Следующие несколько дней пролетели в заботах, суете и хлопотах. Мужчины трудились в своих подразделениях и частях, укрепляя военную мощь социалистической родины, в то время как их подруги в свободное от работы время увлеклись самоусовершенствованием. Мало — помалу становились они привлекательными, утонченными и какими-то неземными. Ресурсы для такой метаморфозы были безграничны. Витрины магазинов на Kaubamaja Tallinnas изумляли и завораживали советских женщин, ничего подобного не видели они на своей суровой родине, глаза у бедняжек разбегались, все было такое красивое и непонятное; все можно было купить, но нелегко выбрать. Изобилие ошеломляло, они чувствовали себя потерянными в океане ширпотреба, но тут на помощь пришли их эстонские соседки. Заметив плачевный вид новоприбывших они взяли их под свое покровительство. Пярья и ее подруги Лаули и Сайма сопровождали русских по магазинам и ателье, где помогали подобрать фасоны, размеры, цвета и материалы женской одежды. Эстонки советовали, что им купить, как носить и как ухаживать за своими приобретениями. Им объяснили разновидности женского белья и об удобстве чулков с резинками. Матрена и Людмила очень хотели выглядеть как настоящие европейские дамы и после немногих стараний стали неотличимы от парижанок. Они и не подозревали как им повезло с их скромными доброжелательницами. По городу прошел нелепый слух, что недавно теплым вечером вышли прогуляться по главному проспекту столицы трое девушек из СССР. Они причесались, напудрились и держали себя важно и высокомерно. Беда была в том, что не разобравшись, они одели щегольские интимные сорочки — комбинации, которые купили накануне в универмаге, приняв их за вечерние платья. Девушки поймали несколько устремленных на них веселых взглядов, пока не был разыскан русско-говорящий полицейский, объяснивший им их ошибку. Зардевшись густым румянцем, они уехали на такси. «Девушки как девушки; обычные девушки; зря смеетесь,» услышав про этот казус, скажут разумные люди. «Не их вина, что СССР отрезал себя от всего мира — ни пройти, ни проехать, ни обойти; кругом охрана и глухие заборы — лишив их доступа ко всему, включая современную моду.» Но вернемся к нашему рассказу.

Осенняя погода хмурилась и сердилась, обдавая пешеходов струями холодного дождя и пронизывающими шквальными ветрами. Тепло и уют жилищ притягивали к себе. Жильцы дома?38 вспомнили о новоселье. После переговоров и кратких совещаний на кухне и в коридоре праздник был назначен на ближайщее свободное воскресенье. Не заставив себя долго ждать, этот день настал. Горячка началась в полдень. Усадить одиннадцать человек в одной комнате задача не из легких и были мобилизованы все доступные средства. Кривцовы принесли свой письменный стол, а Перфильевы — трехстворчатый зеркальный трельяж с тумбочкой, на котором они ежедневно вкушали пищу. На тумбочке сервировали закуски для детей, дочерей г-жи Лаас угощали за секретером, накрытым скатертью, а оставшиеся семь взрослых, включая Пярью, легко и со вкусом уместились за шести-местным обеденным столом. Трудолюбивые женщины продолжали суетиться, доставляя из кухни аппетитно пахнущие кастрюльки со всякой всячиной и раскладывая по тарелкам вареные куры, картофельное пюре и зеленый горошек. Водка и портвейн были разлиты в рюмки, стаканы, кружки и стопки, но всем поровну и справедливо; и утихомирившись, наконец, жильцы замерли на своих сиденьях. Ахмет Газамбеков, Люсин муж, сидел во главе стола, поблескивая орденами и майорскими кубиками в петлицах. Подняв налитый до краев сосуд, произнес он наиглавнейший тост, «За нашего вождя и учителя, за того, кто ведет нас от победы к победе, за того чье имя навечно в сердцах благодарного человечества — за тов. Сталина!» Стеклянные предметы в комнате затренькали и дрогнули от аплодисментов и криков Ура, портрет основателя рода Лаас, висящий на стене в дубовой раме заколебался и покосился на своем гвозде, а домашний кот Барсик забился под диван, где и оставался до самого утра. Опорожнив рюмки, народ стал закусывать; разговоры затихли, рты были набиты, но глаза рыскали в поисках салатов, холодцов и дальнейших угощений. Люся считала себя хозяйкой пиршества, так как она предоставила свою комнату и муж ее был высшим по званию. С неудовольствием отметила она, что рюмка Пярьи осталась