— Муры-ы-сенька-а… — умилился Тишка.

Кошка зажмурилась и, раскрыв зубастую пасть, зевнула.

Славка уже высвечивал фонариком щели подпечка.

— Ой, мама, чего-то пахнет, — кривил он нос.

— Руки, наверно, полгода не мыл, вот и пахнет.

— Не-е, мам, и вправду, вот понюхай иди.

Мать разливала по кринкам молоко:

— Буду я ещё лазить за вами везде! Только и дел мне — принюхиваться ко всему…

— Дак чего делать-то? — изображал растерянность Славик. — Ведь нельзя же их так оставлять… Вони будет — не продохнуть…

— Отвяжитесь вы от меня, ради бога! — взмолилась мать. — Придёшь с работы, так только вас и слыхать, хоть бы помолчали с минуту.

Она нацедила сквозь марлю пол-литровую банку молока и повернулась к Тишке:

— Ну, просил, так пей. Чего не берёшь?

А для Тишки парное молоко всегда поперёк горла. Он бы холодного и три банки выпил подряд, а от парного к горлу подступала нежданная тошнота. Вот, говорят, парное молоко целебное. Но ведь Тишка здоровый, ему лекарствами пичкать себя ни к чему — пусть пьют те, кто болеет. А он как-нибудь обойдётся и без него.

— Ну, чего стоишь, будто столб? — поторопила мать.

Тишка, пересиливая себя, сделал два глотка и невольно задержал дыхание: к горлу подступал неприятный комок.

— Я, мам, потом допью.

— Во-от, — укорила мать, — всё не по вам… Уж и сами не знаете, чего и просить… Голодом бы с недельку вас поморить, так небось не стали бы разбираться, что вкусно, а что невкусно. Что подадут, то и ели бы.

— Мама, да я всё выпью, — остановил мать Тишка. — Ты только Мурке налей. Она ведь голодная ходит: её котята доят.

Славику надоело возиться под шестком, он уж и то на волосы обобрал всю паутину, она с него так катышками и свешивалась.

— Нет, никого не видать, один запах… Всё-таки мёртвые, наверно.

— Ты сам мёртвый! — обиделся за котят Тишка.

— Ну, а почему тогда ни разу не пискнули?

— У тебя пискни, — нашёлся Тишка. — Они уж знают, с кем дело имеют. Потому и молчат.

— Да ла-а-дно тебе, — протянул Славик. — Тоже мне, кошачий защитник нашёлся. — И он вылез из-под шестка.

Варвара Егоровна собирала на стол: прижимая к груди, резала на тарелку хлеб, разбавляла молоком творог, доставала яйца, выдвигала на середину соль.

— Ти-ишк! — начала она осторожно, когда уселись ужинать. — А чего всё же с кошками-то будем мы делать? Две есть, да три вырастут. Как у Маринки, ферму, что ли, нам открывать?

Славик обрадованно захохотал:

— Во-во!.. Три вырастут, да девятерых родят.

Тишка понял, куда они клонят, и у него кусок не полез в рот.

— Тебе бы, С лавочка, только топить… — захныкал он. — Ты и Мурку угробить рад…

Варвара Егоровна пригладила Тишкины волосы.

— Да не реви, дурачок, раньше времени… Я ведь ничего такого и не говорю… Зачем топить? Пусть живут. Только я задумываюсь, чего с ними делать потом.

— Отдадим кому-нибудь, — подсказал Тишка.

— А кому? — покачала головой мать. — В каждом доме по одной да по две кошки живут.

— Мама, — возразил ей Тишка, — белый свет ведь не на одном Полежаеве клином сошёлся. Я в другие деревни схожу, там поспрашиваю.

Варвара Егоровна снова погладила сына по голове и, будто бы рассуждая с собой, продолжала:

— Мурку, хоть и старая она, выбрасывать жалко, привыкла я к ней. Пусть уж до смерти у нас доживёт. Васька ловучий очень, не шварничает: ну-ка, на столе хоть чего оставляй — не заденет. И на улицу захочет, так голос подаст, не забьётся в угол…

Тишка чувствовал, что она подбирается всё же к его котятам.

— Мама, а ты ведь про этих-то ничего не знаешь… Может, они ловучее Васьки вырастут.

— Может, и ловучее, — вздохнула она. — А вот подожди, папка вернётся с курсов, как он посмотрит на наше пополнение?

