Довелось мне видеть Василия Кузьмича и в том горячем деле, когда Васев включил Лапина, Леонтьева, Жадченко и меня в боевую группу партизанского отряда «Норд-ост». Перед группой была поставлена задача разгромить комендатуру и склад гитлеровцев в станице Нижнебаканской, захватить и доставить к нашим старосту — предателя, который, по поступившим от разведчиков и жителей сведениям, был верным слугой оккупантов и настоящим палачом для населения станицы.

Задача была нелегкая, строилась она на внезапности, точности и мощности удара с последующим стремительным и бесследным отходом. Операция прошла четко и строго по замыслу. Жадченко с помощью нашего человека, внедренного в полицию, выманил из дома и обезвредил старосту. Лапин с пятью партизанами незаметно подобрался к комендатуре. Василий Кузьмич каким-то известным только ему способом совершенно бесшумно ликвидировал двух вражеских часовых, группа ворвалась в комендатуру, забросала гранатами караульное помещение, огнем автоматов уничтожила уцелевших гитлеровцев и, прихватив важные документы, подожгла здание и отошла в место сбора.

Группа Леонтьева тем временем взорвала и подожгла склад и присоединилась к нам. В полном составе, без потерь и с пленным старостой все мы вернулись на базу.

…На Малой земле об отдыхе говорить считалось как-то даже неприличным. Так что меня с ходу опять включили в группу Леонтьева и Пономарева по эвакуации населения, а Жадченко с Василием Кузьмичом ушел на разведку в сторону Крымска.

Эвакуация оказалась делом более трудным, чем могло сразу показаться. Очень трудно было убедить людей покинуть свои ненадежные, но зато родные убежища. Почти повсюду возникали крики, плач, брань, истерики.

— Куда, ну куда ты меня выталкиваешь, командир, — кричала молодая, но изможденная женщина. — Я тут свою кровиночку — сыночка схоронила. Старшенького. Двенадцать годочков. Осколком убило. — Женщина залилась слезами и сквозь рыдания продолжала выкрикивать: — А теперь ты хочешь, чтоб и эти… крохи мои… тоже под бомбы?!

Обхватив ноги женщины, к ней жались, испуганно тараща васильковые глазенки, две маленькие девчушки, укутанные в какие-то стеганые лохмотья, из которых жалко выглядывали тоненькие птичьи шейки и жалкие синеватые ключицы. В сыром погребе, где спряталась женщина с детьми, сотрясалась и осыпалась от взрывов земля, затравленно метался язычок пламени в светильнике. А наверху, откуда я только что спрыгнул в эту яму, взрывы бомб, мин, снарядов и гранат, пулеметный, автоматный, винтовочный грохот. Горели какие-то строения, чадно дымили подбитые немецкие танки. Пыль, дым, гарь, свист пуль, вой бомб, визг осколков, рев гитлеровских самолетов… И сквозь этот ад надо было провести женщину с ее васильковоглазыми близнецами. Ухнуло где-то совсем рядом, взрывной волной сорвало нескладную дверь и, чудом миновав нас, грохнуло ее о противоположную стену погреба.

Женщина упала на колени, подмяла под себя детей, закричала:

— Не дам! Господи, не мучь, убей! Всех сразу, господи!

К порогу снаружи подкатилась немецкая зажигательная бомба, шипя и растрескиваясь, выбросила сноп голубовато-белого огня.

Дети закричали тоненько и пронзительно. Я кинулся к женщине, схватил за плечи:

— Вставай, безумная! Бери детей, бежим. Заживо сгоришь!

Женщина отрешенно и невидяще глянула на меня, поднялась, подхватила на руки детей и, завороженно глядя на трескучий брызжущий огонь, от которого я старался прикрыть их собой, скованно пошла по ступеням вверх. Наверху я все-таки отнял у нее одну девочку и, держа ее на одной руке, другой ухватил за рукав женщину и бросками привел их на промежуточный сборный пункт, или, как мы называли их, накопитель. Таких накопителей пришлось организовать до десятка по всему плацдарму.

В другом подвале снова неожиданность: пять или шесть женщин и десятка полтора малышей — от грудных до школьников. Писк — словно в детяслях. Я так и подумал, что это ясли. Отряхнул с себя землю, которой меня щедро осыпали взрывы, официально поздоровался:

— Здравия желаю, товарищи воспитатели.

