Изменить стиль страницы

В середине дня весь народ Эдана высыпал на улицы и площади; люди забирались на трубы, крыши и верхушки деревьев, на стены, собирались на полях за городскими стенами — и все смотрели в небо. Священники начали исполнять на внешнем дворе Коллегии ритуальный танец, кланяясь и покачиваясь. В каждом храме ждали своего часа служители, готовые в любой момент потянуть за цепь, открывающую крыши, и дать лучам Солнца упасть на камни перемен.

Ближе к вечеру небо наконец обнажилось. Между рваными, словно закопченными, кромками желто-серых облаков появилась голубая полоска. Над улицами, площадями, окнами, крышами, стенами города Эдана пронеслись вздох и мощный ропот: «Небо, небо...»

Прореха в тучах все ширилась. Свежий ветер разогнал пелену падающего на город дождя, и капли его внезапно засверкали, словно ночью от света факелов. Но сейчас в сияющих каплях отражалось Солнце. Оно появилось на западе и, ослепляя всех вокруг, одиноко зависло в небесах.

Гэнил стоял среди толпы, обратив лицо к небу. На виске, где был шрам от ожога, он почувствовал тепло Солнца. Гэнил смотрел на сияющее светило до тех пор, пока глаза не наполнились слезами. Круг Огня, лицо Бога...

— Что такое Солнце? — тихо спросил Меде.

И Гэнил вспомнил холодную ночь среди зимы, когда он сам, Меде, Ин и другие беседовали у камина в доме Ина.

— Это круг или сфера? Почему оно пересекает небо? Оно большое? И далеко ли до него? Ах, подумать только: ведь когда-то, чтобы увидеть солнце, человеку надо было всего лишь посмотреть на небо...

Звучали флейты, быстро били барабаны, веселый неотчетливый звук разносился далеко за пределы Коллегии. Иногда по ослепительно яркому кругу пробегали клочья облаков, и мир снова становился серым и холодным, флейты замолкали. Но западный ветер продолжал дуть, облака уплывали, и Солнце появлялось вновь, спускаясь все ниже. Перед тем как погрузиться на западе в тяжелые, быстро несущиеся облака, оно стало красным, и свет его больше не резал глаза собравшимся. В это мгновение Гэнилу действительно показалось, что Солнце не диск, а громадный, искривленный, медленно падающий мяч.

Оно село, пропало.

В вышине, сквозь разрывы в облаках все еще виднелись ясные, зеленовато-голубые кусочки чистого неба. А затем на западе, там, куда село Солнце, на краю растущего облака, замерцала яркая точка — вечерняя звезда.

— Смотрите! — закричал Гэнил, но обернулись лишь несколько человек. Солнце село — а кому есть дело до звезд? Желтоватая дымка — саван из облаков, покрывающих землю своей мантией из пыли и дождя на протяжении четырнадцати поколений со времен Адского огня, — надвинулась на звезду и словно стерла ее с неба. Гэнил вздохнул, потер затекшую от напряжения шею и двинулся домой вместе с остальными участниками действа Общего Дня.

В эту ночь его арестовали. Стражи и товарищи по камере (в тюрьме оказались все работники его мастерской, кроме Мастера Ли) рассказали, что их посадили за связь с Блондином Меде. Его обвинили в распространении ереси. Меде видели в поле за городскими стенами, когда он наводил на Солнце какие-то приборы. Это оказались инструменты для измерения расстояний. Он пытался определить расстояние между землей и Богом.

Подмастерий скоро отпустили. На третий день стражи пришли за Гэнилом, вывели его в один из закрытых двориков Коллегии под тихий, мелкий дождь ранней весны. Священники в основном жили под открытым небом, и огромный комплекс Коллегии Эдана представлял собой всего лишь ряд ветхих бараков, окружающих открытые дождям и ветру дворы, где спали, писали, молились, ели и вершили суд.

В один из таких дворов привели Гэнила, протолкнули сквозь толпу людей, облаченных в белые и желтые одежды, и поставили так, чтобы все его видели. Он увидел алтарь — длинный, мокрый и сияющий от дождя стол, за которым стоял священник в золотой мантии Высшей Тайны. У дальнего края стола стоял другой человек, которого, как и Гэнила, сопровождали двое стражников. Человек этот смотрел на Гэнила, смотрел прямо, равнодушно и спокойно, смотрел своими голубыми глазами, такими же голубыми, как небеса.