нетронутой. «Что эта фря не хочет за здоровье тов. Сталина выпить, или вообще такая?» прошептала она в ухо Ахмету. «Не обращай на нее внимание. Она добрый человек, хотя не понимает по-русски,» еле слышно ответил тот. «Как мы скучаем по нашей родине,» громко, чтобы все слышали, сказал Анатолий Перфильев. Он и его жена Елизавета, оба москвичи, недавно закончили военно-техническое училище со званиями младших лейтенантов. «Здесь все серое и пыльное. Тоска зеленая и собаки бешеные из-за углов наскакивают.» «Одна сажа кругом и воды испить негде. Все какие-то ситро да крюшоны. Нашей холодной колодезной водички здесь не сыскать,» поддакнула Елизавета. Месяц назад супруги Перфильевы подали заявления для вступления в ВКП(б) и им были необходимы хорошие рекомендации. Неприязнь ко всему заграничному служила эталоном благонадежности советского человека и Перфильевы прекрасно об этом знали. Вряд ли они были искренни; их высказывания предназначались для ушей возможного осведомителя НКВД, который мог бы сейчас их слышать, донести и оставить пометки в их личных делах. Молодожены старались сделать карьеру. Они были хорошие ребята — любили поэзию, слушали классическую музыку, играли в волейбол и увлекались изящной словесностью — но социализм измалывал их души. «Скажите, товарищи, что это могло бы значить?» с гримаской отвращения на хорошенькой мордашке задала вопрос Елизавета. «Нас здесь двадцать молодых специалистов из московского училища; строим базу и аэродром. Кого-то из нас расселили в частных домах, кого-то в старых казармах: нам не привыкать. Так вот нашим друзьям Мотьке и Витьке Зуевым сказочно повезло — они получили маленький коттедж на морском берегу и без соседей. Далековато ездить и запущенный он, но все равно — это их собственное королевство. И представьте себе каждый вечер повадилась к ним шляться бывшая владелица этого дома; Биргит ее звали, этакая белобрысая, костлявая продойха лет сорока, и все про изобильную советскую жизнь нашу расспрашивала. Ну, Мотька по простоте своей нахваливает ей про успехи социализма, что с безработицей покончено навсегда, что у нас бесплатное образование и медицина. И Витька тоже удержаться не смог и про достижения советской власти во всех областях технического и социального прогресса начал ее информировать. Даже русской грамоте учить ее стали: «Мы не рабы — рабы не мы.» Слово за слово, подружились они с Бригит, и какая же она была отсталая и темная, а Мотька с Витькой ее каждый день просвещали. Ан нет — показала Бригит свое истинное капиталистическое нутро — вызнала, подлюка, день и час, когда Зуевы в отпуск уезжают, приехала ночью на подводе с парочкой антисоциальных элементов (соседи рассказывали), и ограбила Зуевых.» «Подумайте, какая подлость!» заохали за столом. «Так что они украли? Вы же говорите, что у Зуевых, кроме пары чемоданов ничего не было?» C праведным гневом сжались иx кулаки. «Верно, пользовались Зуевы всем от старых хозяев, но те даже дверь не ломали. Сделали они самое худшее. Когда Зуевы вернулись из Москвы, то увидели возле крыльца глубокую яму и ветошь кругом разбросанную. Как потом узнали сундук там Бригит спрятала перед наступлением наших войск, но увезти далеко не успела, потому-то и приходила к Зуевым каждый день проверять на месте ли ее сокровище.» «Так что же она украла?» спросила непокладистая Матрена. «Это же была ее собственность…» Ее лицо на секунду поморщилось, так как Павел наступил ей на ногу после чего Матрена до самого вечера не проронила ни слова. «Нет, теперь все принадлежит социалистической родине,» в Люсиных глазах заструилось пламя идейной вражды. «Так и есть,» подтвердил Анатолий. ««Все кругом колхозное, все кругом мое». Конечно, а чье же еще?» Он захмелел быстрее других; его плечи опустились, голова валилась в сторону и наклонялась вперед. Наступило молчание. Никто не хотел начинать полемику, ни выражать своего мнения. «Непорядок, товарищи,» Ахмет взглядом обвел стол. «В этой комнате присутствуют представители трех родов наших доблестных войск и мы за них ни разу не пили. Наливайте!» «Как трех?» Елизавета еще не очень хорошо разбиралась в знаках различия. «Я вижу авиацию,» она кивнула в сторону майора; «я вижу строительные войска — это мы с Толей, а вы к кому принадлежите?» она вопросительно взглянула на Павла Кравцова. «Я служу в