9. Кроме того, некоторых духовных, особенно важных, по нравам и должностям замечательных лиц, царь отправил к королю французскому, родному брату Карла по происхождению, но далеко не родному по характеру. Посланниками к нему были хартофилакс Векк и архидиакон придворного клира Мелитиниот. Им не велено переправляться в Брундузий, чтобы оттуда идти сухим путем, но приказано доехать до Авлона на конях, в Авлоне же сесть на корабль и отправиться к королю морем — до самого того места, где он тогда находился. Целью посольства было — сколько возможно, смягчить его дарами и словами и, так как, по слухам, он был миролюбив, расположить его написать письмо к брату, чтобы своим письмом он постарался укротить его отвагу и удержать порыв. Достигнуть этого, казалось, тем легче, что французский король, как старший из государей, издавна уважаемый за высоту его власти и прямоту нрава, мог тотчас убедить младшего своего брата, сделавшегося королем недавно, низшего по власти и непрямодушного; ибо не прямое исправляется кривым, чем оно только было бы искривлено; а кривое прямым, отчего так они и называются. Если он будет убежден, то пусть бы написал к папе о греках, как о его братьях, действительно достойных этого имени, и таким образом постарался разрушить замыслы своего брата против римлян. Получив от царя подробные наставления, упомянутые послы отправились, — и везде, где ни являлись, возбуждали удивление многочисленною прислугою, царскими изображениями, сосудами и тяжелым поездом. Достигнув Авлона, и потом на корабле — сицилийской крепости Пахина, послы узнают, что король отправился в Карфаген, называемый Тунисом, воевать с ливийскими эфиопами. Поэтому, пробыв там несколько дней, они поплыли прямо в Тунис, но на Сицилийском море, застигнутые бурею, едва не потонули, и только уже после многих страданий прибыли на место, и королю, который тогда был болен, представили царские грамоты. Король, частью затрудняемый болезнью, частью занятый войною, не знал, что и делать, а потому медлил рассмотрением их дела и заботился о своем здоровье. Тогда послам пришлось ежедневно быть свидетелями очень печального зрелища, какое представляли агаряне и латиняне. Итальянцы, окопавшись с моря и оградившись глубокими рвами, твердо удерживали свою между ними позицию; а эфиопляне, искусно пользуясь укреплениями Карфагена, могли и укрываться в них от неприятелей, и когда приходилось, сами нападали на неприятеля. Сражения происходили каждый день непрерывно, и с обеих сторон падали многие. К тому же открылась сильная зараза, воины умирали во множестве, и погребения им не было, да не было и костров для сожжения мертвых тел. Глубокий и широкий ров, защищавший живых, в то же время вмещал в себе и умерших и наполняемый множеством их, как бы закапываемых одни другими, приходил едва не в уровень с занимаемою войском плоскостью. Таким образом, народ в одно и то же время истребляем был войною и заразою; но ревность сражающихся за крест не ослабевала. Между тем болезнь короля усиливалась, и уже отчаивались в его выздоровлении. Впрочем, и при таком состоянии здоровья, он несколько говорил с послами, выражал наклонность свою к миру и просил их подождать, пока выздоровеет и соберется с силами. Но это было накануне его смерти: в следующий день король скончался. Окружавшие убрали тело его, как человека вполне угодного Богу, обмыли благовонными жидкостями, сваренными в котлах, и положили в драгоценный гроб, чтобы эти останки перевезть в отечество; а послы при всех обещаниях короля, возвратились домой, как говорится, с пустыми руками. Но боясь нападения со стороны Карла, и обманутый в надеждах смертью короля, царь не переставал изворачиваться, и всеми силами старался достигнуть своей цели чрез многих иных посредников между им и папою.

