Помню еще, вскоре летчики подъехали на машине, несколько человек, мрачные, словно прибитые свалившейся бедой. Всего несколькими фразами обменялись. Показалось, говорили о летчице…
— О женщине?
— Вроде о женщине.
— Так где же все-таки это место?
Сапронов снова взглянул на карту, указал на село Дороцкое. Еще немного подумал— и переместил палец к лощине у высоты 248,0.
…На следующий же день Красовский, Сапронов и Ляхович выехали к месту предполагаемого падения самолета.
Утро выдалось тихое, ясное. Из окон машины виднелось голубое небо. Солнце играло на ветровом стекле. Все были немного взволнованы, как это бывает в предвкушении какого-нибудь страстно ожидаемого события, какой-нибудь большой удачи.
Приехали к лощине, где размещена сейчас Дубоссарская птицефабрика. С одной стороны — подрастающий лесок. Неподалеку — дорога из Дороцкого на Гыртоп. Прошли к опушке, — и бросилась в глаза вмятина в земле. Словно подалась когда-то земля от страшного удара.
— Здесь?
Евгений Иванович нагнулся, копнул раз, другой.
— Не должно быть, камень тут, известняк. Самолет в себя так глубоко не примет.
Пошли по лощине дальше. В одном месте, показалось, бугор словно бы вспучен, и трава на нем редкими такими кустиками. Земля рыхлая. Может, здесь?
Поиск уже властно увлек, захватил всех троих, и они до изнеможения все мерили и мерили шагами лощину, веря и надеясь, что вот еще сто метров правее, еще чуточку влево — и Сапронов припомнит, узнает то место.
— Нет, тут без приборов ничего не сделаешь, — решительно сказал, наконец, Красовский, словно ставя последнюю точку, и повернул к машине…
Через несколько дней, уже в Кишиневе, случайно встретив Середу, не сдержался, сказал:
— Разговор тот после партийного собрания помнишь? Ну, вот, ищу теперь упавший в сорок четвертом самолет и летчика. Доволен? Кстати, к тебе просьба имеется. Ты уж как специалист просвети меня насчет «Яка». Что за самолет? Чтобы наверняка знать, что искать предстоит.
— «Як»? — переспросил Середа. — Если в двух словах — хороший самолет, даже очень. Небольшой, легкий, послушный. Ну, а если тебя боевые характеристики интересуют, то, насколько помнится, вес около трех тонн, скорость 580, вооружение — двадцатимиллиметровая пушка, два пулемета. Хотя тебе эти детали ни к чему…
— Ну, отчего же, — не согласился Красовский, — они-то как раз и важны. Мало железа — приборы не возьмут…
— A-а, вот в чем дело! Об этом не тревожься, возьмут. Найди только…
У геофизиков из Молдавской экспедиции Владимира Гуртовенко и Виктора Березова уже был соответствующий опыт. Это они в свое время помогли обнаружить в Днестре затонувший танк. Красовский решил, что лучших помощников в новом поиске не найти. Ребята с радостью согласились.
Выехали снова в ту же лощину. Проверили помеченные накануне места. Магнитометр не реагировал…
Наверное, искусство поиска в том и состоит, чтобы в такие минуты не опустить руки, не дать остыть вере в успех. Все эти дни, где бы он ни находился, чем бы ни занимался, Евгений Иванович ловил себя на одном: все помыслы замкнулись на самолете. Куда же он все-таки упал? И кто его пилотировал?
А друзья и знакомые при встречах вместо обычного приветствия уже настойчиво спрашивали:
— Ну, как самолет?..
Бывший начальник штаба
Сколько раз бывало в этой изнурительной работе по распутыванию замысловатых узелков, крепко-накрепко затянутых войной, — ощущение такое, будто дальше идти некуда, будто время так надежно схоронило все концы, так глубоко упрятало разгадку, что продолжать поиск почти бессмысленно. Что остается человеку в такой ситуации? Что помогает ему не сдаться, не пасть духом, не опустить руки? Сами следопыты грубовато называют это «голым энтузиазмом». Иными словами, энтузиазмом, который питается одной лишь силой высокого порыва, одержимостью, способностью до последней минуты ждать и надеяться.
