— Вай, ханум, сколько голоду, сколько холоду пришлось нам вытерпеть! Возьми дочку, развяжи руки.

Сатья-баджи качает головой. Она знает: девочку надо взять. Надо что-то устроить. Но как? Ни одной свободной кровати, ни одного свободного уголка, ни одной копейки лишних денег.

— Ты армянка? — спрашивает Сатья-баджи.

Женщина посмотрела на Сатья-баджи и на минуту заколебалась.

— Армянка, — сказала она потом, — армянка. Ты думаешь, армяне жить не хотят?

Сатья-баджи заговорила по-армянски.

— Ты говоришь по-нашему? — обрадовалась женщина, — Ты говоришь по-нашему? — И она быстро-быстро заговорила, запричитала, заплакала на родном языке.

Сатья-баджи улыбнулась:

— Так ведь я же сама армянка!

Женщина закачала головой.

— Вай, ханум, не обманываешь ли ты меня? Чтоб армянка жила в курдском доме? Смотрела за курдскими детьми? Не может этого быть!

Сатья-баджи засмеялась.

— Почему не может быть? У нас есть разные дети — и курдские, и армянские, и русские. Вот сама увидишь.

Женщина замолчала, задумалась. Потом вдруг подошла к Сатья-баджи совсем близко, заглянула ей в глаза и тихонько сказала:

— Вай, ханум, сколько горя я терпела! Сколько горя я терпела от курдов! А теперь душа разрывается: не знаю, что лучше, — чтоб девчонка с голоду умерла или в курдском доме жила. Вчера пришли сюда, три дня не ели. Пускай бог-аллах простит за курдский хлеб.

— Послушай, — сказала Сатья-баджи серьезно, — послушай. Жизнь переменилась. Пускай наши дети в дружбе живут.

— Жизнь переменилась, говоришь ты? Конечно, жизнь переменилась, но ведь бог-аллах не переменился, бог-аллах за все грехи накажет.

И женщина снова замолчала. Потом вздохнула, поправила платок на голове и сказала:

— Пеппо говорит — тебе работница нужна? Возьми меня. Возьми меня, ханум, — не пожалеешь. А за грехи вместе богу-аллаху отвечать будем. Ты умная, ханум, ты образованная, ханум, ты больше нашего понимаешь, ты хорошо будешь говорить с богом-аллахом, когда он наши дела разбирать будет.

Сатья-баджи уже решила, что нужно устроить и мать, и ребенка. Пускай не хватает места и денег, но ведь к весне обещают достроить второй дом, обещают дать денег.

— Хорошо, — сказала она, — оставайся помогать Пеппо. А девочку надо постричь и вымыть. Как ее зовут?

— Сирануш.

— Пойдем, Сирануш, пойдем со мной, там много девочек.

Но Сирануш крепко держалась за юбку матери.

— Иди, иди, — старалась отцепить руки девочки мать. — Иди с ханум.

Девочка уткнулась в колени матери и громко заплакала. Сатья-баджи сказала:

— Ну, она после придет, когда захочет. А сейчас я пришлю к ней детей.

Бянувша стояла на коленях рядом с маленькой Сирануш и что-то шептала ей в ухо. Туту пригнула к себе голову своей маленькой мамы, Геймат, и тоже шептала ей в ухо:

— Посмотри, какие у нее красивые серьги. Вот бы мне такие! Я очень люблю серьги! — Но Геймат нахмурила тоненькие брови.

— Сатья-баджи велела снять серьги и хорошенько вымыть уши, — сказала она, — а серьги надо отдать Сатья-баджи.

Туту вздохнула. Потом:

— Я буду смотреть, как ее будут мыть.

— А кто за тебя будет дежурить? — шептала Геймат.

Туту совсем забыла про дежурство.

— Ах, да, ах, да, я забыла! — закричала она и побежала из кухни по коридору в столовую. В столовой уже кончали мыть чайную посуду.

— Ты где была? Ты где была? Мы почти все без тебя вымыли. Вот так дежурная!

Туту жалобно посмотрела на Кулизадэ.

— Нет, нет, мы тебе еще много оставили, — засмеялся Гассан. — Вот смотри. Вот!

Туту дежурила вместе с Гассаном и Кулизадэ, она очень любила свое дежурство и всегда очень серьезно исполняла все свои обязанности. Когда надо было стирать пыль с мебели, то Гассан сажал ее к себе на плечи, и Туту смахивала пыль со шкафов прямо на голову Гассана.

Кулизадэ дал Туту кончик мокрого уже полотенца, и Туту, наклонив голову на бок и высунув от усердия язык, старательно терла чашки.

