— Муська, не узнала? Ай-ай, — укоризненно заговорил он с ней.

Собачонка, виновато повизгивая, сопровождала его до крыльца, путаясь в ногах. Не успел он взяться рукой за перила, как дверь отворилась и навстречу выскочила Вера.

— Ты? — воскликнула она не то обрадованно, не то испуганно. — Подожди меня, я сейчас… — и метнулась обратно.

— Вера!..

— Подожди на крыльце, — повторила она и захлопнула за собою дверь.

«Ничего не понимаю», — обескураженно отметил Сергей.

Он достал из кармана пачку «Беломора», но не успел прикурить, как показалась Вера. Была она в цигейковой шубке, в пуховом полушалке и в валенках. Видно, очень торопилась и оделась наспех, даже застегнуться не успела и придерживала руками полы шубки.

— Пойдем прогуляемся, — сказала она и спустилась с крыльца.

— Куда торопишься?

— Разве? Нет, я никуда… — Вера в замешательстве остановилась.

— Вот и отлично. Пойдем на «Раймонду»? Я достал билеты.

— На «Раймонду»?.. — Она смешалась. — Может, в следующий раз?

— Следующего раза не будет. Сегодня заключительный спектакль.

— Но мне надо быть дома!

— Почему?

— На это есть причины, — совсем тихо сказала она. И вдруг точно холодной водой окатила: — Сережа, иди один. Я сегодня не могу.

Сергей подозрительно взглянул на нее. В желтоватом электрическом освещении (свет падал из окна) узкое миловидное лицо ее выглядело усталым. Снежно-белая шаль лишь подчеркивала черноту ее волос и восковую бледность кожи. Что-то странное было в ее поведении сегодня. Что происходит с нею?

— Не обижайся, ладно? — невесело улыбнулась одними губами Вера и пошла в дом.

Сергей подождал, не передумает ли она, но Вера даже не оглянулась. Хлопнула дверь. «Что, парень, от ворот поворот? — сам себе сказал Кирсанов. — Странный номер с ее стороны, не правда ли?»

Он уже сделал несколько шагов и остановился. «Может, у нее кто-то есть?» От этой внезапной догадки перехватило дыхание. «Вот оно что! А я-то, дурень!» Шум нарастал в висках. «А я-то…» Душила ревность.

Сергей выхватил из кармана папиросу и с жадностью закурил, словно пытаясь найти спасение в злом табачном дыме. «Так-то! Хотел выяснить отношения, а дело вон как обернулось. Ладно, надо разобраться прежде всего в самом себе. Люблю ее? Да. А толку-то?! У нее есть человек, определенно есть. Иначе чем объяснить все это?! А раз так,-то к дьяволу все!» Сергей в ярости отбросил окурок и повернул обратно. «Что это, женское коварство?..»

Была Маргарита. Теперь — Вера. Имена разные, а сущность, оказывается, одна. Где же та верность, о которой поют песни, слагают баллады, пишут музыку? Или это уже устаревшее понятие? Или такова мода двадцатого века — непостоянство?

Сложные чувства овладевали Сергеем — неверие, ревность, обида, злость.

Кирсанов все-таки добрался до театра. Он решил пойти на балет один, а другой билет отдать кому-нибудь. Две девушки, по всей вероятности студентки, подбежали к нему:

— У вас нет лишнего билета?

Сергей вытащил розовые бумажки и протянул им:

— Берите. Я раздумал идти.

И, отмахнувшись от денег, пошел бесцельно бродить по улицам. Перед глазами стояла Вера и ее печальная улыбка. Может, так только показалось ему? Нет, он явственно видел на ее лице печаль и утомление. Не может быть, чтобы она обманула. Здесь что-то другое. Что? О, если б он мог проникнуть в ее мысли! Но как узнаешь, что у человека на сердце?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Коваленко решил провести совещание накоротке. В кабинете у него собрались испытатели и инженерный состав летно-испытательной станции.

Кирсанов терялся в догадках. Зачем они понадобились старшему? Может, причину все-таки удалось обнаружить? Или просто решил доложить, что комиссия ничего не выявила? Но это и без того ясно — ведь комиссия все время работала на глазах у летчиков. Десятки гипотез были выдвинуты и рассмотрены самым тщательным образом, но так ни к чему определенному инженерные умы пробиться и не смогли.

