На въезде в полк меня ждал еще один удар. Полковой оркестр в 30 душ наяривал что-то вроде «Гром победы раздавайся!» Я подскочил к дирижеру: «Заткни своих трубадуров!» Продолжая размахивать руками, дирижер ответствовал: «Не могу! Командир полка приказал вас, товарищ капитан, с оркестром встречать!»

Ниджрабская операция

С 25 февраля по плану армии полк принимал участие в Ниджрабской операции. Если посмотреть на карту, Ниджрабское ущелье очень похоже на большое красивое развесистое дерево. От основного мощного ствола вправо и влево раскинулось несколько ветвей-ущелий, густо заставленных кишлаками. Какие стратегические цели преследовало командование — не знаю. Знаю, что мне достался один из нижних «сучков», протяженностью 19,5 километра. Длительный марш к ущелью в батальоне и в целом в полку прошел без эксцессов. Правда, у мотострелков с моста упал БТР. Так уж получилось, что был тот БТР в колонне последним, а за ним шла моя третья рота, и вытаскивать из реки БТР и пострадавших пришлось ей. Из шести находящихся в БТР двое погибли сразу. Трое были крупно покалечены, один на вид совершенно цел, но парень тронулся. Дремали, по-видимому, ребятки в «бэтээре» и так во дреме, расслабленными хлопнулись с семиметровой высоты.

Третьей роте, надо сказать, в этом отношении не везло. Командовал ею улыбчивый, добродушный на вид, но жесткий и грамотный капитан Борис Петров. В батальоне это была безусловно лучшая рота, но почему-то, а может быть, именно поэтому, самые кровавые дороги доставались именно ей.

Теория, конечно, спорная, я ее никому не навязываю. Тем не менее я давно привык делить людей, машины и подразделения на везучих и невезучих. Есть люди, которые чувствуют свою смерть. Они еще живы, они еще ходят, жуют что-то, говорят, но у них уже на челе печать. Не остановил в свое время двоих таких, о чем жалею, но потом, после них, начал внимательно всматриваться в лица. И если замечал хорошо знакомые признаки, под любым надуманным предлогом, вплоть до прямой несправедливости, на операцию не брал. Не знаю, прав — не прав, но не брал. Если начинают долбить какую-то машину, такую желательно тоже оставить в парке, все равно добьют. Машина-то, по большому счету, черт с ней, но в ней люди. В отношении третьей роты нельзя было сказать, что она невезучая в чистом виде. Здесь были вариации. Рота всегда уверенно справлялась с поставленными задачами, но почему-то все засады, подрывы, падения с мостов, обстрелы, налеты и ликвидации их последствий выпадали на ее долю. За ротою в батальоне, а потом и в полку закрепилась соответствующая репутация. Как это ни странно, эта репутация солдат задорила. Вот и теперь, приняв доклад от Петрова о трупах-калеках, в голове мелькнуло: «Опять третья рота. Что за черт!» Но вышли, заняли исходное положение. Ущелье у основания метров 900. Кишлаки начинаются практически сразу. Дальше, согласно карте, ущелье все более суживается, суживается… и где-то на 17-м километре стоит последний нанесенный на карту одинокий дом. За ним идет примерно двухкилометровый нежилой «аппендицит», который упирается в покрытый снегом «трехтысячник».

Боевой порядок известный: две роты по горам, одна по дну. Кто выше, тот и прав. В последний момент что-то где-то щелкнуло и изменилось. Командир полка передал команду, что до середины ущелья, до того места, где оно резко сужается и раздваивается, меня будет сопровождать третий батальон, мне «чесать» дно, а далее я — по левому отрогу, а третий батальон — по правому. Перестроились.

Третий батальон полез в горы. Я прикрывал его выдвижение. Это только в кино автоматы стреляют бесконечно, все пули попадают в цель с потрясающей меткостью, герои, даже если гибнут, делают это красиво и с хрестоматийной правильностью, сопровождая свою гибель или победу соответствующими месту и моменту выкриками и восклицаниями. На деле это не так. Война — это тяжелая, грязная и кровавая работа. Именно работа! Сами боевые эпизоды, то, что, собственно, принято считать войной, достаточно скоротечны. Все остальное время ты выдвигаешься, ползешь, окапываешься, обслуживаешь и ремонтируешь технику, организуешь доставку боеприпасов и продовольствия. Это черный труд, героического здесь мало. Причем этот труд сопровождается массой неожиданностей объективного и субъективного характера. Вот и теперь… Я доложил командиру полка, что третий батальон исходное положение занял, у меня полтора боекомплекта и один сухпаек.

Командир оборвал: «Ждать! Начало по общему сигналу. А за свои сухпайки не беспокойся. Я тебе их вертолетом заброшу».

