Знакомство уже с первыми близлежащими поселениями показало всю губительную силу половецкого набега. Стояли спалённые дотла дома, и лишь торчащие среди пепелищ очаги указывали, что здесь жили люди. Половцы разорили и сожгли подгородную княжескую усадьбу, сёла, принадлежащие самому князю и княгине. Теперь неизвестно было, с кого брать налоги и виры, сколько людей осталось в живых и где они обретаются. Целый день объезжал князь подвергшиеся удару врага селения, и не напрасно. То там, то здесь, увидев проезжающего князя и его дружину, выползали из каких-то неведомых углов, лесных чащоб, из высоких сугробов люди — промёрзшие, с узелками в руках, со скорбными глазами. А в других местах уже начинали стучать топоры. Оставшиеся в живых валили деревья для постройки новых изб, амбаров, бань. Медленно оживала переяславская земля.
ПЕРВЫЙ ПУТЬ
Половцы ушли, и переяславская земля начала зализывать нанесённые ей раны. Всю зиму везли смерды мимо города лес на постройку изб, бойко стучали в округе топоры и пели пилы. Леса на северных границах княжества было много, а потому крестьяне окрестных сел, деревень, погостов к весне уже сумели поставить незамысловатые рубленые клети.
Князья и бояре, покряхтывая, доставали серебро, отстраивали заново свои подгородные усадьбы, ссужали деньгами смердов своих княжеских и боярских сёл. Всю весну тиуны сбивались с ног, возрождая нарушенное половцами хозяйство. Многое из того, что взяли переяславцы у торков прошлой зимой, было ныне потрачено на эту спорую и необходимую работу.
Всеволод учил в те дни сына: «Переменчива жизнь. Вчера мы были победителями, сегодня побили нас. И не раз ещё так будет в жизни. Она поворачивается как колесо — то счастливым, то несчастливым боком — всё катится и катится вперёд. И если плохо тебе придётся в жизни — не унывай, знай, что повернётся снова её колесо и засияет для тебя солнце. Вся ведь жизнь состоит из тени и света, потому и не скучно людям жить, всё время они между радостью и страхом, между отчаянием и надеждой».
Всеволод ласково смотрел в голубые глаза сына, усмехался. «Ну да пока выкинь всё это из головы, молод ты ещё для этих мыслей, а сейчас запомни: пока смерд у тебя имеет избу, пока он сыт и при коне, орает землю, до тех пор будут у тебя люди в полку, будет хлеб в твоих княжеских амбарах и мёд в твоих медушках, но если обнищает и разорится смерд — тогда и княжескому хозяйству грозят неисчислимые беды».
Половцы затихли, но тревога не ушла из княжеского дворца. Всю весну, лето и осень скакали гонцы из Чернигова в Переяславль, а оттуда в Киев и обратно. Владимир видел, что всё чаще тень заботы не сходила с лица князя Всеволода. Сыну было уже девять лет, и нередко беседы с гонцами, которым Всеволод наказывал передать свои речи то Святославу в Чернигов, то Изяславу в Киев, то Всеславу в Полоцк, князь проводил в присутствии княжича.
Беспокойство нарастало на Руси. Великий князь Изяслав всё больше подпадал под влияние ляхов, которые окружали теперь не только его жену, но и его самого. Л вместе с ляхами всё больше проникало на Русь латинство, влияние римского клира. Монахи Печёрского монастыря всё чаще выражали великому князю своё недовольство. Запёршись в уединённой келье, Антоний вещал братии, что великие напасти ждут Русь, если она преклонит колена перед еретиками, а монах Никон, который день и ночь трудился над летописным сводом, записывая на пергамент всё, что знал о жизни славянских племён и о деяниях князей Рюрикова корня, — тот открыто обличал в ереси и отступничестве от православной веры самого великого князя. И когда Изяслав пригрозил монаху наказанием, святой отец бежал из Киева в Тмутаракань. По пути он был гостем Святослава черниговского и Всеволода переяславского.
Князь Всеволод хмуро слушал медленную, но твёрдую речь Никона.
— Надо бороться, князь, — говорил монах, — по своим гнёздам не отсидитесь, когда чужеземцы захватят главное наше гнездо — Киев. Уже сейчас они верховодят за спиной великого князя Изяслава, прикрываются его именем, расставляют повсюду своих людей из киевлян. Уже и тысяцкий и посадник гнут в сторону латинства, а там наступит очередь других городов. Пропадёт с таким трудом собранная Русь.
