Из дальней балки показались солдаты в ушанках. Оттуда в воздух взлетела зеленая ракета. Майор Козюлин радостно замахал рукой, мол, понял, вижу — автоматчики Панина!

Властным и сильным голосом майор подал команду:

— Гвардия, за нашу Советскую Родину — в ата-а-ку!

По всему полю могуче грянуло «ура», и гвардейцы, ощетинясь штыками, кинулись на немцев. Завидев стремительную атаку русских, неприятельские солдаты на миг остановились и потом повсеместно начали удирать, настигаемые хлестким огнем.

На фланге затрещали автоматные очереди. Это ударила рота офицера Панина.

Разгром немецкого полка был полный.

После боя Козюлин, в полушубке, в черной барашковой кубанке, обходил солдат. Еще издалека его заметил Халиков — тот самый плотный черноусый гвардеец. Он встал, машинально застегнул ватник и бойко сказал подошедшему командиру:

— Товарищ майор, рядовой Халиков на позиции.

— Рана не мешала? Пулемет в исправности?

— Моя машина как часы! — ответил Халиков и задорно добавил: —А о ране не вспомнил. Некогда было.

— Ваша работа? — спросил Козюлин, посмотрев на трупы фашистов, валявшиеся неподалеку от пулеметной точки.

— Фактически воюю, — заговорил Халиков. — Прут, стервы, прямо на ячейку, чтобы меня, значит, мертвым сделать. Думаю: как так? Фашисту жить, а мне в земле лежать? Злость вскипела, прижался к пулемету и давай косить… Фактически воюю! — заключил рядовой.

— Орел! — торжественно произнес Козюлин, обнимая солдата.

В это время подошел связной с донесением из разведки лейтенанта Птицына:

«По дороге замечен артдивизион противника. Направляется в нашу сторону…» — прочитал Козюлин и тут же заспешил в штаб.

В низких лучах раннего солнца, как алмаз, горели крупинки пористого снега. Степь так вольно раздалась, что гряды дальних высот, меж которыми затерялись хутора, едва различались в синеве утра.

Полк биваком расположился в молодых посадках. Штаб полка ютился в парусиновой палатке. В углу пыхтела докрасна раскаленная железная печка, на плите кипел в алюминиевом котелке чай.

На столе разложена потрепанная, исчерченная цветными карандашами карта. Склонился, глядя на нее, Козюлин. Изредка он приподымал голову и смотрел на дверь. С минуты на минуту ждал возвращения старшего лейтенанта Панина, автоматчики которого несколько часов назад устроили засаду на пути немецкого артдивизиона.

Прибыл наконец и Панин! Он входит, молодецки отдает честь, и по радостному его лицу видно, что бой окончился удачно.

— Вижу, вижу, твои молодцы сквозь огонь и воду пройдут, — оживился Козюлин. — Рассказывай, как разделались.

— Навели порядок, — простуженным басом заговорил Панин. — Немецкий дивизион двигался по дороге, а мы лежали в снегу, на обочине. Пятнадцать орудий тянули кони. Чуть только дивизион поравнялся с нами, сразу началась заваруха. Птицын, лихая головушка, завел своих разведчиков с тыла и ударил в хвост, а мы в лоб… У немцев, конечно, нервы сдали сразу. Все орудия побросали.

Панин лукаво посмотрел на командира полка:

— Кстати, вы искали хорошего коня. Есть такой! В голове колонны дивизиона ехал на белом коне офицер. Как только началась стрельба, он дал тягу, но я снял его с первого выстрела, а коня поймал..

— Благодарю за победу… И за копя, разумеется, спасибо! — Лицо Козюлина расплылось в улыбке.

Вновь склонился командир над картой. Попыхивая трубкой, Кирилл Иванович продолжал обдумывать план штурма хутора Средне-Царицынского. После недолгой паузы он оторвал взгляд от карты и обратился к командирам:

— А что, товарищи, если мы предпримем ночной налет?.. Силенки у немцев еще не выдохлись, днем, пожалуй, сопротивляться будут отчаянно. А ночью сподручнее.

— Конечно, конечно, — поддержали офицеры своего командира.

— Вот пушек маловато, — озабоченно обронил Козюлин.

— Как так? А трофейные? — подал голос Панин. — Ведь их пятнадцать штук… И снаряды есть.

