Развлекаясь, Трубецкой расспрашивал о них, и Наденька довольно изощренно издевалась над бывшими своими друзьями, ибо хорошо запомнила все их слабые стороны. Говорила Наденька томно. Порочная нега шла от нее.

— Один мне все условия ставил, — рассказывала она, — будешь мне верной — женюсь на тебе.

— Во дурак! — изумлялся Трубецкой. — Какая же женщина скажет, что собирается наставлять рога.

— Я отвечала, что буду верной, — скромненько поджав губы, продолжала Наденька, — а он опять: «будешь мне верной». И до того достал, ну, думаю, гад, женись скорей, а там я тебе…

Тут Наденька нецензурно выразилась, к большому удовольствию Трубецкого.

Но иногда Нике снились страшные сны. Его ловили. Он просыпался от ужаса. Ловили разные люди, в основном с уголовными рожами. Но однажды за ним во сне стали бегать толпами китайцы. И Ника во сне же думал: «Господи, а этим-то что от меня нужно?» Китайцы щурили и без того узкие глаза и почему-то шевелили ушами. Потом они гортанно кричали: и-я-я! А один старый китаец ухмылялся и говорил: «Так и сделаешь себе, Трубецкой, харакири!»

В этот раз Нику разбудила Наденька. Она подождала, пока Трубецкой выпил стакан воды, и спросила протяжно:

— Котик, тебе кто-то угрожает?

— Спи, — лязгая зубами, ответил Ника.

Гавриилу Федоровичу понадобилось немного времени, чтобы получить нужную информацию. Немолодой участковый узнал, что Надя Краева стала хорошо жить, нигде не работая. Жратву таскала с рынка полными сумками и каждый день. Иногда из ее кошелок выглядывали бутылки дорого вина или более крепкие напитки. Но мужчины к ней не ходили, и подруги тоже. Зачем ей одной столько еды и спиртного? Допустим, пожрать она любит, но не в таком же количестве?

— Выводы делайте сами, — сказал усталый участковый.

Тимофеев их сделал.

Когда, как обычно, Наденька поставила сумки возле дверей и достала из сумки ключ, за руку ее крепко схватили. В полуобморочном состоянии ее внесли в квартиру вместе с сумками.

Трубецкой лежал под одеялом и читал газету, когда перед ним появились Иван, Дима и Оля. Ника сразу же узнал мужиков, что приходили к нему накануне бегства. Он открыл было рот, но, увидев полные ненависти и презрения глаза Оли, закрыл его.

Закрыл и глаза.

— Вы отдохнули, Трубецкой? — язвительно, но без угрозы в голосе спросила Оля. — Пора приниматься за работу. Теперь президентом «Аттики» буду я, а вы моим заместителем.

— А Дубцов? — прошелестел в ответ Ника.

— За него поставь свечку, парень, — сказал Иван, — а за компаньонов своих не беспокойся. Мы их убедили действовать так, как нужно. И уж больше от нас не убегай. С нами безопасней… С нами вообще как у Христа за пазухой.

33

Шофер Дубцова Лосев пил третий день. Он был из тех русских мужиков, чьи руки принято называть золотыми. За несколько лет просто удовольствия ради он превратил две небольших комнаты, в которых жила его семья, в крошечный дворец. Прекрасный золотистый паркет, стены, оббитые проолифленным деревом, ванная комната в голубых изразцах, и при всем этом идеальный порядок, поддерживаемый женой, которая молилась (в душе, конечно) на столь домовитого мужа.

Но Лосев видел себя уже одним из новых хозяев жизни, вошедшим в долю с Дубцовым или заведшим свое собственное дело. И когда он понял, что Дубцов бросил его, а тех долларов, что он дал своему шоферу за верность, хватит погулять с месяц в кабаках и ни на что больше, то его охватила гнетущая тоска. Он понял — ему не вывернуться из нищей жизни и не стать господином.

Лосев выпивал с утра стакан водки, приходил в себя, зажевывая огненную жидкость коркой черного хлеба, натертого чесноком, и шел в ближайший ларек. Там он покупал водку, маринованные огурцы или помидоры и возвращался домой. Жена работала, дети уходили в школу, и пить никто не мешал.

Выпив бутылку, он ложился спать. Просыпался часа через полтора и снова вливал в горло рюмку за рюмкой. Бриться он перестал, и лицо его опухло.

