— Дело двигается, господин Клюк, — ответил Бруин. — А пока не хотите ли взглянуть, что мы с Иваном приобрели?
— Извольте, сочту за удовольствие взглянуть.
И Иван приподнял на руках доску с живописью и показал ее Клюку. Тот смотрел, смотрел и говорит:
— Не понимаю я таких художеств. Вверху-то понятно — небесный город. А скажи мне, — обратился он к Ивану, — что это за дома да башни внизу?
— Внизу, — показал Иван, — великий город Царь-град. Подальше — Москва, а в углу доски — наша Вологда.
— Так, так… — усмехнулся Клюк. — А что на этой доске за твари между деревьями и люди между домами и башнями?
— Как я понимаю, — пояснил Бруин, — это все живущее на земле.
— Такого не бывает! — возмутился Клюк. — Не может Царьград очутиться рядом с Москвой и Вологдой. Не могут собраться вместе все земные твари и все люди.
— Видите ли, господин Клюк, — в этом-то и есть секрет живописца. Для него все едино: и твари, и цветы, и леса, и воды, и птицы, и рыбы, и звери, и люди, — возразил ему Бруин. — А слышите, господин Клюк, как краски звучат?
— Краски звучать не могут. Не морочьте мне голову! — еще более рассердился Клюк.
— Взгляните и прислушайтесь… — сказал Бруин. — Вот холодный голубой цвет, он звучит спокойно и возвышенно. Рядом зеленый — он теплее, звучнее. А огненно-красный цвет — яркий, громкий. Оранжевый говорит о чем-то непривычном, неслыханном. Золотой цвет как будто все объединяет, согласует.
— Я не слеп и не глух, господин Бруин, — заявил Клюк. — И ничего подобного я не вижу и не слышу. И мне в лавку пора.
Сухо попрощавшись, Клюк пошел в сторону.
— Что ты на это скажешь? — спросил Бруин у Ивана.
— Господин Бруин, — ответил Иван, — ты теперь все видишь, слышишь и понимаешь. Тебе теперь нашими сокровищами владеть можно.
Генрих Клюк, оказывается, пошел не в лавку, а в дом вологодского палача.
Рыжеволосый палач сидел в это время дома в мрачном настроении и от нечего делать подсчитывал в полуоткрытую дверь, сколько прохожих пройдет мимо его дома. «Одна голова, — считал он прохожих по головам, — вторая голова, третья, четвертая, пятая… Ох, сколько еще голов сидит на своих плечах!»
И тут к нему пожаловал Генрих Клюк. Он уважительно приветствовал палача:
— Мое почтение, господин палач!
— Мое почтение, господин купец!
— Почему грустен, господин палач? Почему тоскуешь?
— Как не тосковать, господин купец… Работы нет. А без работы человеку нельзя — душа болит.
— Правильно говоришь, — поддакнул Клюк. — Не ценят тебя здесь, в Вологде, не понимают.
— Где им, лапотникам, меня понять! Разве в Вологде приличную работу найдешь? Вот выпорол на той неделе воришку-карманщика — и все. Да разве это настоящее дело для мастера? Тьфу! — плюнул от досады палач.
— В столицу тебе надо уезжать, — посоветовал Клюк. — Там ты смог бы показать себя и свои способности развил.
— И уеду, — заявил палач. — Они еще меня в Вологде вспомнят, они еще пожалеют! Не буду хвастать, но прямо скажу — свое дело я знаю. Я ведь не простой палач, а заплечных дел мастер.
— Есть серьезное дело, — сказал Клюк. — Надо бы прирезать одного человечишку. Конечно, за хорошую, за очень хорошую плату, — и начал что-то шептать палачу на ухо. Шептал, шептал, а потом спрашивает: — Что ж… принимаешь заказ?
— Принимаю, — отвечает палач. — Только цена будет двойная.
— Отчего же? — изумляется Клюк.
— Оттого что — иностранец. Как-никак, а все же заграничная голова!
— Для меня-то он не иностранец вовсе, — говорит Клюк. — Но не будем спорить. По рукам! Только выполняй заказ скорее.
Вот ведь еще какие бывают на свете заказы…
На следующее утро Иван привел Бруина к Софийскому собору, отсчитал от собора тридцать шагов к реке и, оказавшись на Соборной горке, топнул ногой.
