Ближе к вечеру последовала команда «Закрепиться на ночь!» Управление батальона разместилось в доме, где Бредихин наловил «душманов».

Роты доложили о готовности. Утомленное войско, за исключением часовых и патрульных, отошло ко сну. Во дворе дома стоял достаточно обширный сарай, внутри которого находились огромные, до двух метров в высоту, до метра в ширину в самой толстой части, амфоры. Предназначались они для хранения зерна. В сараюшке расположился на ночь афганский взвод. Никому не пришло в голову заглянуть в эти амфоры. Где-то около двух часов ночи во дворе раздалось несколько очередей, вопли. Выяснилось, что в одной из амфор сидел душман, племянник дедов-хозяев. Ночью он решил, что все заснули, и попытался удрать. Неосторожно наступил кому-то на уши. Прояви он больше выдержки и успокой обиженного, может быть, это ему и удалось бы, но он оказался нервным и дурно воспитанным человеком. Открыл огонь. Дремавший у двери часовой-афганец срезал его несколькими очередями. Результат — убитый душман, убитый солдат правительственных войск. В амфорах и в доме нашли еще несколько единиц оружия. Так что Бредихин в конце концов интуитивно оказался прав.

Размах операции «Кольцо» был рублевый, итог получился копеечный. Все вернулись злые, неудовлетворенные, но война, даже такая специфическая, как в Афганистане, скучать, злиться и вообще проявлять какие-либо другие эмоции длительное время просто не представляет возможности. Что там мыслило вышестоящее командование — точно неизвестно, но ни о чем серьезном, крупном было не слыхать, и мы занялись решением мелких текущих вопросов или, другими словами говоря, проведением небольших (1–2 суток) тактических операций. Мне «повезло». Весь второй батальон находился в Бамиане. Разведрота в Чаррикаре охраняла покой и сон местного придурковатого губернатора. Одна из рот третьего батальона охраняла ткацкую фабрик в Гульбахоре. В полку оставались мой батальон и третий батальон без роты.

Третий батальон, которым командовал майор В. А. Востротин (будущий Герой Советского Союза), считался в полку обстрелянным, боевым. Его командир полка берег для дел эпохальных. Ну а мне была предоставлена возможность тренироваться вволю. К этому примешивалось еще и такое обстоятельство. Командир 108-й мотострелковой дивизии генерал Миронов был, во-первых, командир дивизии, во-вторых, генерал, в-третьих, начальник Баграмского гарнизона и, в-четвертых, региональный советник. То есть пользовался правом ставить боевые задачи всем без исключения находящимся в гарнизоне частям.

В 108-й дивизии два полка стояли на заставах, а оставшийся полк комдив берег, опять же, для возможных эпохальных дел, поэтому все текущие дела генерал Миронов возложил на командира 345-го полка подполковника Ю. В. Кузнецова, а тот, естественно, на меня.