Ответили мне вразнобой и не торопясь. Детский писк стих, только один сосунок яростно сражался с материнской грудью и, вероятно, возмущенный скудостью кормилицы, время от времени бунтарски орал.

— Кто тут у вас старший, товарищи воспитатели? Докладывайте, чьи дети и чей это садик или ясли?

Женщины отреагировали странно: одна смешливо прыснула, другая всхлипнула, кто-то вполголоса буркнул: «Бойкий!», а статная, крупная, с низким грудным голосом женщина рассудительно пояснила:

— Чего ты нас, лейтенант, воспитателями окрестил? Садик! Ясли! Да матери мы. Понял?

Я не понял, и они увидели это по моему обалделому выражению лица. Одна опять прыснула. Статная слегка повернула голову в ее сторону, спокойно одернула:

— Ты чего фыркаешь, как кошка, Нюся? Ничего смешного тут нет. А вам, товарищ лейтенант, можно бы и догадаться.

Тут поблизости тяжко ударило в почву, взрывная волна раздула легкие. Я разозлился:

— Я — не гадалка. А ошибся — извините. В загадки некогда играть. Давайте быстренько собирайте детей и сами собирайтесь. Сейчас отведу вас на сборный пункт. Поедете в Геленджик.

— Да нечего нам там делать, — так же спокойно возразила старшая (так я ее про себя обозначил).

— А это, гражданка, меня не касается. Все гражданское население подлежит эвакуации на Большую землю. Давайте собирайтесь.

— Гля, быстрый какой! — звонко выкрикнула та, которую назвали Нюсей. Присмотревшись, я понял, что это — девушка лет семнадцати-восемнадцати. Над головой опять загрохотало.

— Да кончайте базар, женщины! Вы что, ждете свою персональную бомбу? Собирайте детей!

— А ну, девчата, поспешайте! — неожиданно приняла и усилила мое распоряжение старшая. — Да всем узелочки свяжите, все вещички туда поскладывайте. Ребятки, забирайте все свои игрушки и вещи. Вы ведь все знаете, что чье?

— Знаем, тетя Оля! — разноголосо отозвался подвал, и детвора защебетала, зашуршала, забегала, задвигалась. Я попытался помогать, но меня быстро и бесцеремонно устранили.

— Извините, товарищ лейтенант, — одевая малыша, пояснила тетя Оля, — но мы это лучше сделаем, чем вы.

Я поднялся из подвала, чтобы оценить обстановку снаружи. От подвала метров пятьдесят пути к накопителю прикрывали стены разрушенных длинных зданий, не то конюшен, не то сушилок. А дальше — целый квартал полностью разметанных взрывами строений, только кучи битого кирпича, обгорелые балки, оконные и дверные рамы обозначали бывшую улицу. Вернулся в подвал. Почти все уже были готовы. Дети притихли, посерьезнели, внимательно и доверчиво уставились на меня.

— Послушайте… тетя Оля, — обратился я к старшей.

— Что тебе, племянничек, — под хохот остальных женщин и старших детей, картинно разведя руки, поклонилась в мою сторону старшая и, подняв голову, вдруг осветила лицо такой улыбкой, что стало ясно: «тете» не больше двадцати — двадцати двух лет.

— Извини-и-те, — опешил я. — Да кто вы тут в конце концов? Что за ерунда!

— Никакой ерунды, — серьезно ответила старшая. — Мы с девчатами ходим по поселку и ищем тех ребят, которые одни, без пап и мам… прячутся в развалинах. Ясно?

Она выразительно посмотрела мне в лицо и предупреждающе повела глазами в сторону детей. До меня начало доходить. Эти молодые женщины и девушки собирали осиротевших детей и прятали в этом подвале, кое-как подкармливая и согревая их. Только двое были со своими детьми: кормящая мама и другая — с мальчишкой лет восьми. Остальные — работницы молодежного виноградарского звена совхоза «Мысхако» — действовали под руководством звеньевой Оли.

Я растолковал взрослым, как бросками переводить детей, и для наглядности провел первую группу Нюси до накопителя, потом вернулся в подвал и, следя за паузами в огневых шквалах, стал посылать остальные группы. Удивительно смелым народом оказались эти девчата. Ольга отвела свою группу, оставила на попечении Нюси и под ожесточенным огнем вернулась, хотя я наказал ей отвести детей и не возвращаться. Следом примчалась и Нюся.