Александр Кобринский

КОЛЕСНИЦА

Из малышей нашего двора помню только Абрама — курчавого, со сливовыми и величины и цвета глазами. Мне тогда было чуть больше пяти и ему столько же.

Мы, дети, еще продолжали жить войной, которую перенесли вместе со взрослыми в ожидании победы и поэтому для игры выбирали небезопасные места. Играть в лова любили в центре аллеи, перебегая с правой стороны на левую под носом у трамваев, ползущих навстречу друг другу.

Я пытался догнать крепко сбитого быстроногого Абрама.

В тот период я очень любил бегать и бег заменял мне сны, в которых каждую ночь я учился летать. Я подпрыгивал и во время прыжка, отталкиваясь руками и ногами от воздуха, медленно поднимался к потолку — прикасаясь к нему макушкой, я невесомо повисал посередине комнаты. Я действительно умел раздваиваться, но только во сне. Днем у меня ничего не получалось. Потом появились, в течение последующих лет, какие-то развалины, похожие на те, которые я видел в повседневной жизни — разрушенные в результате бомбежек здания, еще не восстановленные. Я научился, взлетев под потолок, принимать горизонтальное положение и медленно взмахивая руками, как птица, вылетать в открытое окно и с опаской планировать над землей под сетью электрических проводов, которыми было заштриховано небо.

Ноги Абрама работали, словно ножницы. Он быстро-быстро мельтешил впереди подошвами сандалий. Плотная рубашка белого цвета вздувалась на его спине от встречного ветра. Почувствовав, что я вот-вот догоню его, Абрам буквально перелетел через чугунное ограждение. И время остановилось…

Окинув взглядом объекты за пределами ограждения в их соотношении друг к другу, я мгновенно в зримых образах увидел сокрытое — ближайшее к текущему.

Сверху вниз по выложенному булыжниками шоссе мчался коричневого цвета джип. Он казался новеньким — такими бывали игрушечные машины, которые мне были недоступны, но которые приковывали внимание на полках городского универмага.

Одна нога у Абрама попала на круто падающий от от аллеи к бордюру склон, и, ноги его начали растягиваться в шпагате. Он падал на бок в сторону бордюра по мере приближения джипа, который в это время находился еще на перекрестке улицы имени Дзержинского и проспекта. Мои глаза расширились не от страха, а от нечеловеческого напряжения и моя душа, как это случалось со мною в моменты ночного подъема к потолку, отделилась от тела. Я почувствовал связь с Нечто, с тем самым Нечто, которое, вероятно, являлось информационным полем во всех пространственно временных направлениях.

Искажение реальности было тождественно видению Иезекииля — колеса джипа «по виду их и по устроению» имели собственный дух, ибо они были не просто колесами, но живыми существами, вернее одним существом. Навстречу Абраму мчался джип и в то же время одно огромное колесо, состоящее из четырех (одно в другом). И у этого колеса плоскость набегающего на шлифованные булыжники протектора имела лицо орла. С одной стороны торец колеса имел лицо льва, с другой — тельца. Абрам скатывался к машине в состоянии клинической смерти, но как только мой дух вошел в его безжизненное тело, душа умершего поселилась в моей оболочке.

По приближении к мчавшемуся колесу я инстинктивно выбросил руку и резким ударом попытался оттолкнуться от вращающегося обода. Мне это удалось, но шина успела зацепить вылезшую из брюк рубаху, сшитую из крепкой парусины. Толчок был настолько сильным, что результативная сил произвела неожиданное действие — тело Абрама, в котором я находился, начало вращаться вокруг колеса джипа, защемившего на мгновение парусину и продолжающего с прежней скоростью двигаться вниз по проспекту Карла Маркса. Морда живого льва, которую я успел мельком зафиксировать, тоже вращалась, поскольку являлась неотъемлемой частью механизма, но не это поглощало мое внимание, но ощущаемая мною способность предвидеть.