— Мама, да папка ведь тоже человек…

И всё же Тишка задумался: отец, конечно, несговорчивей матери. Учёба у него кончается через восемь дней. Но ведь если он сдаст все экзамены хорошо, так и настроение у него будет хорошее. Ой, только бы ему лёгкие билеты достались…

Ночью Тишке снилось, как отца спрашивают сразу десять учителей, и каждый-то лезет из кожи, стараясь задать такие вопросы, чтобы отцу не выпутаться. И только один, седенький, в круглых зелёных очках, с продольными, как кошачьи зрачки, чёрточками, подбирал вопросы попроще, но отец как раз на них и сыпался.

«Вот у вас на сушилке, — говорил седенький, — опять по ночам свет горит. Надо выключить».

И отец лез под крышу выкручивать лампочки.

«Папка, да рубильник же есть!» — подсказывал Тишка, но отец не слышал его, топтался на приставной лестнице и не мог дотянуться до лампочек.

Седенький учитель качал головой: «Нет, нет, нельзя ему электриком в колхозе работать, нельзя… Давайте лучше Тишку пошлём… Он всё знает…»

Тишка проснулся от шёпота: мать кого-то горячо убеждала:

— Если бы он не знал, что они родились, — другое дело. А он же знает… Он же видел их. Зачем ребёнка травмировать?

— Да, конечно, — отвечал ей знакомый голос.

— А я уж, признаться, думала, что она опять мёртвых родила, — шептала мать. — Смотрю, третьеводни заявилась худющая такая, тоскливая — опросталась, вижу, — и сразу на печь. Три дня с печи не слазила, туда ей и блюдце с молоком подавала…

— Так неужто котята три дня голодом жили?

— Папка! — закричал Тишка, окончательно проснувшись. Выскользнув из-под одеяла, он зашлёпал по настывшим половицам к кровати отца.

— Папка, а ведь тебе восемь дней оставалось?

— Досрочно сдал, поэтому и отпустили пораньше.

— Ага! — торжествуя, заколотил Тишка ногами по отцовской постели. — Значит, ты добрый приехал? Я так и знал. Ну что, мамочка? Чья взяла?

Мать беззвучно смеялась.

Утром Тишка не нашёл под тряпкой котят. Гнездо отволгло от ночного тумана и было холодным.

Первое подозрение у Тишки пало на Славика, но брат ещё не вставал, распластавшись, лежал на кровати. Не мог же он ночью бегать в баню. Его, сонного, в туалет и то не поднимешь: помычит, помычит, перевернётся на другой бок да и опять засопит носом.

Мамка с папкой на такое дело пойти не могли. Им Тишка всё-таки доверял, не обманщики.

Да ведь — самое главное! — кроме Тишки, никто и не знал, что котята находились в предбаннике. Кто же это его подследил?

На росной тропинке вычернился всего один след — Тишкин. Неужели с вечера кто-то забрал их?

Тишка вернулся в избу угрюмым.

— Что, детинушка, невесел? — затянула было Варвара Егоровна, но Тишка бросился ей в колени и заревел:

— Ко-о-тят украли-и…

— Да кому же они нужны, дурачок ты мой… — прижав Тишку к ногам, сказала Варвара Егоровна. — Под печкой где-нибудь и лежат… Вон Славик фонариком светил, так и то не увидел. А ты сразу: ук-ра-а-ли-и…

— Да-a, они под печкой и не были никогда… — уже совсем распустил нюни Тишка. — Я их в предбаннике под тряпками прятал…

— Ну, а кошка-то где их кормила?

— Та-а-ам и корми-и-ла…

— Господи, ну что за наказание на мою шею свалилось… — притворно заохала мать. — Только и не хватало мне кошкиных котят искать.

Тишка вырвался из объятий Варвары Егоровны и зарёванными глазами посмотрел на мать:

— Мамочка, да они ведь не кошкины…

— А чьи?

— Мо-о-и…

Тут уж Варвара Егоровна не сдержалась, легонько оттолкнула сына от себя и захохотала:

— Ну, Тишка, с тобой хоть стой, хоть падай… «Мо-о-и-и»… — передразнила она и опять засмеялась.

Славик поднял всклокоченную голову от подушки и тоже передразнил:

— «Мо-о-и-и»… — У него спросонья получилось так, будто промычала корова: «Мо-о-у»…

— А ты не мычи там! — сразу унял слёзы Тишка: при старшем брате он никогда не ревел; Славка и сейчас не услышал бы Тишкиного плача, если б не притворялся спящим.

Но Славик был настроен миролюбиво.