Владелец палатки грустно покачал головой.

— Ничего не помню и, по правде говоря, не могу себе представить, чтоб чей-то просчет мог оказаться на руку вашему покорному слуге.

Он придвинулся к Косте — они сидели на одной скамье, — и Коста снова уловил слабый тошнотворный запах смерти.

— Мне в жизни редко выпадала удача, — сказал Васко. — Чему тут удивляться? Но, строго между нами, открою вам, что дня два назад мне здорово повезло. Вот. — Он дотронулся до рукава своего пиджака и с нежностью его пощупал. — Вы, возможно, слыхали о несчастном случае, который произошел — когда же это было?.. Да, в минувший четверг… Стал забывать даже дни недели. Я говорю о перевернувшейся лодке. Обычная трагедия на море. — Он положил руку Косте на плечо и перешел на шепот. Чуть повыше его высохшего лица рекламная красотка соблазнительно протягивала бутылку: «Это вмиг вас освежит». — Одного из находившихся в лодке молодых людей прибило волной к берегу. Я нашел его в заливчике, когда он уже начал разлагаться. С полицией я все уладил, да только будь ты там герой или трус, а когда знаешь, что одежду они все равно сожгут, так и подмывает сделать им наперекор.

Васко встал.

— Ну, а теперь займемся нашим чудесным уловом. — Он вдруг замолчал и резко отвернулся, однако Коста успел заметить промелькнувшее на его лице отвращение. — Совсем ничего не помню. Что-то я хотел у вас спросить? Ах да, конечно. Что же стало с нами потом?

— Когда потом?

— Ну, мы были в госпитале. Два героя, ведь так? А потом?

Что-то в этом вопросе смутно встревожило Косту.

— Да ничего, — ответил он. — Ничего больше и не было.

— Продолжали мы с вами и дальше встречаться? — спросил Васко. — Я хочу сказать, после того как нас подлечили, мы снова были вместе?

— Нет, — ответил Коста, — не долго. Ты куда-то исчез, вроде бы числился в списках пропавших без вести…

— Ну а вы, — продолжал Васко и снова потрогал уже безжизненные присоски спрута, — скоро вам удалось вырваться?

— Вырваться? — Коста явственно увидел в глазах Васко недоброе.

— От фалангистов. Мы ведь хотели бежать при первом удобном случае, поправьте меня, если я опять путаю. Я ведь повторяю с ваших слов.

— Не знаю, как насчет тебя, — сказал Коста. — Может, тебе и удалось, а может, и нет. Что до меня, то мне подходящий случай не подвернулся.

Вопросы эти вдруг начали его злить.

— Да, впрочем, о чем тут беспокоиться? — сказал владелец палатки. — Как-никак там вы были героем, и смеяться над этим нечего.

Он ушел в свою палатку, оставив Косту в недоумении: «А может, этот сукин сын просто издевается надо мной?»

Внезапный страх стиснул ему грудь, и он подумал: «Вот так же кончу и я, если буду сидеть сложа руки».

Глава II

Приступ отчаяния, усилившегося после встречи с Васко, заставил Косту поработать в тот день больше обычного. Вместо того чтобы проверить, как всегда, все крючки и направиться к дому, он решил проплыть вдоль побережья еще одну милю до бухточки, которую называли Ловушкой Дьявола из-за окружавших ее подводных скал. Огромная глыба рухнула здесь в воду, усеяв морское дно громадными камнями, и множество гротов и расщелин служило рыбам превосходным убежищем. Предстояло обследовать немало акров этого подводного лабиринта; для этой цели у Косты имелось смотровое оконце — квадратная коробка со стеклянным дном, — через которое открывались тайны моря. Он начал грести медленно, печально, безо всякой надежды; табаня, останавливал лодку и перегибался через борт, чтобы заглянуть через свой крошечный глазок в прозрачную пучину моря.

Внизу, квадрат за квадратом, проплывали огромные нагромождения менгиров, будто обрызганные кровью бесчисленных жертвоприношений алтари, испещренные тайными знаками, облепленные моллюсками, усеянные сверху донизу проворными, цепкими обитателями моря. Яркие, хрупкие и бесполезные сокровища дразнили Косту своим видом: он знал, что стоит извлечь цветы и кораллы из воды — и они сразу завянут, поблекнут и начнут испускать зловоние. Безымянные неуловимые рыбки появлялись, как стрекозы, откуда-то из темноты, носились стайками над запятнанными пурпуром скалами и снова прятались в лиловатых ажурных водорослях. «Чудеса! А что в них проку!» — думал Коста. Ему стало грустно при мысли, что из красоты этой нельзя извлечь никакой ощутимой пользы. «Ничего съедобного, — подумал он. — Ни на что не пригодно. Надо же!»