А Бянувша все еще стояла на коленях рядом с маленькой Сирануш, и постепенно лицо Сирануш прояснялось. Она уже не отталкивала локтем Бянувшу. Она вдруг спросила:

— А лаваш дашь большой? И Бянувша закивала головой, обрадовалась.

— Большой, большой лаваш. Пойдем со мной, сейчас увидишь. Принеси, Геймат, лаваш в ванную и Пеппо туда позови и попроси у Сатья-баджи блюдечко варенья.

Но Сатья-баджи уже стояла в дверях, в руках у нее было беленькое платье, и лифчик и большой кусок лаваша с вареньем.

Бянувша засмеялась.

— Сатья-баджи, ты угадала мои мысли.

— Смотри, смотри, Сирануш, сколько хороших вещей — и все тебе! — сказала она.

Мать Сирануш качала головой и причитала:

— Вай, балла, вай, балла, пусть ослепнут мои глаза, если я что-нибудь понимаю, пусть убьет меня гром на этом самом месте, и пусть накажет меня бог-аллах за то, что я своими собственными руками отдаю дочку в курдский дом.

Сирануш услышала: «курдский дом» и насторожилась. Она привыкла к тому, что курд всегда враг, что в лесу ночью надо бояться курдов, что курд может убить и ее, и мать так, как убили когда-то отца и маленькую сестру. И Сирануш снова насупилась и исподлобья взглянула на мать и потянулась к ней. Но Бянувша весело посмотрела на мать Сирануш.

— Что ты говоришь, чужая женщина? Что ты говоришь? Я уже два года живу здесь, и я была армянка, и я была ничья, а теперь у меня есть дом — и курдский, и армянский, и русский. Тут мы все живем. Тут мы не разбираем, кто чей, мы все одинаковые.

Бянувша встала и подошла к женщине.

— Ты не плачь, ты попробуй только здесь пожить. Попробуй только, — говорила она также, как несколько лет тому назад говорила Геймат. Женщина посмотрела на Бянувшу, на Сатья-баджи, вытерла глаза, вздохнула, решительно поджала губы и махнула рукой:

— Пусть бог-аллах простит и благословит меня. Не может быть, чтобы такие хорошие ханум делали грешные дела. Не может быть!

— Пойдем, Сирануш, пойдем, — уговаривала Бянувша девочку. Но ее, впрочем, особенно уговаривать теперь не приходилось.

Она смотрела на розовенькое блюдечко и шла за Сатья-баджи. Она покорно сидела на стуле, пока Сатья-баджи ее раздевала, и крепко уцепилась за Бянувшу, когда стригли ее под машинку. Потом потянулась за блюдцем с вареньем и улыбнулась.

Бянувша надела на Сирануш маленькое беленькое платьице с красненькими пуговицами, взяла ее за руку и побежала с ней по коридору в столовую. В столовой никого не было. Бянувша заглянула в спальню маленьких. Она искала Туту. Она думала, что Сирануш будет веселее с Туту. Сначала ей показалось, что в спальне тоже никого нет. Потом вдруг она увидела в углу за дверью маленькую фигурку.

— Кто это? Туту?

Бянувша бросилась к ней.

— Что ты тут делаешь? — спросила она и нагнулась к Туту. Туту ничего не отвечала. Она сидела на корточках, отвернувшись к стене и закрыв ручками лицо. — Ты плачешь? Что случилось?

Бянувша села на пол рядом с Туту. Бянувша обняла Туту и увидела в руках у Туту кусок розового мыла и скомканную обертку от мыла.

— Что случилось, мое сердце? Кто тебя обидел? Ты только скажи — и Бянувша пойдет защищать тебя.

Туту бросила мыло на пол, ухватилась обеими ручками за тело Бянувши и громко заплакала.

— Сатья-баджи привезла мыло, а я сказала…

Бянувша ничего не понимала. Бянувша только тихонько гладила Туту по голове и тихонько говорила ей:

— Успокойся, сердце мое, успокойся! Все будет хорошо. Посмотри, какая красивая картинка на бумажке, и посмотри еще на новую девочку. Видишь, какая она чистенькая, и видишь, как она смотрит на тебя?

Туту вдруг замолчала. Она посмотрела на новую девочку — Сирануш, потом улыбнулась и протянула ей бумажку.

— Возьми, возьми, мне не жалко. Посмотри, какая красивая картинка, — сказала она, совсем как Бянувша.

Сирануш не хотела брать картинки, и тогда Туту подошла к ней, и так как Туту была немного, совсем немного повыше Сирануш, то она нагнула голову, заглянула ей в глаза и сказала: