«Деньги здесь не причина» — это шло, конечно, от Андрея Карнаухова. Это он убеждал жену, что никаких денег не было и что заикаться о них не следует. Но, с другой стороны, если Людмила Ивановна и получила от Гиндина «наследство», то Гиндин приходил, конечно, не за деньгами. Возможно, деньги, о которых идет речь, были чем-то вроде аванса, а для того, чтобы получить остальные, Людмила Ивановна должна была предпринять какой-то шаг, но не предприняла, промедлила и поплатилась за это жизнью. В этом случае Гиндин, забрав то, за чем он пришел, мог захватить с собой и «аванс» — из жадности, из осторожности, это уже не столь важно.
Специалисты, однако, отказались отождествить «постояльца» с молодым Гиндиным: форма черепа и склад ушей на портрете лже-Пастухова показались им «неочевидными». Помощь Ильи Кузьмича нам также ничего не дала: рассматривая довоенные снимки Гиндина (среди фотографий других людей), он то находил что-то общее, то отрицал всякое сходство. По-видимому, Тихонов исчерпал себя в первом портрете: дальнейшие эксперименты его только запутывали. Кстати, когда мы выложили перед ним два любительских снимка Гиндина, найденные нами в бумагах Людмилы Ивановны, Илья Кузьмич вознегодовал: он отлично помнил эти фотографии, Людмила Ивановна ему их показывала, и наши попытки напрямую сопоставить Гиндина с «постояльцем» натолкнулись на его ожесточенное сопротивление. «Не совсем уж я выжил из ума, я бы этого подлеца узнал из тысячи». Увы, Илья Кузьмич переоценивал свои возможности: он не сумел опознать Гиндина даже на тех групповых снимках, где сходство было неоспоримым. Так что вопрос о тождестве Гиндина и лже-Пастухова оставался открытым.
Открытым оставался и вопрос о времени отбытия лже-Пастухова. В частности, Илья Кузьмич Тихонов утверждал, что «постоялец» покинул квартиру в восемь часов утра. Такое хладнокровие представлялось нам невероятным: если лже-Пастухов совершил преступление, сомнительно, чтобы он стал шесть часов выжидать буквально в нескольких шагах от своей жертвы с единственной целью — не возбудить подозрений у своего хозяина. Убийца должен был воспользоваться любым предлогом, чтобы как можно скорее покинуть квартиру: у него не было никаких гарантий, что о его преступлении не станет известно до утра. Конечно, показания Тихонова были, мягко говоря, необъективны, но он уже дважды отказывался от своих слов, что же заставляло его упорствовать на этой ненужной лжи? К концепции «порядочного человека» эта новая ложь ничего не добавляла, непричастности «постояльца» не доказывала и в то же время была чревата весьма болезненными для Ильи Кузьмича разоблачениями. Цепляясь за эту ложь (если это была ложь), Тихонов переходил черту, разделяющую прямое и косвенное соучастие, и никаких оправданий для него уже не было.
Поэтому, ознакомив Тихонова с данными соображениями, мы попросили Илью Кузьмича, хорошенько взвесив все обстоятельства, уточнить, в котором часу «постоялец» покинул квартиру. И получили от него новое «добровольное» уточнение.
Тихонов. Ну что я вам буду теперь говорить? Доверился человеку, до последней минуты тянул: все надеялся, что выяснится. Ну что же: хороший урок получил. Поделом мне, старому дураку. Пишите: среди ночи ушел от меня Пастухов… или как его там, вам виднее. Среди ночи проснулся я, а он уже одетый сидит, на меня смотрит. Чемодан, говорит, в камере хранения оставил, в автомате, а номер записывать не стал, на память свою понадеялся. Ну и выскочило из головы: с кем не бывает? А чемодан, говорит, ценный, бумаги там, образцы, в министерстве голову снимут. И так он меня убедил, так разжалобил, что я чуть с ним вместе на вокзал не собрался. «Вернусь, — говорит, — досыпать и чемодан с собой притащу, хоть и здорово тяжелый». И как это меня не стукнуло, что саквояжик свой он у меня не оставил, с собой забрал. На другой-то день, как покойницу нашли, заскребло у меня в душе, заныло. Ох, думаю, нескладно все вышло, нехорошо. Но ведь паспорт он мне свой предъявил, вот что меня убедило! Номер, серию дал записать, проходимец такой. Вот и верь после этого людям! Сейчас я вам поточнее скажу, в котором часу я его выпроводил: в половине третьего, вот так примерно. Своими, можно сказать, руками освободил. А ведь если по совести, не проснись я тогда — и было бы у вас сейчас два покойника. Он ведь так на меня смотрел… прикидывал, судьбу мою решал, как я теперь понимаю.
