В один из таких дней заведующая общим сектором разыскала его по телефону на руднике:

— Получена телеграмма, Михал Васильевич… Из Москвы.

— И что?.. — лишь усилием воли сдерживаясь, чтоб не вскрикнуть, спросил Куропавин, и все же сердце сбило такт, захолодило грудь.

— Вам, Ненашеву и начальнику Шахтстроя явиться в Москву.

В приемной секретаря ЦК, куда они вошли втроем, к их удивлению оказался Буханов, бледный, кажется, чуть похудевший, с опалыми, но до синевы выбритыми щеками, поднялся в заметной неловкости, суетливо кивнул — плохо лежащие на большой голове волосы гривасто вскинулись. Секундное колебание коснулось Куропавина: подойти поздороваться или тоже обойтись кивком? Переломил себя, ступив вперед, пожал руку, знакомо влажную, размягченную, мелькнуло: в конце концов не подлец и не враг — безвольный, неспособный человек, только и всего.

Их троих пригласили в кабинет, а Буханова попросили еще подождать. Распахнулась высокая дверь, и Куропавин тотчас увидел — секретарь ЦК стоял у ближнего конца длинного стола, а на стуле, спокойно и вольно, сидел незнакомый, еще довольно молодой человек с острым и упрямым взглядом: Куропавин подумал, что секретарь ЦК не изменился; открытая, ото лба лысина не старила его, а черные усы были пышными, аккуратно подстриженными. Что ж, встречались, виделись много раз: он, Куропавин, до Семипалатинска работал в профсоюзах, близко сталкивались, когда вырабатывали первые нормативы и расценки на угольных шахтах.

Подойдя, тот поздоровался — пожатие было крепким, уверенным.

— С приездом, товарищи. — Взяв Куропавина под локоть, подвел к сидевшему незнакомому человеку. — Вот свинцовогорцы! Знакомьтесь. Это Михаил Куропавин. Он у нас большим доверием, скажу, пользуется. А это товарищ Заломин, наркомом советской цветной металлургии назначается. Значит, ваш нарком. — И подчеркнуто, с заметной чеканностью сказал Заломину: — Так что помогайте свинцовогорцам всячески. — Обернувшись и упористо, из-под темных бровей оглядев стоявших чуть в отдалении Ненашева и начальника Шахтстроя, перевел прямой взгляд на Куропавина. — Есть замысел… Товарищей, прибывших с вами, представите потом, а сейчас — к столу, рассказывайте! Хотя мы и получили вашу записку, расчеты к ней.

Стараясь быть точным и предельно кратким, Куропавин изложил смысл предложений, взглядывая иногда на спокойное и даже будто непроницаемое, удлиненно-бледное лицо наркома, оказавшегося напротив, через стол, и вместе подспудно Куропавина бередило: что-то замышляется здесь, ведь не зря же в приемной оказался Буханов? Да и оброненное как бы между прочим секретарем ЦК — «есть замысел» — обретало грозное значение, таило подвох. Возможно, возникшая тревога заставляла Куропавина быть собранным, кратким, — закончив, он взглянул на секретаря ЦК, однако не уловил в спокойном и открытом взгляде ответа на свой вопрос.

— Ну что, кажется, дельно, — сказал тот, как бы в удовольствии подвигавшись на стуле. — Докладывал товарищу Сталину — предложено вынести на Политбюро. Завтра и поставим ваш вопрос. Придется задержаться, товарищ Куропавин, — потребуется проект постановления подготовить. Так что устраивайтесь, в приемной по всем вопросам помогут.

Куропавин поднялся, полагая, что беседа исчерпана и, выходит, появление Буханова все же никак не связано с ними. Встали и Ненашев с начальником Шахтстроя Спекторовым.

— Не всё еще… — остановил движением руки секретарь ЦК.

Пройдя к дальнему концу стола, он нажал кнопку, и Куропавин, не оборачиваясь, понял, что в кабинет вошел Буханов. Возвращаясь вновь на свое место, секретарь ЦК сказал, должно быть, Буханову: «Проходите, проходите!»

— Ну вот, товарищ Куропавин, директор комбината… Надеюсь, виделись в приемной?

— Виделись, — сдержанно, чувствуя, как пережало горло, ответил Куропавин.

— Теперь представьте нам с наркомом ваших товарищей, в том числе и товарища Буханова… — И кивнул. Легкая, какая-то поощрительная веселость промелькнула в его глазах и загасла.

