Никто не встал, но все выпили. Саморуков присел рядом с Сырцовым и, оценивающе оглядев компашку, поинтересовался:

— По которой?

— По четвертой, — ответил Сырцов и поинтересовался: — Как наши дела?

— Про ваши дела не знаю ничего. А про их — кое-что известно. Левый заказ на прошлой неделе выполнили пиротехник Жека Маслов и трюкач Земцов.

Пьян да умен — два угодья в нем. Упивался и джином, и сладкими речами о нем расслабленный Казарян, но появление Семена не пропустил. После тоста он на четвереньках подобрался к Сырцову и Саморукову и потребовал отчета:

— Ну и кто?

— Пиротехник Маслов и трюкач Земцов, — повторно доложил Семен.

— А заказчик?

— Он же один из исполнителей. Трюкач Земцов. Ты его знаешь, Рома?

— Не помню. Но в актерском отделе все узнаем.

— Тогда пошли в актерский отдел, — заторопился Сырцов.

— Ты что, спятил? — возмутился Казарян. — Сеня вообще сухой, а мы только-только разогреваться стали. Отдохнем самую малость, и я в актерский отдел позвоню.

Отдыхали до половины пятого. К пяти Казарян по телефону нашел нужную девицу, которая дала ему телефон и адрес Земцова. Осознав, что в таком виде сегодня к Земцову ехать не следует, Сырцов присоединился к компашке, решившей продолжать отдых. Скорее всего прислушались к неизвестно откуда звучавшему для них голосу чеховской героини: — «Мы отдохнем! Мы отдохнем!» И совсем забыли про другую героиню того же автора, которая повторяла: «Если бы знать, если бы знать!»

Если бы знать…

16

— Труп! Мертвец! Покойник! — рычала она с закрытыми глазами. Она была под ним, под трупом, по мертвецом, под покойником, и яростной работой в соитии добивалась высшей точки своего наслаждения — одновременного оргазма. Он убыстрял и убыстрял свое поршневое движение и застонал наконец тихонько. Стон становился все тоньше и выше, пока не перешел в сладострастный крик. Она добилась своего. Они кончили вместе. Он недолго полежал на ней и отвалился на бок.

Она лежала на спине, и он лежал на спине. Лежали без слов, набираясь сил. Потом она повернулась к нему, и почти неощутимо пальцы ее заскользили по могучему мужскому телу. Сначала комарино щекотно, затем приятно и тревожно и, наконец, в нем возникло томление. Птица Феникс восставала из пепла. И восстала.

— Иди ко мне, иди! — стонуще попросил он.

И тут в дверь спальни решительно постучали.

— Что там? — громко спросила она нормальным голосом.

— Вас ждут, Светлана Дмитриевна! — умильно откликнулся жлобский голос.

— Через полчаса! — решила она, и их больше не беспокоили.

— Как раз успеем, да? Как раз успеем, да? — шептал он, обнимая ее.

Она высвободилась, на коленях добралась до края необъятной кровати и, встав, небрежно все объяснила:

— Это я успею за полчаса. Подмыться, помыться и одеться, — и направилась в ванную комнату. Он поднялся на локте и жалобно поинтересовался:

— А я?

Стоя в дверях и насмешливо глядя ему в глаза, она ответила:

— Ты — труп, мертвец, покойник. Тебя нет и не было никогда.

…Окно, огромное французское окно то ли громадного кабинета, то ли конференц-зала выходило на водохранилище. Было ветрено, и поэтому водная гладь напоминала оцинкованное рифленое железо. Трое находившихся в конференц-зале на рукотворное море не смотрели. Они бессмысленно пялились на зеленое сукно стола, за которым сидели. По праву старшего и главного в торце стола сидел старенький-старенький, тот самый, что ловил рыбу. Да и не старенький-старенький он вовсе, когда тщательно и с шиком одет, когда собран для жизни и борьбы, когда не строит из себя клоунского маразматического старца.

Лева был как Лева: громаден, роскошен и раскован до легкого хамства. Сидел развалясь, смотрел в потолок и насвистывал кое-что из современного эстрадного репертуара.

Президент неодобрительно посматривал на него, но молчал. Он, как всегда, был при официальном параде: в темной тройке, несмотря на летнюю теплынь, в литой, как бы фарфоровой сорочке, в геометрически точно завязанном галстуке.