— Конечно, дальше так продолжаться не может, — сказал он громко. — Сил моих нет. Никакой надежды. Остается только продать лодку и отправиться по окрестным фермам — может, кому нужен человек бобы пропалывать. Или построить палатку и торговать вином. Тоже выход. Палатка! О господи!

Потом он — в который уж раз — подумал: «А почему бы не убраться отсюда совсем, не уехать в Кадакес или еще куда-нибудь… Попытать счастья на ловле сардин? Вопрос в том, дойдут ли и туда слухи? Много ли пройдет времени, прежде чем кто-нибудь из тех, кто меня знает, — хотя бы муниципальный курьер — пронюхает об этом и обронит с кислым видом в каком-нибудь кабачке:

— Коста, старина Коста. Да как вам сказать! Даже и не знаю. О таких вещах не так-то легко говорить — да и не мне судить. В общем, на такую штуку не всякий из нас пошел бы… Наверное, вы меня поняли».

И достаточно. Сейчас, когда люди привыкли скрывать свои мысли и говорить намеками, уж кто-кто, а рыбаки любой намек поймут с полуслова. И мысленно Коста уже переживал все это: осторожное, с улыбочкой, предательство курьера и приговор, снова вынесенный ему без суда.

Часов около пяти вечера, когда дневной свет стал меркнуть и густой мрак теней, медленно поднимающихся с морского дна, окутал основания подводных скал, Коста увидел рыбу. Она висела, словно вмерзшая в лед; громадная, неподвижная, неправдоподобная рыба висела стоймя — как почти всегда делают меру, если что-нибудь на поверхности воды привлекает их внимание. Косте была видна только обращенная прямо к нему голова рыбы; похожие на жабо грудные плавники шевелились медленно и ритмично. И даже поглощенного своими горестями Косту поразила красота рыбы и ее уродливость: нижняя губа большого бесформенного рта, отвисшая, как у желчного старика; выпученные от любопытства глаза; живые волшебные краски, недоступные взору людей, проживших всю жизнь на суше, краски, которые не под силу воспроизвести ни одному художнику, потому что все эти оттенки пурпурного и фиолетового, рожденные живым телом рыбы, все время меняются, вспыхивают и меркнут и, лишь только она уснет, мгновенно угасают.

Когда лодка скользнула по мерцающей пелене, покрывающей ее мир, рыба чуть шевельнула плавниками и повернулась, провожая взглядом тень лодки. И внезапно Коста понял, что, только убив, приблизится он к обладанию этой красотой. Продажа рыбы будет самым обыденным делом, она доставит ему лишь незначительное удовольствие, подобное тому, какое испытают за трапезой купившие ее люди. Но, убивая, он познает истинное наслаждение, потому что акт умерщвления, требующий огромной затраты сил, таинственным образом приобщит его к ее красоте.

Почувствовав, что его сносит в сторону, Коста встревожился — надо было спугнуть меру, чтобы она спряталась и обнаружила свое убежище. Коста изо всех сил хлопнул свободной рукой по воде — любопытство рыбы мгновенно сменилось подозрительностью, она приняла горизонтальное положение, и Коста успел увидеть ее во всю величину: непомерно широкая грудь, короткое туловище, суживающееся и заканчивающееся небольшим лопатообразным хвостом. Фунтов сто будет, прикинул он. Переворачиваясь и уходя вглубь со спокойной неторопливостью подводной лодки, рыба показала тусклое золото своих боков и брюха; погружаясь, она становилась все темнее, вспыхнула багрянцем на фоне скал и снова стала темной, когда, наконец, чуть шевеля хвостом и плавниками, неспешно, как корабль в гавань, вошла в свой грот.

Коста перевел дух. Теперь он мог быть спокоен — словно отверстие грота было входом в западню. Он запомнил его местоположение среди окружающих скал, подивившись, что такая огромная рыба решила поселиться на мелководье. Потом, удобно устроившись в лодке, стал не спеша готовить снасть. Это был целый ритуал, к нему приступали, чисто вымыв руки, взяв новый крючок и лесу — этим рыбаки отдавали дань достойному противнику.