— Поздно. Он успел раньше нас. Он обошел нас — точнее, обходил на каждом повороте. Завтра надо отдавать Ланселота обратно. Не думаю, что он доживет до вечера, скорее всего его распилят на куски и где-нибудь закопают. Хотя он всего лишь молчаливый свидетель преступления. И даже этому мы не сможем помешать.
— В конце концов он лишь серв… — сказал Марк и осекся.
— Серв с частичкой человека внутри. Мыслящее существо. Возможно, это первый и последний серв в мире, способный думать. Рассуждать. Он не может не уметь чувствовать, Марк.
— Каким бы совершенным он ни был, он только механическая кукла, в голове которой вместо чувств — комок чар. Не принимайте это так близко.
Я не ответила.
В гостиной горел свет, когда мы вошли там обнаружился Христофор собственной персоной. Облаченный в полинявший халат, в шлепанцах на босу ногу, он восседал за столом и с удовольствием ужинал. Проспав большую часть дня, он определенно не маялся похмельем, напротив, был бодр, весел и даже позволял себе негромко насвистывать что-то под нос. Увидев Кира в платье, он забыл закрыть рот и несколько секунд являл собой достаточно забавное зрелище. Сгорая от стыда, Кир устремился по лестнице в свою комнату, по пути тщетно пытаясь сорвать с себя корсет и путаясь в развевающемся подоле. Христофор Ласкарис закрыл рот, аккуратно подцепил вилкой маринованный гриб, отправил его в рот и принялся сосредоточенно жевать. Лицо его приняло привычное невозмутимое выражение.
— Кто-нибудь собирается мне что-нибудь сказать? — спросил он спокойно, промокнув бороду салфеткой.
Обращался он уже ко мне одной — Марк, улучив момент, пропал бесследно. Весьма в его характере.
— О чем? — спросила я вяло, усаживаясь за стол напротив, — О Кире? Или… так?
Без слов поняв мое состояние, Христофор проворно подвинул к себе чистый бокал, налил вина и передал мне. Я нерешительно уставилась на вино. На поверхности оно казалось светлым, почти прозрачным, по нему шла легкая рябь, в которой плясали огни отражающихся свечей. Но чем глубже, тем непрогляднее оно делалось, крохотная бездна в миниатюре. Христофор утвердительно кивнул мне и, вдохнув, я выпила сразу половину.
Как ни странно, сделалось действительно легче. В животе потеплело, по телу проворными покалывающими змейками разнеслось приятное, подламывающее ноги, опьянение. Окружающий мир стал мягче, потерял острые углы.
— Про Кира я спрашивать не буду. Хотя… кхм… Нельзя так удивлять старика. Предупредили бы хоть.
— О, это ерунда.
— Ну конечно… Сперва он выряжается как гастролирующая кокотка, потом начнет вышивать, играть на клавесине и в конце концов сбежит с каким-нибудь заезжим ловеласом… Ладно, речь сейчас действительно не о Кире. Вы не слышали сегодня по радиофонике новости? Я про ваших добрых знакомых из «Ониса»? Кажется, базилевс наконец разобрался в ситуации… Фирма объявлена банкротом, чародеи же в розыске.
— Что? Нет, нет. А что передавали? Впрочем, сейчас уже все равно. И «Онис» тут не при чем.
— Вы разобрались с сервом?
— Практически, — ответила я еле слышно, — Да, наверно разобрались.
— Кажется, найденный ответ не доставил вам радости, — философски заметил Христофор, — Выпейте еще. Знаете, какой-то старый прохвост сказал, что истина в вине. И я ему верю. Только когда выпьешь бокала три-четыре «савотьяно», начинаешь понимать, сколь все вокруг нас бессмысленно, лживо и непостоянно. А истиннее этого и быть ничего не может.
— Мы почти наверняка знаем, кто убийца. И это не серв.
Христофор Ласкарис не выглядел удивленным. Он достаточно долго с нами работал чтобы утратить умение удивляться окончательно и бесповоротно. А может, именно поэтому мы на него и работали — он никогда не удивлялся по-настоящему, что бы мы ни выкинули.
— Рассказывайте, Таис.
