Язык» и слева от нее, а также в рощах «Молоток» и «Фигурная» враг возвел сильные укрепления. Высота 65,5 имела два железобетонных дота, соединенных между собой подземной бетонированной траншеей-тоннелем, где размещался батальон солдат. В глубине, по направлению к роще «Фигурная», стояло мощное железобетонное укрытие. На возвышенности «Язык» — укрепление, тоже из железа и бетона, с артиллерийскими и пулеметными установками. В роще «Молоток» железобетонный дот поддерживало множество дзотов.

Огневые позиции минометов были устроены повсюду. Артиллерию скрывал сосняк рощи «Фигурная». Все пространство между дотами было изрезано хорошо замаскированными траншеями, по которым финны, оставаясь незамеченными, могли перебрасывать силы на любой участок оборонительной полосы. Траншеи проходили через укрепленные землянки, рассчитанные на размещение до 100 солдат в каждой. Огневые точки всей укрепленной полосы, скрещиваясь, поражали каждый метр лощины и в то же время взаимно обороняли одна другую. А ко всему этому следует добавить целую систему заграждений: надолбы, противотанковые рвы, колючая проволока и минированные участки. Лощину перехватывал широкий пояс надолб, дотов, а за ним лежал глубокий ров, и по ту сторону рва подступ к дотам замыкали пять рядов проволочного заграждения.