В баграмской долине

Утомительное это было дело. Я летал по Баграмской долине, как фанера над Парижем. Большинство операций были безрезультатны. Афганцы, во-первых, прирожденные воины; во-вторых — это их горы; в-третьих, разведка у них работала; а в-четвертых, без всякой разведки, по бренчанию наших далеко не новых боевых машин и клубам пыли всегда было относительно несложно установить, куда же отправились на сей раз «шурави». Посему нас повсеместно встречали мины, изредка засады, обычно вне кишлаков. Причем засады осуществлялись, как правило, малыми силами и следующим образом. Где-нибудь, за каким-нибудь полуразваленным дувальчиком с тщательно продуманными путями отхода таились два-три гранатометчика с помощниками. Какая мимо них идет колонна — им все равно, главное, чтоб она шла. Ра-а-аз — над дувалом выросли две-три фигуры. Три-четыре секунды — залп. Присели. Помощники отточенными, выверенными движениями бросили в стволы по гранате. Два! Опять над дувалами те же фигуры, те же секунды. Второй залп. Далее гранатомет за спину и… давай Бог ноги. Какой-нибудь обиженный танковый комбат разворотит все вокруг себя — но две-три машины горят, и надо оттаскивать раненых и убитых, а птички улетели. Причем сплошь и рядом не особенно далеко, в ближайший кяриз. Они свои кяризы знают как «Отче наш», и тягаться с ними в подземно-колодезной войне — бесполезно. Набегаешься, изнервничаешься, ходишь — вне дорог, по полям, по высохшим руслам. Интуитивно то сажаешь людей под броню (чтоб уберечь от пуль), то на броню (чтоб уберечь от подрыва). Чтоб если уж рванет, то пострадал один механик-водитель — но у него доля такая. Получишь ничтожный результат — 5-10 единиц оружия, из которых добрая половина представляет немалый музейный интерес. С кем-то по мелочи сшибешься. Возвращаешься в родной полк, при входе в парк тебе заправят машины, догрузят израсходованные боеприпасы. Ну, думаешь, сейчас все в баню — вшей соскребать. Черта лысого! Тебя уже ждет новая задача, и максимум через два часа ты пылишь в какую-нибудь другую сторону, и все начинается сначала. Из этого мутного и утомительного периода (конец января февраль 1982 года) заслуживают упоминания несколько эпизодов. Я разобрался и, как мне кажется, достаточно правильно: кто же и по каким мотивам против нас воевал. Таких категорий мне видится шесть. Первая — это люди, для которых пребывание на их родной земле любых оккупационных войск невыносимо. Люди гордые, свободолюбивые, независимые. Люди — патриоты. Вторая категория — люди, которые в результате калейдоскопической смены властей: Шах — Тараки — Амин — Кармаль, потеряли какую-то собственность, порой немалую, и в ходе войны надеялись ее вернуть или приобрести новую. Третья категория — религиозные фанатики. Пришествие на их землю неверных глубоко оскорбляло их религиозные чувства, они вели священную войну «джихад» и готовы были вести ее десятилетиями, до тех пор, пока тело последнего неверного не будет растерзано, разметано, развеяно по ветру. Была там такая скверная привычка — разрывать трупы в клочки. Четвертая категория наемники. Народ по национальности самый разный, во всех отношениях бравый, профессионально подготовленный исключительно высоко, но имеющий одну общую на всех ахиллесову пяту. Мужики продавали свое умение воевать за деньги. Ну, а коль скоро это так, то они планировали каждую операцию не только со сто-, а с двухсотпроцентной гарантией безопасности. Академически правильно организовать засаду, раздолбать и разграбить какую-нибудь колонну — это пожалуйста. Но если в избиваемой колонне найдутся крутые, которые окажут жесткое сопротивление, господа наемники уйдут, бросив все, включая убитых и раненых, если такие появятся. Пропади оно все пропадом — с собой еще никто ничего не уносил: «Те же гроши возьмем в другом месте. Ишь чего удумали стрелять!» Пятая категория была своеобразная. За жену в Афганистане положено платить и… немало. Долбится какой-нибудь бедолага всю жизнь, уже и далеко за тридцать, уже и горб почти нажил, и руки до колен от непомерной и непосильной работы, а все ни кола, ни двора, ни жены. Бедолаг таких в Афганистане навалом. Их просчитывали и вели примерно следующий разговор:

— Махмуд, сколько тебе лет?

— Тридцать шесть.

— Сколько тебе надо денег, чтоб купить дом, жену?

— Сто тысяч афгани!

— Вот двести, Махмуд. Купи все, живи, как человек, но Аллах никому ничего не посылает даром. Ты должен отработать, Махмуд, точнее отвоевать. Только один год, Махмуд. Ты оглянуться не успеешь, как он пролетит. Зато потом…

Расчет беспроигрышный. Или Махмуд почувствует запах крови, войдет во вкус и его уже не остановишь, будет воевать до упора; или честно оттарабанив свой год, придет рассчитываться: «Ты хорошо воевал, Махмуд, спасибо, иди с миром».

С миром, насколько мне известно, никто дальше чем на километр не уходил.

А шестую категорию мы, к глубочайшему сожалению, рождали сами. Займут душманы какой-нибудь мирный кишлак, обстреляют советскую колонну, нанесут ей потери. Осатаневший командир, руководствуясь принципом: пусть лучше их мамы плачут — развернется и вмажет по кишлаку из всего, что у него есть. Если он инициативен и злопамятен, он наведет на кишлак четверку — восьмерку вертолетов.