— Не делайте этого! — возопил Мак-Киннон, убежденный холостяк. — Вы слишком молоды для женитьбы.

— Как Мафусаил, — ответил Родмен. — Но все равно я знаю, что этим дело кончится. Миазмы проклятого дома пропитали меня. Я не могу сопротивляться той злой силе, что ведет меня к гибели. Сегодня утром, например, я обнаружил, что целую ее собачонку! — Что вы говорите?

— Правда! Конечно, я ее немедленно бросил. А вчера я промок до нитки, собирая букет цветов для девицы.

— Родмен!

— Факт! Я положил букет у ее дверей и побрел вниз, дергая себя за волосы, не понимая, как это случилось. В передней наскочил на румяную экономку. Она благосклонно смотрела на меня, и черт меня побери, если она не бормотала: «Пошли, Господи, счастья влюбленным!»

— Почему вы не уедете отсюда?

— Тогда я потеряю пять тысяч.

— Гм, — задумчиво сказал Мак-Киннон.

— Очевидно, эманации теткиных мыслей впитались во все предметы и в стены дома и давят и порабощают волю всякого, кто туда попадает. Здесь, несомненно, какое-то четвертое измерение. Мак. Мак-Киннон презрительно улыбнулся.

— Ерунда, — сказал он. — Просто вы заработались, дружище! Вот вы увидите, что ваша отравленная атмосфера на меня никак не подействует.

— Потому-то я и просил вас приехать. Я надеюсь, что вы разрушите наваждение.

— Постараюсь, — обещал Мак-Киннон.

За столом Мак-Киннон мало говорил — он вообще был молчалив во время еды. Джемс замечал, что он украдкой посматривает на девушку, которая уже поправилась и могла спускаться в столовую, но он ничего не мог прочесть на хмуром лице агента. Солидность и невыразительность его лица, однако, внушали еще надежду Джемсу.

— Ах, право, вы мне принесли облегчение, — говорил Джемс, провожая агента через сад. — Я чувствую, что могу положиться на ваш здравый смысл. Атмосфера дома изменилась после вашего визита.

Мак-Киннон с минуту молчал, погруженный в собственные мысли.

— Родмен, — сказал он, влезая в автомобиль. — Я думал над вашим предложением — ввести в «Тайну девяти» любовную интригу. Я думаю, что вы правы! Для романа она необходима. В конце концов, что в мире выше любви? Ах, любовь, Родмен, самое прекрасное слово во всем словаре! Родмен, введите туда чудную чистую девушку, и пусть она выходит замуж за Лестера Гэджа.

— Ну, это дудки, — мрачно ответил Джемс. — Если она влезет в роман, то я дам ей в мужья таинственного прокаженного, и никого другого! Но, Мак, я вас не понимаю…

— Ах, Родмен, эта девушка покорила меня! — вздохнул Мак-Киннон (Джемс с ужасом увидел, что на его бесстрастных глазах выступили слезы умиления). — Ах, я видел ее, сидящей под розами, окруженную ароматом жасмина. Беззаботные птички весело пели, и ласковое солнце освещало ее милое личико. Бедняжка! — бормотал Мак, вытирая глаза. — Несчастная девушка! Родмен, — и его голос дрогнул, — я… решил, что мы жестоко обошлись с Проддером и Виггсом. У Виггса только что оправилась от болезни жена. Друг мой, можем ли мы притеснять человека, у которого такое горе? Нет, я возьму обратно договор и переделаю его на двенадцать процентов и без аванса.

— Что?

— Но вы на этом не потеряете, Родмен, нет, нет, вы не будете в убытке! Я отказываюсь от своего вознаграждения. Бедная, бедная девушка!

Автомобиль тронулся. Мак-Киннон, сидя на заднем месте, сморкался.

— Все кончено! — сказал Джемс.

Вникните в его положение. Вы, читатель, может быть, счастливый семьянин и не поймете всю силу инстинкта самосохранения, являющегося в минуты опасности у заядлого холостяка.

У Джемса был панический, врожденный ужас перед браком. Еще в молодости он приобрел ряд холостяцких привычек, у него образовался прочный холостяцкий уклад, и он боялся, что к концу первой же недели медового месяца женщина разобьет вдребезги весь его привычный образ жизни.

Джемс любил завтракать в постели. Позавтракав, он курил и стряхивал пепел на ковер. Какая жена станет это терпеть?

