– Нет, – сказал он. – Мы освободим ее утром.

– Тогда позволь мне сплавать на корабль. Я передам страже, что ты приказал освободить ее.

Он с любопытством посмотрел на меня.

– Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?

– Конечно.

– Ладно, оставайся здесь. – Он повернулся к спартанцам и приказал одному из них:

– Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину.

Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.

Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.

– Пойдем-ка со мной, Латро, – сказал мне Пасикрат. – Тебе известно, что здесь такое?

– Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему – не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я думаю, это герой, который здесь похоронен.

– Да, это герой, – сказал Пасикрат. – Когда наши воины откопали тело Леонида – точнее, куски, которые сумели отыскать, – то отослали его в Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в руках, на которое была надета голова Леонида.

Мы пошли дальше, и я спросил его, почему здесь пахнет тухлым яйцом, причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.

– Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода в них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а вонючая, противная на вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае, так говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть ворота к горячим источникам.

– Туда мы и направляемся? – спросил я.

– Нет, мы дойдем только до разрушенной стены. Мы уже ходили туда сегодня днем, до того, как ты вышел из моря. А теперь я и тебе хочу показать это место и рассказать, что здесь произошло. Ты, конечно, все забудешь, но, как мне кажется теперь, ты стал "ушами богов": они все слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты слышал, поэтому ты и забываешь все. А мне хочется, чтобы боги знали о подвиге Леонида.

– Это, наверное, вон там? – показал я. – Где сидит какой-то мужчина и расчесывает волосы? – Я хорошо видел его при свете луны; обнаженный мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные темные кудри гребнем из светлой раковины.

– Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?

– Да, – кивнул я. – И еще одного – тот сейчас метнет диск. Но это, видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!

– Тебе, должно быть, духи привиделись, – сказал Пасикрат. – Здесь Леонид и его воины тренировались перед битвой – и готовились к смерти. Мы с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.

– Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты уничтожена? – спросил я.

– У Леонида не было армии: всего лишь отряд в три сотни воинов и несколько тысяч рабов – он первым вооружил наших рабов. Еще у него была примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал в своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины, а половину – погонщики мулов и тому подобная шваль.

– Но это же совершенно невозможно! – воскликнул я. – Невозможно с такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском гигантского войска.

– Так думал и Великий царь. – Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. – Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты плачешь, Латро, ты же не спартанец?

– Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть, принимал в ней участие. Но я совершенно не помню ее.

В стене перед нами виднелась небольшая дверца; с моими последними словами она приоткрылась, и седобородый человек в латах вышел нам навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я описал его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.

– Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий. Он знает языки всех животных. – Пасикрат говорил совершенно спокойно, однако страшное напряжение все же чувствовалось в нем, ибо он изо всех сил старался подавить страх и держать себя в руках.

Еще мгновение – и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было бледным и печальным, но единственный глаз яростно поблескивал в лунном свете, точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то непонятное, провел рукой перед моим лицом и исчез.

А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как и я, двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках – прямоугольный щит.

Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:

– Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного шара.

Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта! Выполним же с честью свой священный долг и будем достойны нашего повелителя! – И все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким словам.

Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня понимают, и сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.

Вновь повернувшись, я понял, зачем выкрикивал эти призывы: тесная группа людей пыталась пробиться, вступив в рукопашную схватку и прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры подбадривали кнутами. Впрочем, бояться было особенно нечего: врагов было не больше тридцати.

По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй.

Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели с большей скоростью, насквозь пробивая тяжелые щиты наших врагов и их латы. После первого броска полдюжины врагов осталось лежать на земле, после второго – еще больше; и тогда воины выхватили мечи.

Я снова скомандовал – и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону холма с кличем: "Кассий!"

Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем; его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть мне в глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который восседал на троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться не было, да и дыхания не хватало.

Я с силой взмахнул Фалькатой и глубоко рассек его гоплон. Клинок при этом безнадежно застрял в рассеченной бронзовой пластине, и он одним поворотом руки вырвал его у меня из рук.

Обезоруженный, я все еще преграждал ему путь, отражая удары его меча щитом, однако, к сожалению, постоянно отступая. Воины справа и слева от него были убиты, упал и я, хоть и не знаю почему. Он бросился куда-то мимо меня, однако я вывернул руку со щитом и, не успев подняться, что было силы ударил его по спине.

Но почему-то в руке у меня оказался вовсе не щит, а край плаща. И сам я, как оказалось, спал, завернувшись в этот плащ. Я сел и протер глаза; в ушах все еще звучал грохот битвы. Всюду валялись ничком убитые в лужах собственной крови – но мертвецы вдруг стали превращаться в обыкновенных спящих людей, которые не только дышали, но и порой шевелились. Леонид показался мне умирающим костром. Я встал и увидел армию Великого царя, гордых всадников и съежившихся от страха рекрутов – все они будто таяли во тьме на склонах Каллидрома.

Больше я спать не мог, да мне и не хотелось. Я разжег костер и немного поболтал с Дракайной, которая тоже не спала. Она сказала, что Фальката – это имя, которое я дал своему мечу, и что не все подобные мечи носят такое имя.

Затем, вспомнив о карте побережья, которую рисовал нам капитан, и о том, как я боролся с Пасикратом на палубе, я быстренько описал все это в дневнике; не забыл я и о нереиде Тое, и о своем сне. Сейчас уже встала и маленькая Ио. Она прочитала мне, что написано на колоннах гробницы. Там три надписи. Первая гласит: