Реутов встал:

— Пойду гляну, что там…

Назаров немного помедлил, затем тоже вышел.

Яркие лучи прожекторов выхватывали из тьмы бесконечные струны дождя, натянутые между небом и землей. Генерал нашел Реутова и Легздыня, молча куривших зажатые в кулаках сигареты. Тоже закурил. Все трое стояли, слушали, как звенит дождь, и силились распознать в этом звуке что-то очень важное и очень необходимое. Что? Этого не знал никто из троих.

Вдруг Легздынь зачем-то распахнул плащ, расстегнул ворот рубахи, опустил галстук и проговорил:

— Надо кончать, товарищи! И толку не добьемся, и парня угробим.

Вероятно, Реутов и Назаров думали о том же. Генерал откликнулся немедленно:

— Вы правы, Юрий Карлович, надо прекращать операцию. И, раздражаясь, словно с ним кто-то спорил, добавил: — В такую погоду только разминированием и заниматься. Пролежала четверть века и еще авось пролежит.

Сказал, а про себя подумал: «Хорошенькое дело — прекратить, а если волна ее шевельнет — ведь трахнет!». Но тут же отогнал эту мысль и холодным тоном приказал:

— Товарищ полковник, операцию приказываю прекратить, капитана отозвать, службу охранения усилить. Исполняйте приказ!

Реутов как-то деревянно козырнул, повернулся, отчеканил несколько шагов и вдруг побежал.

Легздынь облегченно вздохнул. Он взял генерала под руку и предложил:

— Пойдемте в кабинет, Иван Николаевич.

Всю дорогу молчали… Только у порога Легздынь приостановился и с болью проговорил:

— Обидно, до слез обидно…

Назаров, ничего не ответив, прошел в комнату. Ему самому было тоскливо: человек действия, он не терпел безысходности и беспомощности. В кабинете Легздынь подошел к книжному шкафу и извлек бутылку коньяка.

— Хотите?

— Нет, спасибо… А впрочем, давайте.

Начальник порта разлил коньяк по стаканам и извинился:

— Закусить вот только нечем.

— Ничего, и так сыты по горло.

Выпили, помолчали. Затем Легздынь спросил:

— Еще?

— Да нет, хватит. Оставьте напоследок, когда закончим всю эту историю.

— Я вам тогда ящик выставлю.

— Хорошо, напомню.

Юрий Карлович убрал коньяк, сполоснул боржомом стаканы, уселся в кресло и закурил. Молчали. Снаружи послышались торопливые шаги, в комнату влетел Реутов. И от бега, и от возбуждения он задыхался:

— Он категорически отказывается выполнить приказ, говорит, поздно.

— Кто говорит? — Назаров не сразу понял, о ком идет речь.

— Круминь, товарищ генерал.

— Он что, с ума сошел? Мы в армии или на базаре? Товарищ полковник, я еще раз приказываю прекратить операцию! Вы слышите? Приказываю! Немедленно! Через пять минут доложите об исполнении, идите!

Реутов ушел. Назаров ходил из угла в угол и злился.

Пришел Реутов не через пять минут, а через добрых двадцать. Вошел в комнату, окинул всех невидящим взглядом, опустился в кресло и обхватил голову руками.

— Что случилось, Семен, в чем дело? — спросил генерал.

— Ничего, Иван Николаевич, просто я не смог выполнить ваш приказ. Не смог оторвать его от бомбы. Он лежит на ней и работает. Ничего не хочет понимать. Закрыл бомбу собой от воды и работает. — Реутов говорил куда-то в пол. — Вы бы это только видели: яма, бомба, сзади волны. Приказывал, просил, ничего не помогает. Если, говорит, брошу, все равно взорвется, а я попробую разрядить.

Несколько минут в комнате стояла тишина.

Затем Назаров схватил с вешалки плащ-накидку и, громко хлопнув дверью, выскочил на улицу. Реутов и Легздынь побежали за ним.

Все трое стояли у здания портоуправления и не знали, куда идти. Все решалось само собой, вопреки их намерениям. Оставалось только верить в невозможное, верить в удачу человека, который там, в яме, боролся со ржавой смертью.

Ветер с треском хлопнул окном. Назаров вздрогнул и выругался.

Сколько прошло минут, часов, суток? Никто этого не знал. Море ревело сильней и сильней. Ветер бесновался, дождь хлестал без перерывов. Томительному ожиданию, казалось, не будет конца.

И когда над обрывом появилась фигура, все замерли в затаенном неверии. Но фигура медленно двигалась к зданию, где стояли командиры. Первым не выдержал Реутов, Он что-то выкрикнул, странно наклонился вперед и побежал. За ним бросились остальные.

Когда Назаров подбежал к клубку мокрых людей, он сначала не мог разобрать, где Круминь, затем толпа расступилась и генерал увидел этого человека. Мокрый, в изорванном костюме, с рассеченным лбом, он шагнул вперед. Стал по стойке «смирно», доложил:

— Товарищ генерал, задание выполнено. Бомба обезврежена.

У Назарова перехватило дыхание. Он подошел к офицеру, крепко прижал к себе и расцеловал. Затем отступил назад и сдавленным от волнения голосом озабоченно спросил:

— Кровь откуда, ранен?

— Ударился. Царапина, товарищ генерал.

— Волной, что ли?

— Волной, товарищ генерал.

— Я вот тебе покажу, волной! — Генерал пытался сделать суровое лицо. — Ладно, иди переодевайся, толковать будем потом.

Назаров повернулся и быстро зашагал к своему временному командному пункту. Все у него внутри трепетало от волнения и радости, голова кружилась еще сильнее. Генерал снова подумал о проклятом давлении и, чтобы сбить эту мысль, вдруг остановился и пошел к обрыву.

Волны вкатывались в земляную подкову, добегали до бомбы и с треском разбивались. Генерал представил, как Круминь лежит в этой яме, сухощавым телом своим прикрывает фугаску от яростного натиска моря, и зябко поежился. «Черт возьми, — подумал он, — почему такие вот сюрпризики называются эхом войны?.. Это ж война! Самая настоящая, во всей своей обнаженности».

За спиной раздался тихий голос Легздыня:

— Я б такого парня, Иван Николаевич…

— Все, все будет в свое время.

— Нет, я серьезно, ведь такое сделать, это же в голове не укладывается.

— Я тоже не шучу, Юрий Карлович. Такие ночки в жизни человека не часто случаются.

Генерал никак не мог оторвать глаза от бомбы. Она купалась в морской ванне и выглядела безобидным обрубком. Наконец он повернулся к Легздыню и в свете прожекторов увидел, как набрякли мешки у него под глазами. «И у меня, наверное, такие же», — вяло подумал генерал.

— Слушайте, кто-то обещал коньяк, притом целый ящик?

— Готов расплатиться хоть сегодня.

— Не пугайте, примем и сегодня, а пока идемте смотреть на именинника.

В кабинете начальника порта было полно людей. Возбужденные голоса тонули в табачном дыму. С приходом начальства гомон поубавился, а когда Назаров взял чистый лист бумаги и начал что-то писать, и вовсе прекратился. Генерал исписал добрых два листа, аккуратно поставил подпись, повернулся к Реутову:

— Как зовут Круминя?

— Илмар.

— А по отчеству?

Полковник смутился.

— Ей-богу не знаю. Как-то привыкли все — Илмар и Илмар. Сейчас уточню.

Но в комнату вошел сам Круминь. Он смущенно смотрел на заполнивших кабинет людей и не знал, куда деть свои избитые, искромсанные руки. Все смотрели на капитана.

Назаров подошел к нему:

— Вам, кажется, нужна еще одна рекомендация в партию.

— Нужна…

— Вы не возражаете, если эту рекомендацию дам я.

— Вы же меня совсем не знаете, товарищ генерал.

— Ну, это мы обсуждать не станем. Если у вас нет возражении, получайте свою третью рекомендацию. — Генерал протянул парню исписанные листы, бумаги. — Хотя: постойте, здесь не хватает одной детали. Как ваше отчество?

— Николаевич.

— Так и запишем — Николаевич. — Назаров вписал отчество и вдруг остановился. — Значит, отца звали Николаем? Жаль.

— Почему, товарищ генерал? — Круминь растерялся.

— Потому, что одного моего знакомого — тоже Круминя звали Гунаром. Гунар Оскарович Круминь. Он мог бы быть вашим отцом, этот Гунар Оскарович.

Генерал обменялся понимающим взглядом с Реутовым и распахнул окно.

— Накурено тут…

За хлестом дождя, ворвавшимся в комнату, все вдруг услышали, как по-весеннему звонко кукушкиным криком прокричал далекий портовый буксирчик.