На рассвете 10 августа 1919 года 4-ый Донской корпус генерала Мамантова, перейдя в брод мелкую, с отлогими песчаными берегами реку Хопер у станицы Добринской, прорвал Южный фронт красных и на рысях ушел вглубь степей. Задача, поставленная его корпусу громить вражеские тылы и сорвать готовящееся наступление, выполнялась блестяще. Целые дивизии разбегались при одном виде казаков, а города и губернские центры сдавались без единого выстрела. Встревоженное успехами мамантовцев, большевисткое правительство забило тревогу, создав Внутренний фронт, насчитывавший 25 тысяч красноармейцев и выделив ему авиацию и бронепоезда. Соотношение сил было 1:10 в пользу большевиков, не считая отсутствие у Мамантова артилерии и самолетов. Уверенные в своем численном превосходстве ответные удары красных становились все смелее, больнее и яростней. Истекала третья неделя рейда. Сотня Берсенева шла в авангарде, снимая дозоры красных. Казаки их не убивали, а отобрав винтовки, просто отпускали солдат на все четыре стороны со связанными руками, дав им на прощанье пару тумаков по филейным частям; Мамантов предвидел, что постоянно растущая колонна пленных замедлила бы стремительный бег его корпуса и предпочитал быть налегке. Местность, по которой они скакали была плоская и большей частью открытая, изредка встречались небольшие холмики и перелески. Продвижение задерживалось переправами через разлившиеся речки и наполненные водой овраги, тем более что переходы совершались ночью, чтобы избежать наблюдения с аэропланов. Благодаря удачно выбранному направлению, хорошей разведке и искусно пущенным ложным слухам корпусу Мамантова удалось, обходя большевисткие заставы, незамеченным подойти к поселку Шукаевка, где собирались встать на дневку. Оттуда до столицы губернии было рукой подать.

Избы поселка, разбросанные на пригорке, чернели в предрассветной мгле. Силуэт наклоненной жердины журавля-колодца вырисовывался на фоне светлеющего неба, хотя луна и звезды еще царили на западе. В прохладном ночном воздухе горячий пар от лошадиного дыхания смешивался с дыханием всадников. Быстрые струи неширокой речки у подножья холма обтекали столбы сожженного моста. Берсенев с двумя разведчиками выдвинулся вперед, ища брода рядом с мостом. Преодолев препятствие и слегка замочив бабки лошадиных ног, они размашистой рысью взлетели наверх, оказавшись посередине квадратной площади. «Господин полковник, это засада!» прошептал разведчик, въехавший на площадь минутой раньше. Молниеносным движением он достал из-за спины карабин и щелкнул затвором, вгоняя патрон. Берсенев вгляделся. Действительно, за строениями, ощетинившись штыками, прятались десятки красноармейцев; однако шквала огня при виде белых не последовало. Берсенев поднял руку, призывая своих разведчиков к тишине. Их было всего трое сорви-голов. На цыпочках, повернув лошадей назад, они начали осторожный спуск к реке, возвращаясь к своим. Уже возле брода по ним затрещали выстрелы. Проснувшиеся красные преследовали их, стреляя на ходу. Яркие вспышки засверкали на склоне. Берсенев вдруг очутился на земле и кубарем покатился к воде. Его дончак, раненый и парализованный, валялся на боку на склоне в десятке саженей выше от него. Несчастное животное с хрипом било копытами воздух. Колено Берсенева саднило от ушиба о камень, а из рассеченной правой брови капала кровь. До красной цепи оставалось меньше ста пятьдесяти шагов и расстояние сокращалось. Изогнувшись, он сорвал со спины винтовку и, смахнувши с глаз капли крови, тщательно прицелился и выстрелил. Бегущий на него солдат схватился за лицо и упал навзничь как подкошенный. Быстро опорожнив обойму в наступающих, он перезарядил магазин и продолжил стрельбу. Откуда-то снизу позади него бухали частые и упорные выстрелы двух его разведчиков. Поредевшая красная цепь дрогнула и залегла. Тут подоспели главные силы корпуса. Вынув шашки из ножен, казаки перешли в галоп и выбили красных из поселка. Там оказался обоз, в котором было три пулемета системы Mаксим, патроны и запас продовольствия, состоящий из мешков свежевыпеченого хлеба и круп, наваленных в фуре и трех подвод, нагруженных ящиками со свиной тушенкой, еще с довоенных императорских провиантских складов. Последнее было наиболее ценным, так как Добровольческая армия кормилась от «благодарного населения», в виду отсутствия снабжения со стороны интенданства и все были рады добыче. К Берсеневу, все лежащему на склоне, подскакал Шебаршин. Он только что вышел из боя и тяжело дышал. Его кобыла была в мыле после долгой скачки и он ее с трудом сдерживал. Шебаршин все еще трясся от возбуждения атаки, постепенно приходя в себя и начиная замечать окружающее. Увидев худое состояние своего друга, он взял его в свое седло и отвез в лазарет, который был оборудован в экипаже, покрытым брезентом с намалеванным на каждой стороне красными крестами на фоне белых кругов. Он был единственным пациентом и две койки внутри, образцово заправленные, были пусты и нетронуты. Тоненькая, светловолосая девушка в форме медсестры сноровисто продезинфицировала разрез, зашила его и перебинтовала его голову. «Жених-то ваш далеко?» благожелательно улыбаясь, осведомился Берсенев. «За такой красавицей нужен глаз да глаз.» Эта застенчивая, миловидная молодая женщина напоминала ему искренностью и манерой держаться сестру его покойной жены Сашеньку. «Здесь он; есаулом служит,» она не поднимала расстроенных, обеспокоенных глаз. «Все Георгия хочет заслужить и всегда вперед лезет. Ох, волнуюсь я за него; все глаза выплакала.» «Ничего, может обойдется и получит он своего Георгия без единой царапинки. Как зовут его?» «Щеглов, Ермолай,» она с надеждой взглянула на Берсенева. «Как же знаю. Очень достойный и осмотрительный офицер. Зря рисковать не станет.» «Вы уж смотрите за ним, г-н полковник, держите его от беды. Неровен час, в засаду попадет. Я не переживу.» Она тихонько всхлипнула, не в силах удержаться. «Будет сделано,» Берсенев попытался обнадежить ее. Его рана оказалась легкой и после перевязки он тут же вернулся в строй.

