Дружелюбно подмигнув ей, медленно иду по улице.

Вот здесь, догадываюсь, клуб был. И наверное, шумный по вечерам. Сейчас же ни шума, ни гама — ни-че-го: выбитые окна, разрушенные перегородки внутри. Только с дальней стороны здания в комнатушке, отнюдь не блещущей чистотой, обнаруживаю стол и несколько стульев. На одном из них, подозреваю, хан Мамай когда-то сидел.

В комнатушку эту, как мне сказали, мужики по выходным из окрестных сел съезжаются — в карты резаться. Поэтому и сохраняется она не совсем разрушенной.

Через дорогу от клуба — бывший магазин. Теперь в нем торговли нет — овцы прописаны: кто-то из предприимчивых сельчан выкупил здание и устроил в нем хлев.

Чуть поодаль — груда битого кирпича. Бывшая школа. Некому ее посещать стало и разрушили ее, чтобы глаза не мозолила.

Грустно мне стало. Грустно и горько. Кстати, название у села соответствовало моему настроению — Горькое.

Пришло же кому-то в голову его так назвать!

А пришло, растолковали мне горьковцы, которых я таки отыскал в селе, вот почему: вода тут с давних времен… горькая на вкус.

Теперь такого же вкуса и жизнь стала.

***

В ГОРОДКЕ районного, как говорят в таких случаях, подчинения мое внимание привлек танк Т-34, установленный на пьедестал. Казалось бы: танк и танк, много их по подобным городкам осталось.

Меня цвет танка удивил… ей Богу, не вру: голубой.

И орудие, тоже оставшееся в городке после войны с немцами — в качестве памятника, тоже голубым было.

Эх, зарядить бы его подходящим зарядом да долбануть по башке той чиновничьей, в которую пришла идея оголубить боевую технику!

***

ДУМАЛ, ничто уже в Московской эРэФии меня не удивит, но ошибся.

Просматриваю намедни форум солдатских матерей — там бывают любопытные сообщения о пребывающих в «командировке» за пределами Московии ихтамнетах-потеряшках, откуда я и черпаю нередко информацию о них — с сообщением места, где они находятся. В этот раз на глаза на форуме попалось сообщение об убитом в Сирии очередном таком «потерявшемся». И мать солдата, соболезнуя матери убитого, пишет [дословно]:

«Как тяжело принять к осознанию, что где-то на чужой земле отдают свою жизнь настоящие защитники нашей Родины для нашего спокойного сна и мирного неба над головой».

А мне почему-то казалось, что мать солдата в таком случае должна была сказать что-то вроде… будь проклята эта война, например. А им… спокойно спится, когда ихние сыновья убивают чужих сыновей.

***

НА МЕЖОБЛАСТНОЙ трассе — прямой, как стрела [самолеты с нее, наверное, могли бы взлетать], нас догнала «Чайка» из полузабытых коммунистических времен. На такой в шестидесятые годы минувшего столетия партбоссы областного уровня раскатывали по вотчинам своим. Машина — с харьковским номерами, к слову, не новой была, конечно, но с хорошим ходом: в заботливых руках оказалась, похоже.

А хозяин ее, судя по его поведению, не привык уступать место кому бы то ни было. Даже на трассе. Вот и обошел он нашу «Нубиру». Сделал ее. Впрочем, это было не сложно: Толя, наш водитель, на трассе очень аккуратен и лихачей запросто вперед пропускает: им, мол, нужно быстро. Нехай едуть!

В этот раз Толя тоже не гнал — так, не более сотни.

Когда же «Чайка», бежавшая [или низко летевшая] с включенными подфарниками, обошла нас и стала заметно удаляться, замечаю — Толя занервничал немного и стал придавливать педаль газа.

«Чайку» мы обошли на скорости в 140. Причем она долго не уступала дорогу и отвернула в сторону лишь после того, как поняла: «Нубира» так просто сдаваться не намерена.

Понятно: 140 — хорошая скорость. Да и партмашина серьезно отставать уже стала. Но Толя, чувствую, уже в азарт вошел. На 160 километрах в час я снова оглянулся назад: куда там, какая «Чайка»! Не было уже ее.

Наблюдаю, однако, дальше за водителем. Тот еще добавляет газку и, разогнав «Нубиру» до 175 километров, небрежно так бросает мне: «Такую скорость ОН не возьмет».

Доказал таки бывшему партбоссу, что партия больше не рулевой.

***

МАРШРУТКА свернула с центрального проспекта города и притормозила возле первого же светофора. Глянув в окно, замечаю, как на обочине два мужика вынимают из кузова небольшого грузовичка… гробы. Из струганных досок, но еще не обитые материей.

Куда, думаю, они их?

И вижу: изъятое из машины мужики заносят в здание, находящееся неподалеку от светофора.

Маршрутка, наконец, трогается, едет мимо здания, и я читаю броскую вывеску, красующуюся на нем — на дальней от светофора стороне: «Салон мод».

***

ПО ЖУРНАЛИСТСКИМ надобностям заглянули с приятелем — фотокорреспондентом областной газеты, в сельскую глубинку, где сохранилась [и выдает хорошие результаты] животноводческая ферма.

Сопровождать по ферме нас взялся местный зоотехник, которые, как мы поняли, влюблен в своих буренок безгранично. Кстати, собирал он их чуть ли не по всей Украине. На своем месте человек, как говорят в таких случаях.

И вот замечает он, что приятель мой начал… не так, как виделось бы зоотехнику, снимать высокоудойных му-мушек. Раз глянул на него, другой, а потом подходит и говорит: ты, мол, мил человек, очень даже не то делаешь. «Кто ж, — говорит, — корову со стороны морды сымает? Ты ее вот откеда покажи». И ведет опытного фотокорреспондента на то место, откуда, как уверен зоотехник, красота коровья видна будет даже городскому недотепе. «Ты ее со стороны вымени сымай! Бачишь, скоко в ём молока?» — добавляет сельский спец.

И, надо заметить, что по-своему он был прав. Исключительно по-своему, правда.

***

ВЫНОСЯ после долгих зимних праздников пакет с мусором, замечаю, что в одном из мусорных баков тщательно роется немолодая женщина, одетая поверх теплой куртки в выцветший оранжевый жилет. Дворничиха, наверное, мелькает мысль. Оставляю свой пакет и, уже отходя от мусорки, слышу, как оранжевожилетчица объясняет задержавшейся возле нее тетеньке: «Я никогда баки не проверяю, но сегодня, когда чистила снег, ко мне пес подошел. Ничего не просил, но такими глазами посмотрел на меня — сердце аж сжалось. Вот и решила посмотреть, может быть хлебушек кто-то выбросил».

Тетенька оглядывает рослого рыжего пса, сидящего возле дворничихи с низко опущенной головой, и вдруг предлагает: « Я во-он в том доме живу. Пойдемте, что-нибудь вынесу».

И вся компания идет к подъезду, на который указала тетенька: сама она, оранжевая дворничиха и чуть поодаль — пес, не поднимающий головы. Очень стыдно ему попрошайничать, понимаю я. Но вынужден: голодно и холодно. А людей на улице почти нет: праздники же.

Почему рыжий оранжевым жилетом соблазнился? Может быть, дворничиху за двоюродную сестру Деда Мороза принял [для сестры родной-то у Деда, пожалуй, халат зимний нашелся бы, а не скромный жилетик]. А впрочем, кто ж его знает, что в голове собачьей творится в наши времена?

***

НА БАЛКОН, где я пристроил кормушку для синичек, повадился жадный, как три жадных медвежонка, воробей. Забирается в кормушку, разбрасывает подсолнечные семечки, бурчит себе что-то под нос… извиняюсь, под клюв, выбирая самые лучшие. Синички подлетают, в недоумении смотрят на жадюгу и, быстренько выхватив семечинку, уносятся на ближайшее дерево — перекусывать.

Одна же синичка решила взять семечку прямо у воробья из-под клюва. И поплатилась за это: он, гад, ее клюнул в лапку. От неожиданности синичка пискнула тоненько и умчалась. Но и воробьюге вскоре досталось.

Возле него присоседилась горлица, которая тоже надумала подкрепиться подсолнушками. Воробей несколько мгновений наблюдал за ней, а потом, поджав лапки и расправив крылышки, как «миссершмитт», совершающий вынужденную посадку, лег возле горлицы — прямо на семечки. Все, мол, тут мое! Ни с кем делиться не буду.