— Я не крестьянин, — холодно произнес Раф. — И могу приходить и уходить, когда мне заблагорассудится. Поскольку я выполнил свои обязанности, то решил провести эту ночь на свежем воздухе, в компании более приятной, чем та, которую приходилось терпеть в последние недели. Так что я ночевал на реке, в обществе рыб.

— Тогда давай поглядим? — взгляд тёмно-серых глаз Хью метнулся к корзинке Рафа, в которой он прошлой ночью нёс еду для священника. — Открой её!

Раф пожал плечами и поднял крышку. В гнезде из влажных водорослей извивался клубок из трёх жирных чёрных угрей. Как и надеялся Раф, они забрались за червями в ловушки, оставленные им на реке перед встречей с мальчиком, их зубы застряли в спутанной овечьей шерсти. Этих угрей он извлёк из воды на рассвете всего за несколько минут, но кто теперь может проверить, как долго пришлось их ловить?

Хью нахмурился.

— Значит, ты развлекался, вместо того чтобы следить за слугами. Хорошо, что я вернулся взглянуть, как поместье моего бедного брата остаётся без надзора, стоило ему отвернуться.

— Слуги знают своё дело.

— Ты так думаешь? Эй, ты! Поди сюда, мальчик.

Из темноты появился мальчишка-конюший, тощий и со впалой грудью. Он опустил голову, съёжившись и отворачиваясь от Хью, и Раф сразу понял, почему. Окровавленный нос мальчика так раздулся, что трудно было сказать, сломан он или нет. Глаза заплыли лиловым, один распух так, что едва открывался. Изодранные руки покрывали синяки. Мальчик хромал, и Раф понял, что под одеждой скрываются и другие повреждения.

Хью схватил конюшего за шиворот и подтолкнул к Рафу.

— Этому мерзавцу было велено ухаживать за моей лошадью, а когда я пришёл посмотреть, всё ли в порядке с бедным животным, то увидел, что его копыта до сих пор в грязи.

— И вы его избили? — возмутился Раф.

Если бы кто-то из мальчишек оказался настолько ленив, что пренебрёг уходом за ценной лошадью, Раф и сам бы его отхлестал, но никогда не стал бы наказывать так. Кроме того, все хорошо знали, что оставленная на копытах грязь может вызвать нагноение. А этот мальчик обожал лошадей, души в них не чаял, как будто все они были его любимцами. Раф понимал — Хью избил конюшего, только чтобы наказать управляющего за отсутствие, а не за то, что бедняга пренебрегал своими обязанностями. Господи, не будет Рафу покоя, пока он не найдёт доказательств, что Хью изменник, а когда это случится — ничто не доставит ему большей радости, чем медленная и мучительная смерть этого ублюдка.

Мальчик стоял перед ними. Раф положил руку ему на плечо и был потрясён тем, как он съёжился от страха. Раф окликнул поварёнка, пробегавшего через двор с охапкой свежесрезанных трав.

— Отведи этого парня на кухню и скажи кухарке, пусть подогреет для него немного эля. Скажи, я велел. И попроси кого-нибудь помочь ему, да поосторожнее. А я скоро буду.

Поварёнок по-братски обнял мальчика и поскорее повёл прочь, испуганно оглянувшись на Хью.

— Ты защищаешь ленивого грязного щенка вместо того, чтобы задать ему трёпку, — загремел Хью. — Не удивительно, что ты не можешь уследить за порядком в поместье.

Терпение Рафа наконец иссякло.

— Ты в этом поместье не хозяин, а если ещё когда-нибудь поднимешь руку на моих подопечных, я в ней все кости переломаю, одну за другой.

Хью побелел от гнева, на бледных щеках вспыхнули два красных пятна.

— Берегись, мерин. Я ещё увижу, как тебя кнутом отхлестают, Богом клянусь.

Он бросился в конюшню, выхватил у мальчика поводья, прыгнул в седло и поскакал через двор в открытые ворота, напуганные куры и служанки брызнули в разные стороны.

Чуть поостыв, Раф уже ругал себя за эту вспышку. Теперь Хью станет следить за ним и караулить как коршун. Как он теперь протащит сюда священника мимо Хью? Раф тронул жемчужное кольцо Джерарда, висевшее под рубашкой на кожаном шнурке. Он обязан сделать это, несмотря на опасность. Если есть хоть малейший шанс, что миропомазание даст упокоение душе Джерарда, Раф должен попытаться, даже если это будет стоить ему жизни.