Единственным всепоглощающим чувством была ненависть к Дубцову. Лосев вспоминал надменное лицо бывшего хозяина, его выпяченный квадратный подбородок, манеру на любого человека смотреть сверху вниз и ненавидел Валериана Сергеевича.

Лосев жаждал мести. В пьяном его мозгу постоянно проворачивались картины настоящего народного восстания. И он видел себя с прутом из арматуры (такой прут и в самом деле лежал у него в кладовке, и только ручку оставалось приделать. Красивую ручку из пластиглаза). И он громил этим прутом направо и налево. Вдрызг разносил черепушки омоновцев и добирался до горла Дубцова.

К вечеру Лосев становился страшным. С нечленораздельными воплями он метался по двум своим комнаткам, не замечая жавшихся к стенам жены и детей… Засыпал он к утру. Ну а утром все начиналось сначала.

В это утро он опохмелился, закусил начесноченной коркой хлеба, мутно осмотрелся. На полу валялся разбитый телевизор, одна дверь была снята с петель и тоже валялась. Пахло блевотиной. Лосев вздохнул, чувствуя, как сильными толчками билось его сердце, сопротивляясь отраве, которая вновь разлилась по сосудам.

Он подошел к зеркалу, еще раз шумно вздохнул, почесал ногтями рыжеватую щетину и механическим движением полез на полку за бритвой. Брился он долго, тщательно выскабливая каждую складку своей дубовой кожи. Процесс бритья вернул его к жизни. Он с горечью подумал, что разбил телевизор, который своими руками отремонтировал всего месяц назад. Потом пошел и навесил дверь. Но рука, просто так опущенная в карман, нащупала деньги, и Лосев начал одеваться, раздумывая, какую водку купить сегодня. Решил остановиться на «Распутине».

Открыв дверь, он нос к носу столкнулся на лестничной клетке с Рекунковым. Лосев ухмыльнулся. Он понял, зачем пришел бывший охранник Дубцова.

— Есть разговор, — сказал Рекунков.

— Отвечу на все вопросы, но прежде, извини, надо купить… сам видишь…

Рекунков видел заплывшие глаза и опухшее лицо.

— Да тут ларек рядом с домом, — сказал Лосев, — только спуститься и обратно подняться.

Скучавший ларечник обрадовался, увидев Лосева, и лихо выставил две бутылки «Столичной», а за ними банку маринованного перца. Лосев, не говоря ни слова, ткнул пальцем в литровую бутылку «Распутина». Ларечник молча кивнул в ответ. Засунув бутылку в один карман старой «Аляски», а банку во второй, Лосев повернулся к Рекункову. Тот равнодушно смотрел на ряд спиртного, красовавшегося в витринах ларька.

— Вот так и живу, — крякнул Лосев.

— Я не поп, — грубо сказал Рекунков, — исповедоваться другим будешь. А мне ответить на несколько вопросов.

Сели на лавочку. Лосев начал рассказывать, в какие места возил Дубцова в последнее время. Несмотря на запой, память шофера работала неплохо. Он вспомнил и всех людей, с которыми встречался Дубцов. Но по недовольному лицу Рекункова понимал, что все это было тому неинтересно.

Мимо прошла девушка в распахнутом пальто и с распущенными по плечам волосами. Лосев крякнул и полез за бутылкой. Отвернув пробку, он сделал несколько глотков.

— Слушай, Рекунков, — вспомнил он, глядя в спину девчонке, — а еще мы были на дискотеке. И там меня Дубцов отослал погулять, видно с кем-то встречался в машине.

— Может быть, девку привел? — равнодушно спросил Рекунков, вспомнив, каким неразборчивым стал в последнее время Дубцов.

— Да нет, — поморщился Лосев, — какая девка в центре Москвы в девять часов вечера.

Рекунков насторожился и стал выспрашивать подробности. Названия Лосев не помнил, точного адреса тоже. Но тот и другой настолько хорошо знали Москву, что Рекунков через полминуты понял, о какой дискотеке идет речь. Кровь ударила ему в голову от неожиданного успеха, однако он сдержал себя и еще некоторое время продолжал выспрашивать Лосева о других поездках. И только когда тот сказал, что больше ничего не помнит, Рекунков поднялся с ледяной лавочки.