— Здесь копай, господин Бруин, коли хочешь… Но только сначала ты должен подарить своей Анне и воина-змееборца, и покрывало кружевное, и живопись Агея-художника — такое условие. А я свое дело сделал.
Поблагодарил Бруин Ивана и подал ему кошель с монетами.
— Осчастливил ты меня, — обрадовался Иван. — Да я сейчас прямо, не мешкая, в село Устье поеду, как на крыльях полечу, выкуплю из неволи Олену-девицу. А тебя, господин Бруин, век благодарить буду.
Распрощались они по-дружески. Иван побежал в дорогу собираться. А Бруин зашел домой, взял изделия, исполненные вологодскими мастерами, и направился в дом Гутманов.
Но не застал он Анну дома. Служанка ее сказала, что, мол, барышня гулять с господином Клюком ушла… Не понравилось это Бруину, но вида он не подал.
— Передай эти подарки госпоже Анне, — наказал он служанке. — А еще скажи: я завтра у нее буду.
И Бруин вернулся домой. Ночью ему предстояло важное дело: клад искать.
А надо сказать, что с момента приезда Бруина в Вологду прошло уже немало времени. Настал июнь, месяц белых ночей. А белой ночью — это всем известно — темноты почти не бывает, так что искать клад вполне подходяще. Все видно.
И вот уже белая ночь спустилась на город. Бруин завернулся в оранжевый плащ, взял лопату и пошел на Соборную горку. Отыскал здесь заветное место. Что ж… можно начинать. От волнения сердце сжалось. Что-то сейчас будет?
Бруин нажал на лопату. Копнул раз, другой, третий… И вдруг — ух! — провалился в какую-то яму. Упал, но быстро вскочил на ноги и схватился за рукоять шпаги. Только видит — это обыкновенная яма, не глубокая даже. Никакой опасности. И подземного хода не видно.
Но вот что-то есть под ногами. Бруин нагнулся и поднял со дна ямы небольшую старую шкатулку. Она очень легко раскрылась. Бруин думал, что увидит драгоценности, но в шкатулке ничего, кроме записки, не оказалось. А в записке были написаны такие слова:
«Не ищи сокровища в земле, они уже в твоих руках».
И все.
Задрожал от ярости Корнилий де Бруин. «Обманут! Обманут! Обманул меня Иван», — решил он. В гневе выхватил шпагу, повернулся и закричал грозным голосом:
— Клянусь! Я убью тебя!
Это и спасло ему жизнь. Как раз в этот миг к Бруину подкрадывался сзади какой-то человек в черной одежде и с ножом в руке. Но, увидев, что Бруин вооружен, и услышав его угрозу, в ужасе бежал прочь. Это был палач, наемный убийца.
Но Бруин даже не преследовал его. Он был слишком взволнован и расстроен.
Нет, не хотелось на следующее утро Корнилию де Бруину идти в дом Гутманов, не хотелось признаваться, что клад не найден.
Бруин медлил. Тянул время. Но в полдень решился — все равно идти надо…
Когда подходил к дому Гутманов, с удивлением услышал, как из открытого окна далеко разносится веселый смех Анны. Потом Анна запела что-то веселое…
В передней Бруина встретила служанка и очень радушно приветствовала его.
— У госпожи Анны хорошее настроение? — спросил Бруин.
— Преотличное настроение, — ответила служанка.
— И по какому поводу?
— У нее для этого два повода.
— Какие же, если не секрет.
— Во-первых, у нас утром был господин Генрих Клюк. Он просил госпожу Анну выйти за него замуж.
— И она? — похолодел Бруин.
— Она ему отказала.
Бруин даже не пытался скрыть своей радости, но ему явно не терпелось узнать и второй повод.
— А во-вторых, — сообщила служанка, — ей очень понравились ваши подарки. Да идите же вы к ней! — заторопила она гостя.
У золотоволосой Анны Гутман были счастливые глаза. Они смотрели на Корнилия де Бруина любовно и благодарно.
— Господин Корнилий де Бруин, — сказала Анна, — спасибо вам! Это такие превосходные подарки: и деревянная скульптура, и живопись. А какие кружева… Все модницы Амстердама и Гааги лопнут от зависти, когда их увидят. А самое главное — я поняла: это и есть вологодские сокровища. Вот он, оказывается, какой — вологодский клад!
Тут и Бруин начал кое-что понимать. «Значит, не обманул меня Иван», — подумал он, учтиво кланяясь Анне и целуя ее руку.