— Товарищи, — начал Коваленко, и люди насторожились, подобрались. — Как известно, комиссия, работавшая по расследованию тяжелого летного происшествия, причину остановки двигателя не выяснила. Где-то допущена серьезная ошибка, и она незамедлительно сказалась. Таков итог любых малейших упущений в нашей работе. Многое бы я дал, чтобы узнать, где, в чем эта ошибка. Сами понимаете, завод работает на полную мощность. Производство есть производство, и, следовательно, сворачивать летные испытания нам никто не давал права. Считаю не лишним напомнить о значимости нашего дела для укрепления обороноспособности государства, хотя вы это прекрасно понимаете и сами. Но мне… — Старший многозначительно посмотрел на пилотов, задержался, как показалось Кирсанову, несколько дольше на нем, — мне хотелось бы заострить ваше внимание на ваших обязанностях. Вы не просто летчики, вы — летчики-испытатели, исследователи нового. Любое отклонение от норм, любая дисгармония в работе матчасти должны не только настораживать вас, но и настраивать и побуждать к активному поиску причин. Вам ясно, товарищи, о чем я хочу сказать?

— Ясно, — за всех отозвался Бродов.

— Я хочу нацелить вас на творческое отношение к вашему труду. — Коваленко заметил, что Ступин достал и разминает папироску. — Курите, товарищи, кто хочет. Так вот, если у кого появятся или сейчас уже есть какие-либо предположения, можете обращаться ко мне в любое время. И вот еще что. Летать мы будем, но, поскольку причина остановки двигателя остается невыясненной, я прошу вас обратить внимание на тренажи в кабине, на отработку действий в особых случаях полета. Вадим Алексеевич, что делается в этом плане у вас?

— Мы отрабатываем имитацию захода на посадку с отказавшим двигателем.

Коваленко удовлетворенно склонил седую голову.

— Кроме того, мы провели занятия по изучению конструкции самолета и по аэродинамике.

— Добро. План мероприятий с летным составом представьте, пожалуйста, мне на утверждение. — Коваленко помолчал, словно собираясь с мыслями. — И еще вот о чем хотел бы напомнить вам. Считайте это моим указанием. Будьте осторожнее в полете. Самолет, конечно, дорого стоит, но жизнь человека — вне всякой цены. Инструкция предписывает: если жизни летчика угрожает опасность, он обязан покинуть самолет. Будьте добры выполнять инструкцию.

Кирсанов привстал:

— А Гранин…

— Я понял вас, — потемнев лицом, перебил его старший представитель заказчика и неопределенно пожал плечами: — На такой случай никто не даст рекомендации.

В комнате наступила гробовая тишина. Все понимали, что, если такое случается над городом, в действие вступают иные законы…

— Ну что ж, — нарушил тишину Коваленко и пристально оглядел испытателей, — если нет вопросов, я вас не задерживаю.

«Вот так давно бы надлежало решать дела, прислушиваясь друг к другу, считаясь не только со своими знаниями, но и с профессиональными навыками других», — думал Кирсанов, когда они покидали кабинет Коваленко. И все же он ощущал некоторую неудовлетворенность. Надо было бы еще поговорить. Хотя бы о кинокамере. Есть полная возможность приспособить камеру в кабине не в ущерб безопасности полета. Необходимые расчеты он с помощью инженера по электрорадионавигационному оборудованию капитана Шмарыги произвел, теперь остановка за практическим применением кинокамеры. Заявить вторично о своей идее Кирсанов постеснялся: еще подумает старший представитель, что он пользуется моментом.

С улицы доносился шум турбин — готовили машины к полетам. То была обычная деловая и даже несколько суетная обстановка, какая бывает в конце месяца, когда «горит» план. Люди дозаправляли самолеты топливом, сжатым воздухом, кислородом и носились по этажам, оформляя документы на испытание. Они хотели в оставшееся время, за какие-то несколько дней, наверстать упущенное. А летчики в ожидании работы коротали время в летном зале.

Бродов взялся за подлокотники кресла и выжал на руках стойку. Медленно опустился и сел, красный от натуги. Это был его коронный номер, разрядка. Читает какой-нибудь учебник, потом, как бы вспомнив, начинает заниматься гимнастикой. Залюбуешься, следя за его четкими силовыми упражнениями.