Но выходившие из-под пера повести и романы оставались практически безответными. Над исторической романистикой Ивана Кузьмича Кондратьева, как в сказке Андерсена, довлела тень непритязательного изготовителя литературного ширпотреба, — и выбраться из-под нее писателю до самой смерти (1904) так и не удалось. Тем более, что книжные полки непрестанно продолжали пополняться за счет его неприхотливых пьес да сходной по качеству — одноразового прочтения — продукции.

В стихотворении «Дубрава», которое мы склонны рассматривать в первую голову как документ психологического состояния автора, не чуждого спонтанных фрейдистских признаний, Кондратьев, пользуясь привычным словом-символом «певец» (под которым частенько скрывал альтер-эго), написал: «Но кто же песнь мою поймет? Но кто же песнь мою полюбит?» В этих строках оказалось больше биографического, чем автору хотелось бы: он оставался непрочитанным, незамеченным прежде всего в том жанре, где писательский его талант раскрылся в наибольшей степени. Неприметность такого рода продолжалась и после ухода Кондратьева из жизни: еще некоторое время выходили отдельные его издания, но выходили по стечению случайных обстоятельств. Это была в одном случае довольно слабая повесть «Казнь Верещагина», в другом — объяснительная книжка для игры в «Лото племен и народов». Уже при новом режиме Товарищество И. Д. Сытина выпустило в 1923 году одну книжку Кондратьева: то были детские стихи про Степку-растрепку. Таков оказался финальный аккорд в полувековой истории публикаций Ивана Кондратьева. Для современного читателя знакомство с его произведениями, по существу, начинается с tabula rasa — чистого листа.