- Самый лучший сын на свете, - так же, глядя ей в глаза, ответил он.

- Я знаю! – рассмеялась Клэр.

- Теперь и я знаю.

Аккордеонист заиграл танго – новый танец, от которого сходила с ума Европа. И в то мгновение Николай вдруг понял, отчего, потому что и сам немного потерял голову. Это было особенно смешно, принимая во внимание, что принято считать, будто в его возрасте голова уже крепко сидит на шее. Он затянулся сигаретой, а потом резко поднялся, затушил ее в пепельнице и подошел к ней. Не говоря ни слова, не улыбаясь так, как обыкновенно улыбался в этот вечер, протянул ей руку.

Она чуть повела головой и подала ему свою.

Под резкий звук, словно оглушивший ее, почувствовала, как сквозь пальцы руки, которую он крепко сжал в своей ладони, проникло под ее кожу что-то лихорадочное, что возбуждало и пьянило. Она подчинялась его уверенным шагам и поворотам. В тесном баре, где так мало места для танца, при тусклом свете, где их никто никогда не узнает, где так легко притвориться, что нет ни прошлого, ни будущего. Мелодия, страдая, вырывалась из-под пальцев музыканта. А ей казалось, что пальцы Николя обжигают ее кожу сквозь тонкую ткань платья. Она чувствовала терпкий запах табака, от которого кружилась голова, и шумело в ушах. А он сходил с ума от запаха аниса – того же самого, прежнего, так нелюбимого им. Кто из них изменился, Господи, если он держит ее в объятиях и неумолимо теряет голову от ее духов? Когда они были единым целым – пусть только сейчас, пусть только в этот момент. Когда их соединило движение, сбившееся дыхание, бьющиеся сердца. Когда ничего другого уже просто не существовало.

Аккордеон взволнованно всхлипнул, и в наступившей тишине Клэр на полувздохе замерла в руках Николя.

Все решил один миг. Его глаза сверкнули прежним зеленым светом, который, казалось, погас навсегда, а оказался жив-живехонек, и он стремительно наклонился к ней, коснувшись ее губ своими губами. Боясь двинуться с места, она знала, что покорно позволит все: целовать, владеть, прогнать. Если он захочет. Пока у них есть еще несколько часов. Потому что завтра каждый вернется в свою привычную жизнь. А потом им обоим не хватило дыхания. И, несмотря на то, что прерывать этот поцелуй было так же немыслимо, как прерывать собственные жизни, они медленно отстранились друг от друга, продолжая смотреть друг другу в глаза.

- Клэр, я… - хрипло выдохнул он.

- Что? – сплетая свои пальцы с его, спросила она глухим голосом.

- Я хочу, чтобы ты уехала со мной.

Не давая ей ответить, он крепко взял ее за руку и повел назад, к их столу, будто нарочно давая ей эти несколько мгновений, чтобы опомниться. Помог сесть, придвинул к ней свой стул. И сел близко. Так, что теперь их колени соприкасались.

- Стоит ли что-то менять? Все давно устоялось, наладилось, - она на мгновение задумалась. – Минутная слабость не должна становиться причиной разрушенных жизней, ты не находишь? Да, я жалею, что тогда приняла… не то решение. Но сейчас уже поздно что-либо менять. Это затронет мою семью, твою жену…

- Да, я это знаю, - спокойно ответил он, придвигая к себе пепельницу. - И потому ничего не прошу. В отличие от меня, тебе есть, что терять. Но это не меняет главного. Я хочу быть с тобой.

- И как ты это себе представляешь? – прозвучало насмешливо.

- Очень просто. Однажды ты постучишь в дверь. Я открою. И ты скажешь: «Здравствуй, Николя». Замечательно, не правда ли?

- Что при этом скажет твоя жена? – Клэр зло посмотрела на него.

- Я думаю, она ничего не скажет, - отозвался Николай. – Потому что у меня больше нет жены. Только на бумаге, но это поправимо.

Она долго смотрела на него, снова пытаясь запомнить каждую черту его лица, выражение и новый оттенок его глаз, каждое движение пальцев, когда он прикуривал или стряхивал пепел. Все это надо было запомнить. Навсегда.

- Не будем ничего усложнять… Прости…

- Да куда уж проще, милая. Хочешь десерт?

Отстраненно подумав о том, что в ее жизни ни разу не было ни одного счастливого Рождества, Клэр рассеянно кивнула.

- Пусть будет десерт.

Он заказал что-то немыслимое, кремовое, но, кажется, этот вечер был теперь уже безнадежно испорчен. А может быть, наоборот. Лучше его не вспоминалось ничего.

Потом они вышли на улицу и, кажется, почти совсем не говорили. Он поймал для нее такси. Напоследок снова поцеловал, теперь уже совсем привычно, будто между ними всю жизнь так заведено. И глядя, как она уезжает, исчезая в ночной тьме и вечном лондонском дожде, он думал о том, что ей, должно быть, придется врать мужу, куда она пропала в рождественскую ночь.

Декабрь 1910 года, Петербург

В той чертовой крошечной душной гримерной Клэр ничего не ответила. Только чуть улыбнулась и попросила Николя проводить ее в гостиницу. Потому что она обещалась помочь Жанне с каким-то важным делом, придуманным на ходу. Дорогой молчали. И она решила, что он сам уже обо всем сожалеет. Велела, чтобы ее не ждал, сказав, что позже приедет сама.

Но она не поехала к нему этим вечером. В тот момент, когда Николя попросил выйти за него замуж, все происходящее перестало быть приключением. Она лежала в тишине своего номера, снова и снова придумывая слова, которые скажет ему утром. О том, что не может быть женой ученого. О том, что не сможет жить в его стране. О том, что семья, дети, дом никак не благоприятствуют карьере актрисы. О том, что актрисы – самая неподходящая партия для молодых египтологов! Господи! Еще и этот дурацкий медальон, который она зачем-то взяла! Нужно вернуть его. И потом… когда-нибудь он подарит его той, которой… которая сможет стать ему настоящей женой.

Ей же суждены иные роли…

Ее впустила Гапа, сказав, что Николай Аристархович в малой гостиной. Не раздеваясь и не снимая шляпки, Клэр спешно прошла к нему. Ничего не говоря, она положила на маленький столик у дивана по-прежнему завернутую в платок камею.

Он устало тер виски, но при этом выглядел спокойным, что убеждало ее в правильности принятого решения.

«Милый Николя», - думала Клэр, глядя в его зеленые глаза. Он улыбался, и от этого ей было легче. Почему-то она была уверена, он знает, что сейчас услышит. Возможно, он представлял себе все иначе. Но она не станет превращать то прекрасное, пусть и недолгое, что было у них, в мелодраматическую интрижку с чрезмерными страстями. Она не для того убежала из дома, чтобы стать женой ученого в далекой холодной стране. Ее жизнь будет другой: яркой, полной, настоящей.

Спокойный голос Клэр прозвучал слишком громко в тишине квартиры:

- Adieu, Nicolas!

25 декабря 1925 года, Лондон

Клэр медленно спускалась в столовую к завтраку. Зачем это делала, она и сама не знала. Есть не хотела. После бессонной ночи в кресле болела спина. В столовой ее ждало новое испытание. Вчера, по возвращении домой, Клэр повезло проскользнуть незамеченной к себе в спальню. И она рассчитывала не встретить мужа хотя бы с самого утра. Генри, вопреки ее ожиданиям, был дома.