НКВД,» просто и негромко сообщил Павел. Он не смотрел ни на кого в отдельности и глаза его были полузакрыты. Глубокое молчание воцарилось в душной, накуренной комнате; никто не кашлянул, не вздохнул, не проглотил ни кусочка, осмысливая услышанное; только Вовка с Индустрием со скрипом катали по полированной тумбочке оловянный грузовичок. «Дай-ка я форточку открою,» Люся приподнялась со стула и, изогнув свое гладкое, ладное тело, протиснулась к окну. Порыв холодного ветра хлестнул ей в лицо. «У вас очень интересная работа,» салфеткой промокнула она капли дождя, попавшие ей на рукава и на волосы, но глаза ее были прикованы к Павлу. Элегантное платье подчеркивало ее узкую талию, высокую грудь и стройные ноги. «Могли бы вы поделиться, как на такую ответственную должность попадают?» «Сам — то я по специальности кавалерист,» скучным, невыразительным голосом начал говорить Павел. Он допил из своего стакана и с хрустом разжевывал соленый огурец. «Лошади — вот мое призвание. Обожаю я их до невозможности; и гривы им чешу, и хвосты заплетаю, и в уши дую, и копытца почистить не побрезгаю. В жизнь не оторвался бы от лошадок да коняшек, да вот беда — механизация замучила. Моторы — то они сейчас везде — и на земле, и под землей, и на воде, и в воздухе. Ни в кое место нельзя от них спрятаться, все кругом заполонили они, моторы эти окаянные, все своим газом провоняли и в ушах от них свербит и закладывает; вот так, товарищи дорогие, хоть стой, хоть падай.» С досадой он тряхнул головой, на манер лошадей, о которых он сейчас рассказывал. «Короче, стали сокращать кавалеристов: у кого как получилось — кого в пехоту, кого в артиллеристы, кого во флот на подводную лодку, а меня в НКВД направили. Вызвал меня к себе в кабинет тов. Черевячкин, командир нашего конного полка; дело мое просматривает, а там в углу у него неизвестный мне лысый шибзик в круглых очках на диване притаился, чай прихлебывает и мне улыбается. «Вот познакомься,» подводит он меня к шибзику, «тов. Смердин, комдив НКВД, отныне твой начальник. Ему твоя кандидатура очень подходящая, особливо, что папаня твой в Смольном плечом к плечу с Ильичем трудился.» В струнку я вытянулся и «Рад стараться!» прокричал. «Вы товарищ молодой, растущий,» Смердин мне выкает, «направим мы вас на уничтожение внутреннего врага. Вот я вижу, что вы кавалерист, а знаете ли, что из кавалеристов лучшие чекисты получаются? Работали с лошадьми — теперь поработайте с людьми. Разница небольшая — и те и другие держатся стадом, и тем и другим нужен кнут и вожак. Вижу справитесь. Вот вам назначение — завтра в восемь жду вас в управлении. Найдете?» Он остро взглянул на меня. «Так точно!» рявкнул я. Так началась моя служба в НКВД и я очень доволен.» После такой необузданной речи, несомненно под влиянием алкоголя, компания почувствовала себя неловко и, опустив глаза в тарелки, молча и тихо ковырялась вилками в их содержимом, делая вид, что ничего не случилось. Ситуацию спас Вовка. «Мама, я спать хочу,» захныкал он, вытирая кулачками глаза. «Отдай стул. Это моя кровать,» обратился он к сидящему спиной к нему Павлу. «Ну и нам пора. Время позднее,» Матрена с удовольствием распрямила свое затекшие от долгого сиденья суставы. «Люся, давай я тебе прибрать помогу,» предложила она. «Я тоже не белоручка,» стала собирать грязные тарелки со стола Елизавета. «Втроем мы вмиг управимся.» Больше женщин в комнате не находилось. Пярья с дочерьми покинули пирушку три часа назад, ссылаясь на неотложные дела в городе. Мужчины вышли на крыльцо покурить, оставив своих безропотных жен мыть посуду. Стемнело, пронизывающий ветер нес ледяную крупу смешанную с дождем, на крышах и в подворотнях накапливался снег. Занавешанное окно напротив бросало желтый неясный свет на двор и на прижавшуюся друг к другу пару — замерзшую, с посиневшими щеками Пярью и ее кавалера в длинном черном пальто. Он крепко обхватил ее большими руками, как будто пытаясь защитить от всех невзгод. Заметив, что за ними наблюдают, они отвернулись и спрятали свои лица. «Неужели Пярья? С кем она? Неужто с беглым мужем?» с крыльца таращил Павел свои пьяные, сонные глаза. «Окликнуть что-ли?» колебался он. «Зябко здесь, ребята, без одежды стоять,» сказал один из его друзей. «Пойдем внутрь греться.» Павел сплюнул табачные крошки и последним вернулся под крышу.