— Идея! У вас запасные артиллеристы найдутся? — обратился Козюлин к начальнику артиллерии полка.

— Подберем, товарищ майор, только надо выделить из числа пехотинцев подносчиков снарядов, а наши подносчики встанут у трофейных пушек. Они умеют стрелять.

— Ладно, — кивнул Козюлин и посмотрел на часы. — Сегодня в двадцать ноль-ноль выступаем.

…К хутору подошли глухой ночью. На фоне снега виднелись дремно прикорнувшие хаты. Кругом было тихо, будто ни одного солдата не было в хуторе. Судя по рассказам захваченного накануне «языка», хутор, однако, был забит отступающими солдатами. Козюлин знал, что падение вражеского опорного пункта в Средне-Царицынском откроет ворота для рейда наших танков по тылам врага, и потому хутор надо было взять непременно.

Стрелки и автоматчики ушли на точно указанные рубежи для нападения. Томительно тянулось время, и вдруг ночную тишь взорвали частые орудийные выстрелы.

Вражеские солдаты и офицеры выбегали из хат кто в чем — в гимнастерках, в нательном белье… Как при пожаре, метались по улице.

С разных сторон в хутор хлынули советские пехотинцы. Автоматчики, очищая дома и улицы, расстреливали охваченных смертным ужасом солдат.

На рассвете посреди хутора были собраны пленные. Их было сотни три. Они стояли на снегу, ежась от холода и потирая замерзшие руки. Некоторые, особенно офицеры, не хотевшие сразу сдаться в плен, теперь вылезали из подвалов, из ометов соломы, отовсюду, где только можно было до этого спрятаться, и понуро брели к колонне.

К командиру полка Козюлину привели адъютанта немецкого генерала. Он угодливо раскланивался и охотно отвечал на все вопросы.

— Русс хорош… Гитлер не хорош… — бормотал он.

— Где ваш генерал? — строго спросил командир полка.

Адъютант показал рукой на развалины крайней хаты.

Скоро разыскали вход в погреб, вырытый под полом разрушенного дома. В погреб полезли ординарец генерала и за ним наши автоматчики.

— Вылезай, твое фашистское благородие, так твою перетак, — гаркнул гвардеец-автоматчик. — Хватит, отыгрался!

На генерале щегольский мундир был порван и облеплен грязью. Высокий, сухопарый, с мясистым носом, генерал молчал, исподлобья глядя по сторонам.

— Ого, ничего птица попалась! — проговорил кто-то из гвардейцев.

— Велика, да ощипанная! — заметил Козюлии.

Раздался озорной, веселый смех.

Генеральное наступление, начатое утром 19 ноября 1942 года, бурно развивалось по всему югу. Это наступление привело к крушению гитлеровских полчищ между Доном и Волгой; здесь, у неприступных волжских берегов, была окружена многотысячная армия Паулюса. И в то время, когда фашистские войска доколачивались в гигантском котле, на просторах донских и украинских степей катился могучий вал советского наступления. В потоке колонн двигался и гвардейский полк Козюлина.

Много дней, пылающих, грохочущих от зари до зари, провел в боях славный полк. Сотни километров прошли гвардейцы по земле украинской, отбивая у врага города и села и возвращая советских людей, перенесших безмерное горе и страдания, к жизни.

В мартовский день, уже после освобождения Ворошиловграда, гвардейцев догнала радостная весть: их командира майора Козюлина наградили орденом Суворова! Многие гвардейцы, слава о которых шумела в дивизии, также были награждены орденами и медалями.

Боевые награды вручали гвардейцам в короткие минуты передышки. Где-то за близким перелеском слышалась стрельба, ухали орудия, а здесь, на берегу Северного Донца, люди бережно брали в огрубелые руки ордена и медали и клялись в верности долгу перед развернутым Знаменем полка.

А потом полк проходил мимо Знамени торжественным маршем. Стройно, плечом к плечу, шли гвардейцы. Погромыхивали по выложенной из камня дороге пушки со щитами, иссеченными пулями и осколками. На холмике у Знамени стоял командир полка Козюлин.

В этот мартовский день Северный Донец казался величаво-гордым. Взломав лед и выйдя из берегов, река пенилась и шумела. Крупные зеленые льдины упрямо пробивали себе путь, все сокрушая на своем пути, и, подхваченные бурными потоками, стремительно неслись вдаль.