Джемс привык проводить день в костюме для тенниса и туфлях. Какая жена упустит случай нарядить мужа в тугой крахмальный воротник, узкие ботинки и визитку?

Судьба издевалась над Джемсом, грозя ему костлявым пальцем. Мисс Роза теперь вставала с постели и целыми днями просиживала в кресле на залитой солнцем веранде, и Джемс должен был читать ей вслух, больше стихи, старомодные, сентиментальные стихи о любви.

Погода стояла великолепная. Жасмин отравлял воздух на милю кругом своим сладким ароматом; розы на веранде цвели, птицы пели, каждый вечер заканчивался великолепным заходом солнца. Природа старалась вовсю, в ущерб бедняге Родмену.

Наконец Джемс не выдержал и, поймав доктора Брэди после очередного визита, поставил вопрос ребром:

— Когда она сможет уехать?

Доктор похлопал его по плечу:

— Не скоро, Родмен, — сказал он тихим голосом заговорщика, — не беспокойтесь. Ей нельзя двинуться в течение… ну, скажем, нескольких недель…

— Недель?! — воскликнул Джемс.

— Да, недель… Если хотите, то и месяцев, — доктор игриво ткнул Родмена в живот. — Желаю вам удачи, молодой человек.

Джемс испытал легкое облегчение, когда доктор споткнулся о Вильяма, растянулся и поломал стетоскоп.

В саду Джемс встретил экономку.

— Барышня хочет говорить с вами, сэр, — сообщила она, улыбаясь и потирая руки.

— Со мной? — мрачно спросил Джемс.

— Ах, сэр, какая она красавица! Как птичка с переломанным крылышком, сидит она на веранде, и ее глазки блестят, как…

— Молчать! — завопил Родмен.

Увидев девушку, Джемс стал думать о том, как глубоко он ее ненавидит. Но тщетно! Какая-то сила приказывала ему: «Подойди и возьми ее маленькую белую ручку! Прошепчи на ее розовое ушко нежные слова, от которых зальется румянцем ее чудное личико». Джемс отер пот со лба, вздохнул и сел.

— Миссис… как ее… ну, экономка сказала, что вы хотите меня видеть?

Девушка кивнула головой.

— Я получила письмо от дяди Генри. Я написала ему обо всем, что со мной случилось, и он приезжает сюда завтра утром.

— Дядя Генри?

— Да, я его зову так, но он мне не родственник. Он мой опекун. Они с отцом служили в одном полку, и отец, раненный на афганской границе, умирая на руках у дяди Генри, просил его позаботиться обо мне…

Джемс поднял голову. Давно когда-то он имел неосторожность пробежать теткин роман «Завещание Руперта», и в этой книге…

— Я с ним помолвлена, — спокойно добавила девушка.

— О! — застонал Джемс.

— Что с вами?

— Ничего, продолжайте.

— Отец хотел, чтобы он женился на мне.

— Это так трогательно с его стороны. Очень, очень разумно! — горячо поддержал Джемс.

— Но теперь, — продолжала девушка тихо, — я заколебалась.

— Не надо колебаться! — возбужденно говорил Джемс. — Вы должны уважать предсмертную волю отца. Так вы говорите, что он приедет завтра утром? Великолепно, великолепно! К завтраку, я полагаю? Превосходно! Велю приготовить все к его приезду.

На следующее утро Джемс вышел в сад покурить. Все складывалось как нельзя лучше. Он закончил «Тайну девяти» и послал ее Мак-Киннону, и теперь у него зарождался новый сюжет: человек с половиной лица живет в таинственном подземелье и терроризирует Лондон страшными преступлениями. И самое страшное то, что всех его жертв находят в ужасном виде: пол-лица отрублено…

Вдруг до его слуха донесся визг. Он пробрался сквозь кусты к реке и наткнулся на экономку.

— О, сэр!

— Что случилось? — сердито спросил Джемс.

— О, сэр!

— Что случилось?

— Собачка упала в реку, сэр.

— Так что же?

— О, сэр, она утонет!

Джемс пошел за нею, снимая на ходу куртку. Он говорил себе мысленно:

— Я ненавижу собак вообще, а эту в частности. Я выловлю ее сачком. Только осел из теткиного романа стал бы бросаться в реку, чтобы…

Однако он бросился в реку. Тото, испуганный всплеском, быстро поплыл к берегу, но Джемс оказался проворнее. Крепко схватив Тото за шиворот, он два раза окунул его в воду, потом выбрался на берег и понес чихающую собачонку. Экономка еле поспевала за ним.