Я начала рассказывать. Поначалу говорить было сложно, приходилось подбирать слова, выстраивать их, вспоминать… Но вино сделало свое дело. Я говорила все оживленнее, рубила ладонью воздух, жестикулировала. Христофор слушал внимательно, время от времени что-то спрашивал, молча кивал. Так слушает не собеседник, так слушает преподаватель, слишком старый и слишком опытный для того чтобы бомбардировать соискателя градом каверзных, но очевидных вопросов. Вопросы его были коротки, иногда казались не по существу, они были как постоянно меняющийся ветер, дующий то в одну сторону, то в другую. Под их натиском было уже не так легко быть уверенной в собственной правоте.
— Вы защищаете серва потому, что считаете его невиновным?
— Да, именно поэтому.
— А вовсе не потому, что симпатизируете беспомощной, лишенной прав, мыслящей вещи?
— Это не симпатия и не жалость!
— …и терпеть не можете финансовых воротил?
— Я никогда такого не говорила!
— Если отраву подсыпал кто-то из сотрапезников — почему лжет серв?
— Он не лжет. То есть нет… Он пытался лгать, но это была просто защитная реакция, как у любого мыслящего существа.
— Он подсыпал яд или нет?
— Он… Перестаньте! Я чувствую себя словно на экзамене…
Христофор мягко улыбнулся.
— Проблема вашей теории не в том, что она зиждется на интуиции. Я готов признать мерилом истины хоть интуицию, хоть цыганские гадания — если этот метод будет работать и приносить пользу. Вы утверждаете, что в Кредитном Товариществе кто-то из руководства проводит финансовые махинации, нежелательных свидетелей которых было решено убрать. Это само по себе достаточно громкое заявление. Нет, оно не лишено смысла — на моей памяти кого только не сводило в могилу сочетание денег и яда! — но я вижу здесь слишком много нестыковок, на которые вы упорно не обращаете внимания. К примеру… Ланселот!
Слуга в белых доспехах вошел в гостиную так быстро, словно ждал оклика за дверью. Все-таки он не был лишен грации, просто его грация была нечеловеческого, совершенно иного свойства. Когда его голова повернулась в мою сторону, я почувствовала себя неловко, как и обычно перед объективами серва. Наверно, я никогда не смогу привыкнуть к этому механическому равнодушному взгляду.
— Скажи мне, ты не думаешь, что кто-то из приятелей твоего хозяина мог отравить его, пока ты прислуживал за столом в тот вечер?
От неожиданности вопроса я едва не опрокинула бокал с вином, но нервы Ланселота были сделаны из материала покрепче.
— Мой хозяин был хорошим человеком.
— Однако вопрос в силе.
— Я не знаю.
Но Христофор был безжалостен.
— Ты мыслящее существо, как считает Таис, а значит ты можешь анализировать события и делать выводы. Ты знал и Иоганеса и его сослуживцев достаточно долго, но все равно не можешь ответить?
— Я ничего не видел.
— С этим я не собираюсь спорить. Но в доме был убит человек, а кроме него там находился только ты и еще трое людей. Если Иоганеса убил не ты, значит это был кто-то другой. Кто-то из трех. Кто?
Серв дернулся, даже не туловищем, просто его голова качнулась вперед, как от оплеухи.
— Кто-то из трех… Возможно… — я впервые слышала нерешительные модуляции в его нечеловеческом голосе.
— Ну ладно. Тебе не сложно будет пойти на кухню и приготовить еще этого чудесного лимонного соуса для креветок?
В этот раз Ланселот отозвался сразу, как будто даже с облегчением:
— Да, господин Ласкарис.
— Ступай.
Христофор вопросительно приподнял бутылку вина, но я помотала головой. Он наполнил собственный бокал и вздохнул:
— Может это существо и мыслящее, но беседовать с ним — сущее наказание. Настоящий молчун.
— Он не хочет свидетельствовать против знакомых ему людей. Разве это желание уберечь от опасности человека — не свидетельство того, что его церебрус работает корректно?
— Кроме этой мотивации могут быть и другие, но ты как обычно оцениваешь факты по форме — по тому, насколько легко они закрепляются в твоей теории.
— В ней пока не хватает одного, самого важного факта, — я всматривалась в поверхность вина, точно там мог плавать ответ. Но ответы в вине мог находить только Христофор, — Я не могу понять, кто и как отравил Иоганеса. Каждый из трех отлучался. У каждого была возможность попасть на кухню, пока Ланселот сервирует блюда в обеденной, и подсыпать отраву. Ее не обязательно было даже подсыпать в тарелку Иоганеса. Покойник из специй предпочитал нашараби, об этом знали все, значит можно было подсыпать крысиный яд в склянку со приправой. Но почему тогда следы яда оказались на руке Ланселота?.. Этого я не могу понять.