Тяжело переваливаясь служанка плелась через двор за таверной "Адам и Ева", стараясь не расплескать на юбку содержимое помойного ведра. Окна постоялого двора затворены ставнями — постояльцы не начнут шевелиться ещё час, а то и больше. Да и тогда, если вспомнить, сколько вина и эля выпито прошлой ночью — хорошо, если у них хватит сил сползти с лежанок. Служанка оглянулась на ставни, за которыми до сих пор храпели хозяин таверны и его сварливая жена. Им-то хорошо, могут спать сколько хотят, но эта старая мегера будет целый день ворчать, если к тому времени, как она изволит проснуться, домашняя работа ещё не сделана.

Она зашла за деревянный домик, где в большой печи готовили еду, и не глядя выплеснула помои из ведра в выгребную яму. Смотреть было незачем — последние пять лет она выносила сюда помои по меньшей мере дважды в день. Раздался визг, и под ногами, шипя от возмущения, пронёсся кот с мокрым хвостом. Его внезапное появление заставило служанку глянуть вниз. Она на минуту замерла, пока, наконец, её разум не понял что видели глаза. Потом она закричала и уже не могла остановиться.

Служанка продолжала вопить, пока из-за домика не выбежал трактирщик, полуголый, в короткой рубахе, едва прикрывающей костлявые бёдра. Хозяина сопровождала жена, вооружённая тяжёлой дубинкой. За ними плелись несколько ворчащих побеспокоенных постояльцев. Служанка трясущейся рукой указала на землю у мусорной кучи.

В грязи на животе лежал человек с раскинутыми в стороны руками. Мухи роились над тёмной запёкшейся кровью в волосах, ползали по распухшему лиловому лицу, сидели на чёрных кровоподтёках, охватывающих шею. Мёртвую тишину во дворе нарушало лишь гудение мух.

Трактирщик наконец пришёл в себя, схватил служанку за плечо и закричал, приказывая поднять тревогу и послать кого-нибудь за бейлифом. Её незачем было особо уговаривать. Когда вскоре явился бейлиф, во дворе трактира уже собралась половина улицы - поглядеть, что случилось. Бейлиф посмотрел с разных сторон на лежащее тело, даже не пытаясь его коснуться.

— Всё ясно, как свиное ухо, — заключил он, обращаясь к толпе. — Ему врезали по затылку чем-то тяжёлым, возможно, когда он, пьяный, пошёл помочиться. Это его и свалило. А после его придушили, чтобы он уж наверняка помер. Он, похоже, особо и не сопротивлялся, поскольку уже был полумёртвый от удара по голове, а если сразу отключился, так и совсем. Чтобы так убить, много сил не нужно. Это мог сделать любой мальчишка, равно как и взрослый мужчина... или женщина, если уж на то пошло.

Бейлиф многозначительно глянул на дубинку в руках жены трактирщика.

— Должна сказать, у меня нет привычки убивать посетителей, — возмутилась она. — Что в этом толку?

— А он ваш клиент? — сказал бейлиф, как будто это всё объясняло. — Тогда подозреваемых будет достаточно. К вашим дверям сходятся все мерзавцы, и здешние, и из Ярмута. Уверен, это просто разборка между ворами.

Хозяйка гостиницы собралась было дать достойный ответ на эту злостную клевету на её респектабельное заведение, как вдруг что-то привлекло её внимание.

— Что это там такое?

Предмет, наполовину скрытый в руке трупа, всё ещё ярко выделялся на черной грязи и навозе.

Бейлиф наклонился, не скрывая отвращения, и извлек его из холодных пальцев. Измятый, порванный, но всё ещё хорошо узнаваемый. Одинокая белая роза.

Все замерли, разглядывая цветок, а тем временем жужжание становилось всё громче. Казалось, вокруг трупа роились уже все мухи Норвича.

Свечи на стенах таяли, капля за каплей стекая наплывами воска. Матушка Марго, как на троне, восседала в своём змеином кресле, на столе перед ней стоял нетронутый кубок вина. Матушка пристально смотрела на Элену, выпученные жёлто-зелёные глаза не мигали в свете свечей. Элена чувствовала себя больной, ей ужасно хотелось опуститься в кресло перед столом Матушки, но она не смела сесть без приглашения. Она схватилась за спинку кресла, стараясь удержаться на ногах. После того, как Тальбот сказал, что Матушка желает её видеть, внутри у неё все сжималось от страха. Только бы не ещё один джентльмен, не так скоро, думала Элена.