— Ты забыл, как я только что забросала тебя рифмами и самыми прекрасными эпитетами и сравнениями в ее честь! — беззаботно рассмеялась Муза.

— Ах, да! — вспомнил Эвалд, и ему стало еще нестерпимее чувствовать ее власть над ним.

— Ну, ладно, — смилостивилась она, — пожалуй, я исполню твою просьбу. Только прогулку мы совершим не пешком.

— У меня… нет денег, чтобы взять лошадей, — смутился Эвалд.

— Сегодня лошадей беру я. Смотри! — Она взмахнула веером, и за окном тихонько раздалось конское ржание. Эвалд распахнул занавески и увидел в предрассветном тумане у подъезда «Эмилии» белоснежного прекрасного коня с огромными крыльями по бокам.

— Это — Пегас, — сказала Муза. — Прогулка на нем, пусть даже единственная, даст тебе много новых мыслей, сюжетов, идей!

Эвалд не помнил как покинул чердак, как сел в удобное седло, — он увидел землю с высоты птичьего полета и услышал музыку крыльев за спиной. Муза парила рядом, изредка приглаживая коню разметавшуюся от ветра гриву.

Внезапно город внизу пропал, наступила темнота… Вскоре Поэт увидел совсем другую страну, иной век, чужую эпоху. Пегас чуть приблизился к холмам у реки, и до слуха Поэта донеслись стихи, которые читала юношам и девушкам рыжеволосая Сапфо. Стихи звучали по-древнегречески, но (как странно!) Эвалд их понимал. А с другого берега, как бы ей в ответ, пел свои песни Алкей. Пел и плакал от безнадежной любви.

Пегас пронесся дальше, и древние города сменились на старые. Внизу пролегла Италия с куполом собора святого Марка, венецианскими гондолами, капюшонами инквизиторов. Эвалд сразу же узнал грубый профиль великого Данте, услышал голос солнечного Петрарки под балконом бессмертной Лауры, и ее — смеющуюся в окне палаццо — смущенную и счастливую. Он улыбнулся им, и поэты ответили ему улыбкой, словно все они были связаны узами таинственного братства.

Облака закрыли вечный город, а когда воздушный занавес вновь распахнулся — далеко внизу уже проплывала земля Альбиона, и блистательный драматург по имени Уильям читал в кругу друзей свои сладостные сонеты. Еще миг полета — и еще двести лет позади, и уже весельчак-Робин пронзительно свистит им из дверей шотландского трактира.

Что для Пегаса земные расстояния?! Что для него века и границы? Вот она — Германия с Шиллером и Гейне; вот — Дания с волшебником Андерсеном; вот — Россия. Эвалд увидел дуэль на Черной речке, услышал, как эхом отозвался треск выстрелов. Он так желал, чтобы роковая пуля прошла мимо зеленоглазого курчавого «африканца»!.. Когда она сразила того, Эвалду стало так больно, словно это в него она попала — еще горячая от полета.

Вот и его время, его земля, его город.

Наступало раннее холодное утро.

Они пролетели над усадьбой Карморана.

— Высади меня здесь, — попросил Эвалд Пегаса, и тот послушно опустился у дубовых ворот. — Спасибо за прогулку.

Пегас мотнул головой, тихо заржав.

— Отпусти его, — шепнул Поэт Музе. — Мне нужно сказать тебе кое-что.

Она устало улыбнулась и напомнила:

— Нам пора проститься. До ночи. А может, до завтра. Давай в другой раз.

— Нет! — испугался он. — Это очень важно.

— Хорошо! — согласилась она. — Лети, Пегас.

Конь расправил крылья и птицей взлетел в небо. Через мгновенье он уже слился с облаками.

Эвалд постучал в ворота.

— Зачем ты стучишь? Кто здесь живет? — удивилась Муза. Эвалд не ответил и застучал сильнее. За забором так же, как и вчера, яростно залаяли собаки. — К кому ты стучишь?! — крикнула она уже в тревоге.

— Сейчас узнаешь, — бормотал он заплетающимся языком, стараясь не смотреть на нее. Он уже чувствовал себя последним негодяем, но твердо решил довести дело до конца.

— Кто?! — раздался громовый голос Карморана.

— Я, ваша милость — дрожа от страха, ответил Эвалд. — Ваш вчерашний гость. Я… сдержал свое слово…

Ворота распахнулись, и навстречу им вышел бородач в том же, что и накануне, медвежьем тулупе. Он оценивающе взглянул на Музу, криво усмехнулся и подал ей свою огромную лапищу:

— Карморан. Владелец «Эмилии».