И — удивительное дело! — где-то, в конце концов, всегда вспыхивает едва различимый тоненький лучик, обнаруживается малоприметная ниточка, которую потянешь — и снова надежды, сомнения, озарения. Поиск продолжается…
Долгими ночами, когда не шел сон, Евгений Иванович десятки раз выверял в мыслях каждый шаг предпринятого поиска. Может, больше людей привлечь? Нет, рано еще, слишком неопределенны перспективы, чтоб зря будоражить. Может, техника недостаточно совершенна? Опять же, если что-нибудь более определенное — можно и к военным из гарнизона обратиться. Архивы? Нужна хотя бы фамилия летчика…
Перебирал в памяти друзей, товарищей, просто знакомых, которые имели дело с авиацией в годы войны. Может, знают что о сбитом самолете? Может, от других слышали?
Неожиданно, словно в перекрестье прожекторных лучей, высветилась, замерцала в памяти давно позабытая фамилия. Вольский! Лет восемь-десять назад жили рядом. Не то чтобы друзья, нет, но оба ветераны, оба в отставке — значит, общие воспоминания, рассказы о том невозвратном времени, в чем-то общие интересы. В те годы Вольский тоже активно участвовал в поисках, выступал, переписывался, устанавливал связи с бывшими участниками боев. Очень много сделал по розыску материалов, связанных с подвигом Героя Советского Союза Карманова, который погиб в первый день войны в кишиневском небе.
Теперь Евгений Иванович точно вспомнил: Вольский рассказывал, что служил вместе с Кармановым. И вообще много знал о летчиках, об их суровом и несколько необычном быте, об их мужестве и самоотверженности. Постепенно, исподволь приходили на память детали. Как-то он спросил его, насколько это сложно — отыскать следы сбитого самолета. Вольский тогда ответил: уж куда сложнее! Потом, помолчав, добавил: — Как-то в войну летчицу тут сбили — никаких следов…
А вдруг тот самый самолет?
…Он пришел к Вольскому внешне спокойный, сосредоточенный, про себя твердо решив никак не проявлять нетерпения и, тем не менее, будто предчувствуя, что именно с этой встречи и начнет раскручиваться замысловатый клубок поиска. Прямо с порога спросил:
— Помнишь, лет восемь назад ты как-то говорил о сбитой летчице?
— О летчице? — переспросил Вольский. — О какой летчице?
Немного подумал, озадаченный неожиданным вопросом, потом, видимо, вспомнил:
— Это ты о Кулькиной, что ли? А в чем дело?
Евгений Иванович потянулся за блокнотом, положил его на стол перед Вольским.
— Запиши, пожалуйста, все, что знаешь об этой летчице.
Вольский вскинул на гостя вопросительный взгляд, ожидая, что тот еще что-нибудь добавит. Гость молчал. Однако его нетерпеливое ожидание, видимо, какими-то незримыми путями передалось и Вольскому. Он решил ни о чем больше не спрашивать, надел очки в роговой оправе, раскрыл блокнот и неторопливо стал писать крупным разборчивым почерком:
«Кулькина Мария Ивановна, старший лейтенант, родом из Вольска Саратовской области, — летчик звена связи 236-й истребительной авиадивизии, после летчик 3-й эскадрильи 267-го Краснознаменного ордена Суворова Белгород-Днестровского истребительного авиаполка. Погибла во время Ясско-Кишиневской операции в районе Дубоссар (Нижние или Верхние Гояны) в сторону Григориополя. Орден Красной Звезды и медали…».
Все это он написал спокойно, уверенно, с заметной обстоятельностью, не заглядывая ни в какие бумаги, не обращаясь ни к каким материалам.
Пока он писал, Красовский внимательно разглядывал его — довольно старого, с крупной облысевшей головой, нервными, непроизвольно подрагивающими руками и тихим властным голосом. Откуда он все это знает? Почему так цепко держит в памяти не такой уж в общем-то исключительный по своей значимости эпизод войны? Ведь тридцать лет что-нибудь да значат даже для самой тренированной памяти. Ну, место рождения Кулькиной — возможно по ассоциации со своей фамилией: Вольск — Вольский. Ну, дата гибели — может, для самого время оказалось памятным, личное что-нибудь. Но имя-отчество, награды… Мало ли друзей у каждого кануло в бездонную пучину войны! Мало ли каждый глаз закрыл, отдавая последний долг боевым товарищам, еще вчера полным сил, надежд, веры! Конечно, все они навсегда и в сердце и в памяти, но — подробности, детали, которые столь подвластны времени?