Ждать и догонять, говорят, хуже всего. Но кто на что учился… Батальон замер в томительном ожидании. Наступившую тишину прервал шипящий, как змей, сержант, бешено трепавший за грудки рослого, здорового, понуро стоящего солдата:

— Я ему, а он… скотина…

Выяснилось, что хлопчик по простоте душевной сложил в рюкзак банка на банку и замкнул два запасных комплекта аккумуляторов к радиостанции.

Я был готов шипеть вслед за сержантом. Кто его знает, что там ждет впереди. Можно пройти ущелье парадным маршем, а можно драться за каждый километр. Я, конечно, горласт, но в ущелье такой ширины голосом много не накомандуешь. На связь вызвал командир полка: «Вперед!»

Тронулись и пошли классически. Афганцы впереди, за ними — мои. Как и следовало ожидать, первый километр встретил нас абсолютно мертвой тишиной и подчеркнутым покоем. Ни души. Изредка тявкнет запертая где-то собака. Афганцы идут не торопясь, спокойно и уверенно. Они, как я довольно скоро разобрался, были прекрасным своего рода барометром опасности. Если шли так, как сейчас, — иди смело. Если начинают крутить головами, приседать, припадать за камни — все: жди, максимум через пять минут накроют. Как уж у них там это получалось — не знаю, механизм выяснить не удалось: то ли шестое чувство, то ли знание местных условий. На втором километре афганцы закрутились, и не зря. Обстреляли сразу с четырех мест. Третий батальон сверху, я снизу — ответили. Стрельба прекратилась.

Несмотря на скоротечность огневого столкновения, без потерь не обошлось. Погиб мальчишка-афганец. Я его неоднократно видел и даже один раз с ним разговаривал. Было ему лет шестнадцать, не больше. В батальоне «командос» он был что-то вроде сына батальона. Наверное, именно поэтому единственный из всего батальона он был одет в каску и бронежилет. Может быть, именно это сыграло с ним злую шутку. Паренек решил, что он — танк. И за это жестоко поплатился. Пуля через бронежилет попала прямо в сердце. Кстати о бронежилетах. Стойкое недоверие к ним у меня выработалось тогда в Афганистане и сохранилось до сих пор. Может быть, есть бронежилеты, предназначенные для сильных мира сего, которые держат любую пулю и осколок. Может быть, не знаю, не встречал. Но тот ширпотреб, который начали поставлять тогда в войска, спасал от трех вещей: от холода, от камней и от тупой пули типа ПМ, ППШ. К этому можно добавить, что мог выдержать любую пулю, находящуюся на излете, и предохранить от касательной. Таскать тяжело, толку немного, плюс формирует у людей ложное чувство защищенности и до известной степени их этим расслабляет. Хороший мой товарищ, однокашник по академии, ныне Герой Советского Союза, генерал, а тогда просто комбат-три и майор В. А. Востротин, получив в батальон новую партию жилетов, решил заняться агитационно-пропагандистской работой. Построил батальон, сказал подобающую случаю речь о заботе партии и правительства, приказал вывесить бронежилет на расстоянии 100 метров и лично его обстрелял.

— Неси, — приказал он.

Солдат принес.

Грудная и спинная пластины навылет.

— Гм — гм, а ну-ка на двести.

Отмерили, вывесили, обстреляли. Навылет. Отметили пробоины — вывесили на триста. Отделение обстреляло бронежилет сосредоточенным огнем.

Навылет…

Валерий Александрович потом долго плевался в «кулуарах».

— Когда принесли и увидел свежие пробоины, ну думаю, вляпался. Хотел достичь одного эффекта, а достиг чего-то диаметрально противоположного. Надо как-то выкручиваться, ну я им и сказал: «Орлы, какое же оружие делают наши тульские и ижевские умельцы! Ни один бронежилет в мире не держит ни на 100, ни на 200, ни на 300 метров. С таким оружием не пропадешь. Хоть бронежилеты и хреновые, зато оружие хорошее. Не носил я его никогда и носить не буду». Тем временем как-то незаметно и ненавязчиво разгорелся нешуточный бой. Пули щелкали по дувалам, деревьям, по стенам домов. «Агээсники» подавляли огневые точки. Я выдвинул на огневые позиции приданный танковый взвод, развернул минометный взвод батальона. Били с окружающих склонов, били с прилепившихся к этим склонам домов. Роты третьего батальона находились выше тщательно замаскированных нор и пещер и практически как-либо серьезно воздействовать на них не могли. Исход боя решили танкисты. Два десятка прицельно посланных снарядов заставили замолчать несколько огневых точек, а за ними смолкли и все остальные. Помогла и все более усиливавшаяся метель. В считанные минуты видимость упала сначала до 100–120 метров, а потом и того меньше. В этой разыгравшейся дикой круговерти батальоны ползли в горы трое суток.