Муза протянула в ответ свою тонкую руку. Тут Карморан другой рукой схватил ее за локоть и, вырвав волшебный веер, без которого она не могла ни исчезнуть, ни появиться, с силой втащил во двор. Ворота захлопнулись, и Эвалд остался один.

— А деньги?! — крикнул он что есть силы. — Вы обещали мне золото!!!

Со двора раздался скрипучий смех Карморана, и тут же через забор к ногам Поэта перелетали шесть тугих мешочков. Эвалд бросился на землю, сгреб свое богатство и — чтобы не слышать ни криков, ни собачьего лая опрометью кинулся от проклятого места!

4

Очутившись в гостинице, Эвалд обессилено упал на постель и проспал целые сутки. Спал он тревожно, много раз просыпался и тут же проваливался в новый сон. Сны были смутными, полными ужаса.

На следующий день он встал совершенно разбитым, и первое, что бросилось в глаза — была настежь раскрытая дверь каморки. Вчерашние события мигом пронеслись перед ним, и он с испугом кинулся проверять карманы плаща. К счастью, золото было на месте. Поэт успокоенно перевел дух и стал одеваться.

Спускаясь по лестнице, он столкнулся с прекрасной Эмилией и, как всегда, радостно поклонился ей. Она ответила ироничным поклоном и с улыбкой сказала:

— Долго думаете, господин Эвалд. Глядите: влюблюсь в другого! — и, громко расхохотавшись, убежала по делам.

Поэт тоже улыбнулся, но совсем по другой причине. «Смейтесь-смейтесь, госпожа Эмилия, — думал он, глядя ей вслед. — Скоро посмеемся вместе!» Мешочки с золотом приятно оттягивали карманы, и он заспешил в ювелирную мастерскую.

Ювелирный мастер был поражен объемом заказа. Ну, если б десяток колечек. Или дюжину браслетов. Пусть шкатулку, в конце концов! Но целую карету?! Конечно же, заказ очень дорогой, и он безусловно постарается его выполнить. Хотя и не обещает, что скоро… Его ученики и подмастерья не имеют достаточного опыта в таких делах, а сам он, конечно же приложит все силы, но их не так у него много. Годы, годы, молодой человек!..

Однако фантазия Ювелира уже рисовала в его воображении карету целиком, вплоть до тончайших завитушек на дверцах: он был настоящим мастером своего дела. Сразу были разосланы ученики во все концы страны для закупки янтаря, словом, не успел Эвалд возвратиться в гостиницу, а Ювелир, получивший щедрый задаток, уже работал вовсю!

Дни шли за днями, и теперь Эвалда, увы, совесть уже не мучила. Он отнес последние стихи к переписчику и, как советовала Муза, отослал их прямехонько в одно из столичных издательств, где его уже печатали не раз. Ответ был, как всегда — восторженным. Гонорар обещали через неделю, а саму книгу — лишь через три месяца, так как ее собирался проиллюстрировать Эжен Малиновский — лучший график современности, обладатель «Золотой Груши» — самого престижного из международных призов для книжных художников!

По утрам или вечерам Эвалд по привычке затачивал перья, заливал чернила в чернильницу, нарезал бумагу и, набрасывая все новые и новые строки, посмеивался про себя: «Вот тебе и умер Поэт!»

Вначале новые стихи почти не отличались от старых, и почитатель не нашел бы никакой разницы между теми и другими (были еще слишком сильны впечатления от прогулки с Музой и Пегасом), но очень скоро Эвалд почувствовал, что разница все-таки существует… Новые стихи были разумны, чуть лиричны, в меру гражданственны; они обличали, кричали и гневались, плакали и мечтали, у них были правильные рифмы и четкие размеры. Но стали они слишком четкими, слишком правильными. Куда-то подевались сравнения и метафоры, пропали ирония и гипербола, и больше никогда не появлялись эпитеты, но — самое главное — исчезла свежесть мысли и новизна поэтического ощущения Жизни… Они теперь походили на проколотую булавкой бабочку, с которой, у тому же, стерлась пыльца.

Но Эвалда это мало беспокоило. У него была новая забота: ежедневно захаживать к ювелиру. Он одновременно и собственное любопытство удовлетворял, и торопил своим присутствием мастера. Уже матово сверкали янтарные колеса, просторный кузов и витые фонари. И хоть рессоры, петли, защелки и винтики пришлось выковать и отлить из бронзы, — янтаря было везде так много, что карета казалась высеченной из одного янтарного куска.