Половинчатые ворота в наш двор не закрывались ни днем, ни ночью. В этом не было практической надобности. Вход во двор был всегда открытым. К воротам приблизился Салим — мальчик из нашего дома, чеченец. Что означает чеченец я не знал, но все в нашем доме эту семью — отца, мать и двоих детей — называли чеченцами. Салим, вцепившись в железо, решил покататься. Ворота оторвались и придавили его. Из открытого рта выползла медленная струйка крови. Кто-то вызвал карету скорой помощи. Салима положили на носилки, прикрыв белой простыней. Его отец и уже как бы не отец уехал вместе со скорой, а мать, уже как бы не мать, еще долго стояла возле ворот со вторым сыном на руках. Она ни о чем не думала — безучастно смотрела на упавшие ворота, крепко прижимая к себе меньшего сына и дышала — вдох-выдох, вдох-выдох — и ничего больше.

Видение будущего неожиданно прервалось.

Прищемленная вращающимся колесом парусина рубахи, освободилась, но таким образом, что меня кинуло под днище машины и под ним вынесло к заднему противоположному колесу, которым в непосредственной близости оказалась голова тельца. Ситуация повторилась — под накатившимся протектором по счастливой случайности только рубаха — и снова вращение, однако на этот раз с усугублением — тело описало полный круг вокруг заднего колеса, при полной, с моей стороны, отрешенности от происходящего.

И здесь я, неожиданно, осознал этимологию имени — Абрам происходит от Авраам — «вр» означает вращение и пересечение. Я физически воспринимал семантику вращающегося, повторяющегося, изменяющегося и пересекающегося ворота, дверь, конвертер, вереница, овраг, враг, ворон, враль, вера, вор, веретено, створка, проверка, сверкать… На этом перечисление оборвалось новым видением…

Ощупывая постукиванием палочки асфальт впереди себя, мелкими шажками передвигался слепой. Улица, по которой он шел, заканчивалась здесь, или вернее она здесь начиналась и все горожане знали не столько сам перекресток, сколько скрещение революционных имен. Идя по ней, прохожий пересекал шоссе проспекта и, продолжая идти по прямой, аллею с двумя трамвайными линиями и далее противоположное шоссе, и затем попадал на улицу имени Гоголя с неказистым памятником писателя, грустно смотревшим как раз в сторону начала этой самой улицы, названной именем Феликса Эдмундовича Дзержинского.

В слепом звучала мелодия, недавно записанная им с помощью специальных приспособлений в нотную тетрадь. Он весь был поглощен гармонией звучания, пляской в пространстве каких то значков и фигурок, не имевших никакого отношения к реальности, воспринимаемой зрячими. И, конечно же, не услышал дребезжание приближавшегося трамвая и его подмяла под себя какофония металлического короба. Но это с ним произошло не сейчас, когда я сам находился под колесами, а гораздо позже, несколько лет спустя. Я подошел к месту происшествия содрогаясь. При каждом выдохе агонизирующего из рассеченного черепа вздувалось красное — живая физика затухающего колебания…

В процессе этого видения тело Абрама успело описать окружность вокруг заднего колеса и повторно оказаться отброшенным под днище джипа.

Надо признаться, что я ничего не делал для спасения своего друга. Я продолжал, находясь в его теле, думать обыденно — ни испуга ни удивления. В джипе никого — ни пассажиров, ни водителя — и появилась мысль, что какой-то хулиган, вероятно, снял припаркованную к бордюру машину с тормоза, чуть-чуть повернул руль, и она, стоявшая на уклоне, сама по себе набрала скорость и вот, таким образом, «без руля и ветрил», катилась вниз по магистральному проспекту.

Я же в этот момент оборачивался вокруг третьего колеса. События мчались словно кадрики на киноленте — один кадрик за другим, складываясь в живые картины еще не прожитой жизни… И снова видения тех событий, которые не произошли, но произойдут, потому что я уже стар и могу сказать, что мгновения проведенные под колесами не обманули — все произошло на самом деле… И даже этот комический момент — комический, если, к примеру, ввести его в какой-нибудь итальянский неореалистический фильм.