Впрочем, не показывал он беспечности или недеятельности и в собственных приготовлениях, но ожидая удовлетворительных результатов из-за границы, сколько мог, приготовлялся и сам. Так, собрал он множество хлеба, и одною частью его наполнил городские башни, а другую предоставил на сохранение гражданам впредь до востребования; закупил также целые стада свиней и, разделив их по десятку и более на каждого гражданина, приказал заколоть их, и внутренности употреблять самим, а мясо посолить и хранить для общей пользы. Затем приготовлено было множество оружия, стрел, камнеметательных машин и материалов, нужных военным инженерам и механикам; приведен в порядок весь флот; назначено множество строителей и надзирателей для возведения городской стены со стороны моря, а с суши она утолщена вдвое. Вооружено значительное количество способного к оружию народонаселения, какое сообразно было с таким приготовлением к войне, и размещено по частям вне города, чтобы, когда понадобится, ввести его в город вместе с оружием и обозами. Посланы также войска для охранения приморских мест и островов. Влахернскую гавань царь не находил удобною для успешной борьбы с неприятелем; потому что в ней кораблям пришлось бы сражаться лицом к лицу с кораблями неприятельскими; а сражение лицом к лицу, при неравных силах, было бы затруднительно. Равным образом бросил он и гавань старую (это не та, которою недавно владели латиняне, и которая находится близ монастыря Христа — Евергета, а та, которая называется так по своим воротам); ибо коса этой гавани вдается в море так далеко, что в том заливе могут поместиться корабли как римские так и неприятельские. Но видя, что и войско будет смелее и сражение пойдет успешнее, если битва откроется в тылу неприятеля, царь захотел восстановить гавань у Бланки Контоскелийской [97]. Поэтому он окружил то место весьма большими камнями, углубил там море, влив туда ртути [98], корабли покрыл кровлями, вход в гавань, окруженную камнями, запер извне крепкими железными воротами [99], чтобы, с одной стороны, обезопасить флот, с другой — не дать возможности неприятельским кораблям быть введенными в гавань (а держаться в море, при быстром течении, они не могли) и напасть на наши корабли с тылу. Укрепил он также и Перею — посад генуэзцев, чтобы они, по одноплеменности с иноземцами, не пристали к их союзу, и вообще береглись вступать в сношение с нападающими. Хотя генуэзцы и не обязывались поднимать оружие против своих однородцев; однако ж, царь мерами благоволения старался привлечь их к себе и сделать своими, как у них говорится, клиентами.

10. Но среди этих приготовлений царь не переставал отправлять морем посольства к папам, тем более, что смерть тогда часто сменяла [100] их. Главною целью этих посольств было соединение церквей и уничтожение древнего соблазна. Михаил соображал, что еще при Иоанне Дуке состоялось соборное определение об отправлении туда послов с изъявлением готовности восточного духовенства иметь с латинянами общее служение и поминать папу, если он обещается помочь городу (посланниками были тогда Андроник Сардский и Георгий Кизикский, — и соединение, вероятно, произошло бы, если бы наши послы были приняты). Соображая тогдашнее с нынешним, он в современном положении дел находил гораздо более нужды, чем в то время, — осуществить мысль о соединении; ибо тогда римляне домогались получить то, что уже выпало у них из рук, а теперь они боятся только потерять то, что еще находится в их руках: цель же тогдашнего и теперешнего — одна и та же. Иначе как-нибудь убедить папу сражаться за греков, чем говоря и делая это, царь не надеялся; потому что мешал соблазн — греки в глазах латинян были не более, как белые агаряне. И так этими мирными договорами он предполагал с одной стороны уничтожить соблазн, с другой, — чрез уничтожение соблазна, удержать флот Карла, чтобы избавить римлян от опасности потерять снова отечество, которое они только что увидели, только вот-вот кое-как спасли, и не повергнуть его еще в большее бедствие. Занятый такими мыслями, он многократно убеждал к этому и патриарха, и собор: но принимая его убеждения легко и поверхностно, они походили на чешимых слухом; ибо хотя не могли прямо противиться им и вовсе отвергать их, однако ж, оставались твердыми в управлении церковью на древних основаниях, чтобы не сочли их, пожалуй, торгашами и барышниками. Они и в ум не брали, чтобы этот поднимаемый царем вопрос мог быть решен так скоро; ибо знали, что сколько раз прежние цари ни приступали к решению его, всегда возникали препятствия. Так было тогда. Впрочем, если бы препятствий и не было, — великий соблазн у нас все не уничтожился бы. Таковы были их мысли. Между тем, с фрериями и другими итальянцами они обращались любезно и не расходились в том, что касается вообще христианства; относительно же большего не вступали в состязания, будто макуты [101] (или чем бы их назвать?) и не обнаруживали сочувствия к делу. Ведь если это предприятие считали они незаконным, то должны были бы с самого начала остановить его и воспротивиться, объявив, что они не согласятся, во что бы то ни стало. Но им казалось, что церковь, как выше сказано, останется безопасною, хотя бы царь и делал, что ему полезно; а потому, когда этот поднимал свой вопрос (а он рассматриваем был долго), — те молчали, показывали равнодушие и ничего не думали.