Лишь секундная скованность, даже ровно бы выветренность вступила в тело Куропавина, в голове возникло: «Не растекайся по древу… Коротко, самую суть! С Буханова и начни». Повернувшись, встретил теперь бурячно-взопрелое, рябившее от бисеринок пота лицо недавнего директора комбината и — странно — ощутил успокоенность.

— Буханов Алексей Фадеевич. — И с протяжкой спросил будто самого себя: — Что сказать? Неплохой человек, точнее можно и так — очень неплохой… — И отметил: секретарь ЦК понимающе кивнул. — Начальник Шахтстроя Спекторов Александр Ильич, тоже человек хороший и… организатор. Ненашев Дмитрий Николаевич, директор свинцового завода, — и руководитель дельный, и человек прочный, надежный. Вот, если коротко.

— Ясно! — с внутренними переливчатыми нотками подхватил секретарь ЦК, и Куропавин по этой интонации понял, что тот все уловил. Жестом руки секретарь ЦК предложил всем садиться, сел и сам. — А мы получили жалобу, товарищ Куропавин: зажимаешь руководителей, дохнуть самостоятельно не даешь. Товарищ Буханов, пожалуйста, давайте!

Краснота на лице Буханова как бы уплотнилась, взялась пунцовостью, и он в привычной суетливости поднялся, и Куропавин вдруг в непрошеной жалости, отодвинувшей то неудовольствие, точнее даже раздражение, вызванное неожиданной встречей с Бухановым, с участием подумал: «Уж хоть бы дельно сказал, выдержал бы…» Глаза Буханова вперились в стол.

— Имейте в виду, я как директор комбината не существовал. Стал с самого начала вроде инструктора у товарища Куропавина: утром докладываю, вечером докладываю о делах на комбинате. Никакой самостоятельности, будто в обручах зажат. Считаю такое положение ненормальным.

— Так. Понятно. Все у вас? — спросил секретарь ЦК, вскинув брови, изучающе-остро скосив взгляд, и, получив ответ: «Все», — сказал: — Садитесь! А что вы скажете, товарищ Спекторов?

Сухоликий, лысеющий, с рыжеватыми подпалинами на висках, Спекторов хриплым от прокуренности голосом сказал твердо:

— Считаю товарища Куропавина опытным и зрелым партийным работником. Умеет руководить! У нас, в Свинцовогорске, такого секретаря не помню, не знаю. Но… есть и зажимы, скажу прямо. — И Спекторов замолчал, открыто взглянул на собеседника.

— И у вас все? Так? — Секретарь ЦК улыбнулся, перевел взгляд с Ненашева, прочно, по-бергальски сидевшего за столом, на Куропавина. — Товарища Ненашева обойдем, не дадим слова: боюсь, вовсе хвалить секретаря станет, получится по басне о кукушке и петухе… — Он теперь рассмеялся весело, всем лицом. — Пусть уж лучше сам секретарь горкома скажет, что может, в свое оправдание!

У Куропавина тоже полегчало на душе: понял, что «атмосфера» всецело складывается в его пользу — ни Буханов, ни Спекторов ничего по существу не сказали, тем более худого или поразившего его, хотя примешивалась и грусть: «Все же, выходит, тебя не оценили до конца, считают «зажимщиком»! Добро бы один — Буханов, а то вон и Спекторов согласен».

— Все верно говорят! Зажимаю, требую докладывать. Опровергнуть сказанное не могу! Только вот один вопрос к ним… Почему так делаю? Пусть ответят, — такой характер? Зажимщик по природе? Власть люблю? Вот, например, хотел, чтоб Буханов…

— Ну как, товарищ Буханов? Отвечайте! — Улыбчивость не сходила с лица секретаря ЦК.

— Да нет, не то чтобы… — Буханов задвигал тяжелыми руками по полированному столу. — Не могу этого сказать…

— Хорошо, товарищ Буханов. — Секретарь ЦК приподнял левую бровь. — Скажите, как работает ваш Соколинский рудник, каким способом идет там выработка руды?

Запыхтел, нервно заерзал Буханов, будто ему под стул подсыпали ненароком горячих углей, вытащив большой мятый платок, отер распаренное лицо. Путано принялся объяснять, как работает рудник, смешал в одну кучу методы добычи руды. Нарком спокойно поправил:

— Золотой прииск — не полиметаллический рудник. Так на золотом ведут добычу. Видно, не освоился еще товарищ Буханов! Вы же с золотого прииска назначены?