Она явилась как мимолетное виденье и отчасти как гений чистой красоты. Остановилась у порога, одарила всех милой застенчивой улыбкой.

— Здравствуйте. И простите за вынужденное опоздание.

Все покивали, прощая, а она, обойдя стол, подошла к старенькому-старенькому, легко поцеловала его в щеку и одобрила:

— Ты сегодня замечательно выглядишь, папочка, — сев рядом с ним, оглядела всех и предположила: — Левочка докладывать будет, да?

— Ты уж, Света, как-то громыхательно: докладывать. Сообщу кое-что, это действительно.

— Ну, хоть сообщи, — с подковыркой предложила она.

— Сообщу, сообщу, — почему-то с угрозой пообещал Лева и приступил: — В общем и целом нашу многоходовую комбинацию следует признать удачной…

— Это в общем и целом, — перебила Светлана, — а в частностях?

— О частностях позже. — Лева был не из тех, кого можно легко сбить. — Будем считать, что в обозримом будущем нам не сможет кто-либо предъявить столь грозные совсем недавно финансовые претензии.

— Это в обозримом, — поймав Леву на паузе, опять встряла Светлана. — А в необозримом? Какое время ты можешь гарантировать?

— По меньшей мере год. Время для полноценного и почти стопроцентного оборота.

— А наши документальные обязательства перед ними? — на этот раз перебил папаша.

— Составленные столь общо, эти документы представляли для нас опасность только тогда, когда партнеры были в полной силе. Сугубо официальный ход этим документам они не могут дать по самой простой причине: происхождение капитала. Теперь о частностях, что так беспокоят Светлану. Скажу откровенно: они и меня беспокоят. Восемь главарей ушли на этом неизвестно откуда взявшемся вертолете. Шестеро не успели, но их скоро выпустят на свободу: в перестрелке они не участвовали, а больше предъявить им нечего. По сути головка осталась в целости.

— Ничего себе удачная комбинация! — возмутилась Светлана.

— Головка без рук, без туловища, без ног. Что она может? — задал риторический вопрос Лева. Президент, до этого самозабвенно ковырявшийся спичкой в своем ухе, ответил весьма неглупо:

— Быстро нарастит новые руки, ноги и туловище.

— Надо сделать так, чтобы этого не произошло, — предложил Лева.

— А как это сделать? — допытывался настырный президент.

— Сие, уважаемый Юрий Егорович, уже не по моей епархии, — сообщил Лева.

Старикан, не вступая в их ненужный перебрех, нажал кнопку звонка. Не отзвенело еще, а на пороге возник секретарь.

— Где он? — спросил президент.

— Купался, а сейчас со своим помощником в бильярд гоняет.

— Попроси его зайти сюда, — сказал папаша и уже в закрывавшуюся дверь: — Вежливо попроси!

…Курортно одетый господин лет пятидесяти, профессионально, минуя их взгляды, быстро и оценивающе осмотрел всех и всех вежливо поприветствовал:

— Добрый день! — глянул в окно и поправился: — Или уже вечер? В восхитительном безделье время летит незаметно.

— Да садитесь вы, садитесь, Витольд Германович! — взмолился старикан. — А то, право, нам как-то неудобно!

Витольд Германович подсел как бы ко всем, но существовал отдельно, сам по себе. Улыбаясь, заглянул наконец в водянистые папашины глаза и укорил:

— Я-то и вправду поверил, что вы меня отдохнуть пригласили, Дмитрий Федорович. Оказывается, здесь не отдыхают, а заседают.

— Мы уже позаседали, — сообщил Лева.

— И, следовательно, приняли решение, — мгновенно сообразил Витольд Германович. — Вероятно, что-то связанное с моими обязанностями?

— Как вам известно, Витольд Германович, верхушке уголовного мира удалось избежать справедливой кары… — витиевато начал было папаша, но Витольд Германович вежливо поднял руку, предлагая ему заткнуться. Дмитрий Федорович покорно заткнулся.

— Что и следовало ожидать, — уверенно заявил Витольд Германович. — Любая верхушка при любых обстоятельствах избегает справедливой кары. Вас беспокоит, что эта верхушка в ближайшее время приступит к работе по возрождению их организации. Вполне, вполне реальная опасность. В Москве — нет, здесь теперь у них нет опоры, здесь рубили под корень. Вся их надежда — на регионы. И, как мне стало известно, восемь человек уже разъехались по российским городам и весям.