Пешком, взобравшись на склон, он опять вернулся к поселку, где на рассвете они едва избежали засады. Солнце стояло в зените, заставляя прищуривать глаза от яркого света. С возвышения, по мере того как он поднимался, его взору открывались широкие виды на заливные луга, перелески и извилистую речонку, устье которой пропадалo на горизонте. Становилось жарко. В тени почерневших от времени деревянных построек на утоптанной ногами земле лежали с высунутыми языками собаки. Амбары, конюшни, курятники и коровники были разграблены войсками, квартировавшими целый месяц в поселке, что стало причиной тишины, стоявшей вокруг. Не слышалось привычных звуков деревенской жизни: кудахтанья кур, писка цыплят, криков петухов, блеяния, ржания и мычания скотины. Их заменило гробовое безмолвие, лишь теперь нарушеннoе донцами генерала Мамантова. Редкие местные жители с недоуменными лицами взирали на множество бородатых, увешанных оружием, довольных жизнью, неунывающих пришельцев, заполонивших их тихую, забытую миром обитель. Спешившиеся, с мисками в руках, казаки выстроились к слабо дымившей полевой кухне на колесах, от которой исходил аппетитный аромат пшенной каши. Повар, обмотанный белым фартуком и с черпаком в руке, накладывал каждому миску до верха и в придачу давал банку мясных консервов и полбуханки хлеба. Здесь не было классовых различий: простой казак и командир корпуса стояли рядом, соблюдая очередь к общему котлу. Берсенев примкнул к Шебаршину, расположившимся со своими конниками на большом квадрате брезента, постланному прямо на землю. Некоторые лежали с закрытыми глазами, а другие, пришедшие позже, сидели по-турецки, заканчиваю свою трапезу. Острием своей шашки Берсенев осторожно открыл консервную банку и пользуясь свежей сосновой щепкой, вывалил содержимое в миску с кашей. Пока он жевал, Шебаршин передавал ему последние новости. Крестьяне показали мамантовцам тела двух добровольцев, захваченных красными неделю назад. Их нашли брошенными в канаве в лопухах. Эти юноши не имели никакого отношения к прорвавшемуся корпусу, а были артиллеристами на бронепоезде, незадолго до этого подорванным неприятелем. После допроса они были отданы толпе на самосуд и проведены через поселок. Их нещадно били палками и отрезали им уши и носы. «Люди, способные совершать такое, перестают быть людьми. Убить, таких как они, не грех,» Берсенев даже перестал есть. «А ведь наши сегодня трех красноармейцев задержали. Совсем подростки, лет им по шестнадцать. Не успели убежать со своими, отстали и прятались все утро на чердаке. Хозяин услышал, что кто-то ходит над головой, догадался и прибежал к нам. Mальчишки сдались без боя, хотя оружие у них было. Хвостищев предложил их расстрелять, но Мамантов отменил, сказав, что пяти плетей будет достаточно. Так они и ушли от нас поротые, со вспухшими спинами.» Густые русые брови Шебаршина сошлись тяжелыми складками, а серые глаза потемнели от гнева. «Эх, Николай, зачем мы с ними миндальничаем? Расстрелять их надо было и дело с концом. Попадись мы к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Ты же знаешь.» Берсенев строго посмотрел на него. «Мы не можем уподобляться этим зверям. Мы люди, а они нехристи.» «А тогда зачем на тебе винтовка? Чтобы убивать?» «Это другое дело. То на равных, в бою.» Несогласный Шебаршин иронически рассмеялся и махнул рукой.