Новое уточнение Ильи Кузьмича вступило в резкое противоречие с показаниями «шустрой девчонки», о существовании которой Илья Кузьмич, естественно, не подозревал. И мы, забыв на время о «постояльце», вплотную занялись личными делами самого Ильи Кузьмича.
Последние десять дней в Москве стояла на редкость ясная погода, и Тихонов ежедневно с утра отправлялся в Сокольники, а возвращался домой примерно часам к восьми-девяти вечера. Мы попросили Илью Кузьмича рассказать, что именно он делал в Сокольниках на следующий день после событий (то есть 27 мая) и в каком районе парка находился.
Илья Кузьмич. Значит, 27-го. Встал примерно в 6.20, это я вам уже говорил. До 7.00 готовил себе завтрак на кухне. В 7.00 сел завтракать у себя в комнате, в 8.30 спустился за газетами, в 8.45 выехал в Сокольники. Прибыл в 10.00: ехал не спеша. С 10.00 до 10.30 стоял в очереди на выставку: вот у меня билет, завалялся в кармане. С 10.30 до 12.00 ходил по выставке, беседовал с экскурсоводом, он должен бы меня запомнить, я задал ему несколько вопросов и указал на неточности, он принялся со мной спорить. В 12.00 пошел обедать в кафе по правую сторону, если идти от входа. Минут двадцать стоял в очереди, обедал не торопясь. Освободился в 13.30, пошел в глубину парка, там есть такая крытая аллея. Знакомые у меня завелись, такие же старички пенсионеры, поговорили о том, о сем; в 16.00 я дальше пошел, в одном месте там в шахматы играют. Нашел я шахматистов знакомых, посидел, посмотрел, сам сыграл. Всех этих людей я могу вам подыскать, пока погода стоит хорошая. Они там целые дни просиживают. Куда же нам, старикам, еще деваться? На пляж мы не годимся, нечего людям показать. Вот и греемся в Сокольниках, впитываем солнышко, воздухом дышим. Все это дело окончилось для меня в 18.30, сходил попить кефиру. «Вечерочку» поискал, не нашел. Тут самое святое время началось: и не печет, и не холодно. Двигаться-то надо, соли свои разгонять надо? Пошел потихоньку уже в самую глубину, однако на часы посматривал, чтобы не особенно далеко забираться: обратно трудно будет идти. И было это в 19.10. Не больше чем часок походил: ноги устали. Пока до дома ехал — вот вам и 21.00.
Все было названо точно: и кафе, и киоски, и очереди, и знакомые пенсионеры. Все — за исключением пустяка: не в 10.30 Илья Кузьмич пришел на выставку, а около 12.00. Не учел Илья Кузьмич, что по серии билета легко определить время выдачи. И был он на выставке всего четверть часа, причем действительно успел поспорить с экскурсоводом: тот запомнил назойливого посетителя. А в 11.00 Илья Кузьмич был у племянника, живущего в районе Сокольников, и после небольшого колебания племянник выложил нам новенькую сберкнижку Ильи Кузьмича со свежим вкладом — 1500 рублей. Это и было злополучное «наследство» Николая Семеновича Гиндина, за которое его жена заплатила жизнью.
А постоялец? А никакого постояльца не было.
Подслушав телефонный разговор молодых людей о «наследстве» и опасаясь, что оно уплывет к Карнауховым, Илья Кузьмич решил вмешаться в события. Он полагал, что в случае пропажи этой суммы, о размерах которой он мог только догадываться, ни Людмила Ивановна, ни Галина Карнаухова по вполне понятным причинам не станут поднимать лишнего шума. Самым простым способом было выкрасть «наследство» из почтового ящика, который, как сообразил Илья Кузьмич, был для этой цели к двери прибит. Но Людмила Ивановна, располагавшая более точной информацией, сумела его опередить. А вслед за тем она занемогла, перестала выходить из комнаты, и совершить задуманное в ее отсутствие Илья Кузьмич не мог. Илья Кузьмич знал, что Гиндина принимает снотворное, причем достаточно сильное, а замок в ее двери один, да и тот ненадежный. Всему мешала стальная трость, на которую он сам закладывал общую входную дверь. Илья Кузьмич опасался, что, не заложи он дверь на палку в ночь похищения, соседи (и прежде всего Людмила Ивановна) непременно заметят это и истолкуют соответствующим образом. Поэтому он избрал другой путь: дверь была заложена, как обычно, и, следовательно, подозрение на него падать не может, а похищение совершили Колька либо Герка, которые, естественно, ни за что не сознаются.