— Гэнил Калсон из Эдана, ты подозреваешься в знакомстве с Блондином Меде, обвиняемым в ереси, распространяемой против Изобретения, и вычислениях. Ты дружил с этим человеком?

— Мы вместе работали в мастерской...

— Он когда-нибудь говорил с тобой об измерениях, производимых без помощи Жезла Сравнения?

— Нет.

— О черных числах?

— Нет.

— О черных искусствах?

— Нет.

— Мастер Гэнил, ты ответил «нет» три раза. А тебе известно о правиле из закона священников — Мастеров Тайны, касающемся подозреваемых в ереси?

— Нет, не известно...

— Правило гласит: «Если подозреваемый четырежды отрицательно ответит на задаваемые вопросы, вопросы необходимо повторять с использованием ручного пресса до тех пор, пока не будет получен правдивый ответ». Сейчас я повторю вопросы — возможно, ты захочешь взять назад одно из своих «нет».

— Нет, — сказал Гэнил смущенно, глядя на озадаченные лица столпившихся людей, на высокие стены.

И когда священники вынесли какую-то приземистую деревянную машинку и поместили туда правую руку Гэнила, он был все еще больше смущен, чем напуган. Чему поклонялись эти люди? Все это напоминало обряд Посвящения, когда они так старались напугать его и преуспели в этом.

— Как Механик, — продолжил священник в золотой мантии, — ты знаешь предназначение этого рычага, Мастер Гэнил. Ты отречешься от сказанного?

— Нет. — Гэнил слегка нахмурился. Он заметил, что его правая рука выглядит так, как рука Ина, и словно заканчивается около запястья.

— Прекрасно. — Один из стражей взялся за рычаг, торчащий из деревянной коробки, а священник в золотой одежде вопросил: — Был ли ты другом Блондина Меде?

— Нет, — ответил Гэнил. Он говорил «нет» в ответ на каждый вопрос, даже когда уже перестал слышать голос священника. Он продолжал повторять «нет» до тех пор, пока не услышал свой собственный голос, смешанный с эхом, отражающимся от стен двора Коллегии. «Нет, нет, нет, нет...»

Свет пропадал и вспыхивал снова, дождь холодными каплями падал на лицо Гэнила и прекращался, кто-то пытался помочь ему встать. Серая мантия Гэнила воняла — от боли его вырвало. И когда он осознал это, его вырвало снова.

— Все кончилось, потерпи, — прошептал наконец страж на ухо Гэнилу.

Неподвижные ряды людей в белом и желтом все еще заполняли двор. Застывшие лица, вытаращенные глаза... которые уже смотрели на кого-то другого.

— Еретик, ты знаешь этого человека?

— Мы вместе работали в мастерской.

— Ты говорил с ним о черном искусстве?

— Да.

— Ты научил его черному искусству?

— Нет. Я пытался... — Голос дрогнул. Даже в тишине, царившей во дворе и нарушаемой лишь шелестом дождя, было трудно слышать, что говорит Меде. — Он слишком туп. Решил не рисковать и не мог ничего выучить. Он будет прекрасным начальником мастерской. — Холодные голубые глаза без капли сожаления или мольбы смотрели прямо на Гэнила.

— Против подозреваемого Гэнила нет доказательств. — Священник в золотом снова повернулся лицом к толпе. — Подозреваемый, ты можешь идти. Приходи завтра в полдень, чтобы стать свидетелем исполнения приговора. Отказ прийти послужит доказательством твоей вины.

Прежде чем Гэнил успел что-то понять, стражи вывели его со двора и оставили у стены, с лязгом захлопнув тяжелую дверь. Гэнил немного постоял, затем лег на мостовую, прижимая к груди под плащом почерневшую, покрытую запекшейся кровью руку. Вокруг шелестел дождь. Улица была пуста. И только когда стало темнеть, он с трудом поднялся и побрел — улица за улицей, дом за домом, шаг за шагом, через весь город к дому Ина.

— Гэнил! — От двери дома метнулась чья-то тень.

Он остановился.

— Гэнил, мне все равно, подозревают тебя или нет. Это неважно. Пойдем со мной домой. Отец снова примет тебя в мастерскую. Если я попрошу его.

Гэнил молчал.

— Пойдем. Я ждала тебя, я знала, что ты придешь сюда, я и раньше следила за тобой. — Ее нервный торжествующий смех затих.