Всеволод думал о другом. К нему что ни месяц шли гонцы из Константинополя. Греческий патриархат очень надеялся, что третий Ярославич, зять византийского императора, надежда и опора истинного православия на Руси, не допустит усиления в Киеве проклятых еретиков.
Всеволод, давно и тесно связанный с византийским двором, просто не мог смириться с тем, что митрополита Ефрема при дворе Изяслава всё более оттесняли от дел государственных, и он находил душевное отдохновение здесь, в Переяславле, на далёкой русской окраине. А Святослав всё слал и слал гонцов к младшему брату, обличая Изяслава не только в ересях, но и в прямой измене. «Великий князь, — наказывал Святослав передать Всеволоду, — рушит отцовский завет. Вот он уже захватил Новгород — прирождённую отчину Владимира Ярославича, подмял под себя Туров, свёл Ростислава из Ростова и Суздаля и готовит захват этих столов под свою руку. Нельзя медлить, князь, Ростов и Суздаль — испокон веку принадлежали переяславскому столу, посылай туда Владимира, дай ему с собой добрых бояр. Изяслав вместе с Всеславом полоцким замышляют извести нас, своих братьев, и захватить всю Русскую землю».
Сеял Святослав семена злобы и ненависти в сердце Всеволода, и тот, гневясь, запалялся сердцем против князей киевского и полоцкого.
Дурные вести шли и с венгерского порубежья и с Владимира-Волынского. Там сидел сведённый из Ростова и Суздаля Ростислав Владимирович. Он женился на Ланке, дочери венгерского короля Белы I, и она родила ему вслед за старшим сыном Рюриком ещё двух сыновей — Василько и Володаря. Теперь Ростислав силён не только своей силой, но и силой своего тестя — венгерского властелина. Доходили слухи, что Ростислав будет искать для себя нового, более почётного стола, чем далёкий Владимир-Волынский. Он говорил, что после смерти Игоря Ярославича вот уже столько лет свободен смоленский стол, и почему бы не отдать этот стол ему, сыну старшего Ярославича.
Беспокойство усилилось, когда в Переяславль дошли слухи о том, что Волхов пять дней тёк вспять. Это было плохое знамение. И вскоре оно оправдалось. Из Полоцка вышел Всеслав и сжёг Новгород, и тут же пришли вести из Владимира-Волынского. Белокурый красавец Ростислав поднял оружие против братии и бежал в Тмутаракань.
Было это в 1064 году, когда Владимиру Мономаху исполнилось одиннадцать лет. Он живо вспомнил заносчивые взгляды Ростислава, настороженность при виде его старших князей — братьев. Теперь Ростислав скакал к морю, минуя черниговские и переяславские земли, а вместе с ним гнали коней на восток преданные ему дружинники, сбитые вокруг него ещё при отце в Новгороде, а позднее — в Ростове и во Владимире. С ним ушли в Тмутаракань и два его ближних боярина — Вышата, который служил ещё его отцу и водил при нём княжескую дружину, и Порей — видный киевский воевода. Оба были недовольны старшими Ярославичами, особенно Изяславом, нарушившим их законные права в Новгороде и Киеве, и теперь князь-изгой и его бояре мечтали укрепиться в Тмутаракани, вдали от Киева.
Тмутаракань манила к себе всех обиженных и обойдённых. Здесь, на юго-восточной окраине Руси, вблизи дикого поля, рядом с византийским Херсонесом князья не чувствовали на себе властной руки киевского князя. Приятно тревожили и воспоминания о былом. Разве не здесь, в Тмутаракани, сидел удачливый брат Ярослава Мстислав Владимирович, который захватил у Киева половину его земель и провёл границу по Днепру. Разве не отсюда ходил он со своей удалой дружиной на ясов и касогов, рубился в иоле с печенегами, прославив Русь своими подвигами?
Ростислав не хотел более ждать и выглядывать из-за плеч старших Ярославичей: мечом решил он добыть себе место среди Ярославова племени.
И разом всколыхнулись Киев, Чернигов и Переяславль. Изяслав боялся, что захочет Ростислав вернуть Тмутаракани прежнюю Мстиславову славу, Святослав черниговский был в ярости оттого, что посягнул Ростислав на его родовую отчину, где сидел его старший сын Глеб. Заволновался и Всеволод, ведь Ростислав, княживший в его владениях — Ростове и Суздали, мог теперь, опираясь на удалую дружину, отвоевать себе эти столы.